Абсолютная Энциклопедия. Том 1 - Страница 105

Хэл чувствовал, что инфекция одерживает верх над его жизненными силами. Приступы озноба в конце концов полностью уступили место бредовому состоянию, которое можно было бы даже считать приятным по сравнению с прежними ощущениями, если бы оно не таило в себе угрозу. Он понимал, что это признак тяжелой формы лихорадки, но насколько тяжелой, он судить не мог. Головные боли временами ослабевали, но дышать становилось все труднее, как будто нижнюю часть грудной клетки постепенно заполняло какое-то плотное вещество, оставляя свободным для вдыхаемого воздуха только небольшое пространство, там, где расположены самые верхушки легких. Тогда Хэл занял сидячее положение, несколько облегчающее процесс дыхания, и приблизительно в это же время он вовсе перестал спать. Время тянулось бесконечно, и перед решетчатой дверью камеры по-прежнему никто не появлялся.

Хэл впервые вспомнил о приобретенном на Коби шахтерском хронометре, который ему возвратили в числе прочих личных вещей, когда вместе с Джейсоном Роу выпускали из Управления милиции в Цитадели, после того как дни выслушали обращение Блейза. Во время своего пребывания в партизанском отряде Хэл постоянно носил этот хронометр на запястье. Он инстинктивно взглянул на левую руку и с некоторым удивлением обнаружил, что на этот раз хронометр у него не отобрали.

Цифры на внешнем кольце, светящиеся на фоне металлического циферблата, словно огненные магические знаки, сообщали ему, что где-то на Гармонии, за пределами этой камеры, сейчас одиннадцать часов двадцать три минуты вечера.

Хэл не знал, сколько времени прошло с тех пор, как его заперли здесь. Но наверное, приблизительно это определить можно. Напрягая горящий в лихорадке мозг, он вспомнил, что на терминале космопорта его схватили, когда полдень еще не наступил. Вряд ли он находился здесь меньше одного полного календарного дня, составляющего на Гармонии двадцать три целых и шестнадцать сотых стандартного межзвездного часа. Значит, от того полудня до полудня следующего дня, плюс время, необходимое, чтобы почти наступила полночь этого второго дня, что составляет в целом полтора дня с того момента, как его привезли сюда. Порывшись в карманах, он обнаружил в них все, что там находилось в момент его ареста, но среди этих вещей не оказалось ничего, чем можно было бы делать отметки на поверхности находящейся за ним окрашенной стены. В конце концов ему удалось металлическим корпусом часов процарапать вертикальную черточку под умывальником, в том месте, где падающая от него на стену тень скрывала царапину от посторонних глаз.

За все время его пребывания здесь ему еще ни разу не приносили еду. Но чувство голода его не беспокоило. Под действием жара лихорадки его желудок съежился, словно сжатый кулак. Хэл продолжал постоянно испытывать только жажду, но, как и прежде, мог сделать только один-два глотка подряд. Сейчас больше всего на свете ему хотелось дышать легко и свободно, набирая полные легкие воздуха. Но организм отказывал ему в этом.

Затруднения с дыханием начали пробуждать в нем все инстинкты самосохранения; разум напрягался и бился в поисках выхода. Хэл сидел, прислонившись спиной к стене камеры, хватая ртом воздух, находясь в состоянии почти полной физической неподвижности и одновременно тревожного умственного возбуждения, а все его тело пыталось бороться с угрожающим ему постепенным удушьем.

Хэл не мог надеяться на чью-либо помощь. Барбедж заверил его, что никто к нему не придет, и, очевидно, так оно и будет, если только он сам не попросит о новой встрече с Блейзом. Барбедж ждет смерти своего пленника и делает все возможное, чтобы ее ускорить. Если его нынешнее состояние будет продолжать ухудшаться, то, предоставленный самому себе, он в конце концов должен умереть.

