Абсолютная Энциклопедия. Том 2 - Страница 27

Лишь спустя какое-то время Хэл обратил внимание на то, что хотя он и упирается головой в притолоку, но его плечи все же не касаются вертикальных стоек дверного проема. Вряд ли ему когда-нибудь удастся настолько раздаться в плечах. Странно, но он почувствовал явное облегчение. Он был еще не готов стать Яном, во всяком случае не сейчас.

Он вышел из дверного проема; датчики как будто только этого и ждали: дверь тут же скользнула на место, закрыв проход, и стена снова стала единым целым. Хэл повернулся лицом к гостиной. С того момента, когда он в спальне ощутил себя Доналом, его восприятие окружающего еще более обострилось. Однако сейчас оно стало просто невыносимым, вызывая чувство почти физической боли.

Запах, который он ощущал, цветовая палитра, очертания предметов, звуки и эхо шагов во время его блуждания по дому, свет из окон и внутреннее освещение длинного коридора, идущего вдоль кабинетов и спален, – все это перекинуло мостик между ним и теми, кто когда-то ходил по этому дому, и наконец-то Хэл окончательно осознал, что также принадлежит дому наравне с ними.

В этом не было никакого чуда, все вполне объяснимо с точки зрения человеческой психики. Тем не менее он чувствовал себя так, как будто нарушил границу чего-то гораздо более таинственного и оказался в области, доселе еще никому не ведомой.

Какой-то внутренний импульс указывал ему на ту часть дома, которую он все это время подсознательно избегал. Как сказала ему Аманда, на Дорсае столовая была тем местом, где принимались решения не только деловые, но и семейные. Оттолкнувшись от этого воспоминания, его мысли наконец обратились к столовой, и он понял, что только там надо искать величайшую разгадку жизни и назначения Донала.

Хэл шагнул в нужном направлении. Но тут же остановился, охваченный страхом, и опустился в одно из стоящих поблизости кресел. Он сидел и смотрел неподвижным взглядом на дверь, ведущую в столовую, пытаясь понять причину необъяснимого, но вполне реального ужаса.

На память пришли уроки Уолтера. Сосредоточившись, он выбросил из головы все эмоции, затем представил свой страх как нечто бесформенное, стоящее перед ним на небольшом расстоянии. Придавая ему очертание, он принялся рассуждать. Сам по себе страх был неважен. Важно лишь было его влияние на него. Но чтобы понять его воздействие, он должен разобраться, что же за ним кроется, в чем его суть?

Дело было не в самой комнате и не в том, что он мог там узнать. Он боялся необратимости воздействия на него того, что он мог там обнаружить. Если он войдет в столовую в том состоянии духа, в котором сейчас пребывает, это может помочь ему наконец понять, какая же часть его существа принадлежит ему, а какая Доналу.

…Он, вероятно, узнает, что должен совершить нечто, после чего ему уже не будет дороги назад. Быть может, сейчас он как раз и стоит перед границей, которой инстинктивно всегда так боятся все мужчины и женщины, – границей, отделяющей возможное от невозможного; а если это так, то, переступив ее, он рискует остаться там навсегда.

Он вдруг понял, что этот страх для него не нов; он жил всегда, и не столько в нем, сколько во всем человечестве. Это был страх покинуть уютное лоно безопасности известного мира и оказаться во мраке неизвестности, таящей в себе все немыслимые опасности, которые могут поджидать там человека. Он понял также, что существует единственный способ противостоять ему, столь же древний. Это неодолимая потребность продолжать начатое, двигаться вперед и рисковать, открывать и познавать.

Осознав это, наконец он впервые ясно увидел, что та судьба, которой он только что так страшился, была выбрана им для себя уже много лет назад раз и навсегда. И как бы в подтверждение правильности его решения, откуда-то из глубин памяти в его мозгу всплыли строки из стихотворения Роберта Браунинга[3]:

Хэл поднялся с кресла и, медленно приблизившись к двери, открыл ее.