Теперь эта перспектива предстала перед ним во всей реальности, и он больше не мог отрицать подобный исход. До этого момента Хэл скорее мог вообразить гибель Вселенной, чем свою собственную смерть. Теперь же приближение собственного конца он ощущал почти так же, как и холод стены этой камеры. Возможно, ему осталось жить всего несколько часов, если только какое-нибудь чудо не сумеет его спасти.

Его возбужденный ум не хотел смириться с неизбежностью такой участи, он судорожно искал выхода, подобно животному, диким галопом скачущему круг за кругом вдоль кольцевой стены скотобойни в поисках какого-нибудь проема, который открыл бы ему путь к свободе и к жизни. Где-то глубоко и очень далеко в своем сознании он впервые в жизни ощутил мертвенное, холодное прикосновение настоящей паники, словно уловил едва слышный звук трубы, возвещающий о приближении врага. Хэл попытался, используя метод, частично основанный на самогипнозе, призвать на помощь призраки трех своих учителей, так же как он сделал это, находясь на Абсолютной Энциклопедии? Но у него ничего не вышло, и тогда волна паники на какое-то мгновение захлестнула его целиком. А затем ей на смену пришло холодное, рассудочное понимание того, что в любом случае сейчас никто не сможет ему помочь, кроме него самого. За те годы, что прошли после смерти его учителей, он приобрел опыт и знания, которых у него не было прежде, и теперь он должен суметь применить эти знания и этот опыт для собственного спасения.

Эти несколько секунд логического осмысления сложившегося положения успокоили и укрепили его. Хэл заставил себя выпрямиться, крепче оперся спиной о стену и принялся обстоятельно обдумывать свое положение. Но лихорадка по-прежнему действовала на него наподобие опьянения, удерживая на грани потери сознания, поэтому, несмотря на все его усилия, мысли путались и отдалялись от предмета размышлений.

Внезапно он уснул, сохранив во сне остроту всех своих ощущений. Ему снилось, что он снова очутился на горном склоне, где укрылся в своем воображении, когда Блейз, не сумевший опознать его среди стоящих перед ним людей, задержанных милицией, пытался, используя свои уникальные способности, превратить их всех в последователей Иных.

Но в этом сне он видел, что лежит на спине, распластанный на гранитной плите, притянутый к ней оковами, а сверху на него непрерывно льет дождь, под ледяными струями которого он уже продрог до самых костей...

Он заставил себя проснуться и обнаружил, что все его тело снова дрожит в сильном ознобе и что холод действительно пробрал его до самых костей, а тонкое одеяло с него сползло. Он поспешно натянул его на себя и лег, сжавшись в комок и тяжело дыша после только что предпринятого усилия. Он долго, как ему показалось, боролся с одышкой и с сотрясавшим его приступом озноба, до тех пор пока жар не начал снова подниматься вдоль его тела вверх и он вдруг снова не погрузился в сон, вернувший его в совсем недавнее прошлое, когда Блейз стоял, возвышаясь над ним здесь, в камере.

— ...Разумеется, ты прав, — услышал он снова его слова. — И все же я хочу, чтобы ты попытался понять мою точку зрения...

Как и тогда, огромная, вздымающаяся ввысь фигура Блейза нависала над ним. Но из очень далекого прошлого послышался тихий голос Уолтера, как когда-то он читал Хэлу «Потерянный рай» Мильтона[16].

Вот что говорил сатана:

Уолтер смолк, а Блейз по-прежнему продолжал говорить о предназначении Иных. Его глубокий голос эхом отдавался в безграничном пространстве лихорадочного сна Хэла, а затем стал удаляться, многократно отражаясь от невидимых преград, и вскоре уже напоминал отдаленные раскаты грома в горах, поглотившие звуки произносимых им слов. Вдруг Хэл увидел себя у кромки берега озера в имении. Прячась за кустами, он глядит сквозь ветви на террасу своего дома, где три так хорошо знакомые ему фигуры вдруг одновременно рванулись со своих мест... и упали.