Внутри длинной безмолвной комнаты царил полумрак. Здесь, в отличие от других помещений, в которых он побывал, автоматические датчики оставили шторы из тяжелой мягкой ткани светло-коричневого цвета задернутыми. Они не раздвинулись и сейчас, когда он вошел в столовую. Яркий дневной свет Фомальгаута едва пробивался сквозь них, отчего вся комната была залита мерцающим янтарным сумеречным светом.

И в этом полумраке длинная пустая поверхность стола и выстроившиеся по обе стороны от него резные деревянные стулья с прямыми спинками, один из которых стоял в торце стола рядом с входом на кухню, казались почти черными. Потолок был ниже, чем в гостиной, поэтому воздух здесь казался еще более сонным и застывшим, чем в других частях дома.

Хэлу показалось, что полумрак и тишина, наполнявшие эту комнату, поглотили его целиком, отгородив от остальной части дома. Словно сама столовая говорила: «Все может измениться, лишь я за эти двести лет осталась неизменной».

Шесть небольших старинных двухмерных картин в узких рамках висели на равном расстоянии друг от друга на стене напротив окон. Хэл медленно пошел вдоль прохода между стеной и столом, изредка останавливаясь, чтобы рассмотреть живописные полотна.

Это были пейзажи, на которых в различных ракурсах художник изобразил гору, озеро, узкую долину и морской берег – именно такими они сохранилось в памяти Ичан Хана. Вне всякого сомнения, Хэл видел перед собой земные пейзажи. Бесчисленное множество тонких неуловимых деталей подтверждало подлинность того, что было изображено на каждой из картин. На мгновение они разбудили в Хэле воспоминания, которые уже давно не посещали его; он почувствовал неожиданно острый приступ ностальгии по Скалистым горам.

Хэл медленно подошел к торцу стола и стал чуть сбоку в стороне от него, окинув взглядом всю его длину. Здесь в разные времена собирались они всей семьей с тех самых пор, как впервые были воздвигнуты эти стены. Те, чьи имена он видел на надгробиях, – Ичан Хан, Мелисса и Клетус Грим, Кемаль Грим; Ичан, тот, который был отцом Донала, Мор – брат Донала; Джеймс, Кейси и Ян – его дядья; Лия – жена Яна; Саймон, Кемаль и Джеймс – сыновья Яна… и другие.

Включая Донала.

Донал, конечно же, часто сиживал за ним, вплоть до того самого вечера, когда после окончания Академии он готовился покинуть дом, подписав свой первый контракт. Должно быть, он впервые чувствовал себя вровень со старшими, и в тот вечер для него впервые открылась дверь к четырнадцати мирам. Заглянув в нее, он новыми глазами посмотрел на тех, кто находился рядом с ним.

Хэл медленно двинулся вдоль стены, на которой висели картины, к противоположному концу стола и остановился позади единственного стоявшего там стула. В тот вечер, накануне отъезда Донала, кто мог бы сидеть здесь, в Форали, из тех, кто уже побывал на других планетах?

Кемаль Хан Грим – нет, потому что ко времени отъезда Донала он уже был прикован к постели. Конечно же, Ичан, живший в поместье с тех пор, как получил ранение в ногу, в результате которого уже никогда не мог вернуться к своим обязанностям полевого командира. Медленно, словно по их собственному желанию, в памяти всплывали имена. В то время дома находились Ян и Кейси. И Мор, старший брат Донала, тоже был здесь, поскольку приехал в отпуск с Квакерских миров. Джеймс – нет, он погиб при Доннесворте семь лет назад.

Итак… тем вечером после ужина за столом сидело пять человек. Казалось, что ровный сумеречный свет в комнате стал сгущаться вокруг Хэла. Место во главе стола наверняка занимал Ичан. Ян и Кейси, следующие по старшинству два члена семьи, должны были бы сидеть слева и справа от Ичана. Но близнецы всегда садились рядом, так что в тот вечер, следуя давней привычке, они уселись по левую руку от Ичана, спиной к стене и лицом ко входу. Тогда справа от Ичана должен был бы находиться Мор, а на соседнем стуле, рядом с Мором…