Абсолютная Энциклопедия. Том 1 - Страница 104

Барбедж и его подчиненный уже были у двери камеры. Они открыли и распахнули ее. Блейз вышел, и дверь за ним захлопнулась. Хэл остался лежать один, в полной тишине.

Обессилевший, Хэл провалился в тяжелый сон без сновидений. Когда он снова пришел в себя, его колотил сильнейший озноб, волнами накатывающийся на него, словно порывы осенней бури на одинокий, прильнувший к дереву увядший листок.

Внутри камеры ничто не изменилось. С потолка лился все тот же неяркий свет. За запертой дверью в коридоре стояла мертвая тишина. С усилием приподнявшись в прежнее полусидячее положение, Хэл увидел сложенное в ногах постели тонкое одеяло, дотянулся до него дрожащей рукой, схватил и закутался в него до самого подбородка.

Ощущение того, что он чем-то укрылся, успокоило его на некоторое время, и он опять начал погружаться в забытье. Но тонкое одеяло, едва ли толще надетой на нем рубашки, почти не согревало, и озноб продолжал трясти его, как собака пойманную крысу. Хэл плотнее укутался одеялом и попытался подчинить своей воле дрожащее тело, направив все внимание на точку, неимоверно удаленную в его сознании, и постаравшись полностью сосредоточиться на ней.

Прошло несколько минут, а ему все еще не удавалось осуществить свое намерение. Чтобы установить контроль сознания над телом, требовалась энергия, которой его измученному организму уже не хватало. Однако постепенно он начал одерживать победу над самим собой. Дрожь утихала, напряжение в мышцах спадало, все тело успокаивалось.

Хэл чувствовал, что его плоть по-прежнему стремится реагировать на пронизывающий до костей холод. Но теперь он уже был в состоянии контролировать это стремление и мог думать. Хэл открыл рот, чтобы заговорить, но вместо слов услышал лишь собственный хрип. Затем ему удалось прочистить горло, сделать глубокий вдох и громко крикнуть.

— Здесь холодно! Включите обогрев!

Никакого ответа.

Он крикнул снова. И снова не последовало никакой реакции; температура в камере оставалась прежней.

Хэл лежал, вслушиваясь в тишину, и у него в памяти всплыло приказание Блейза прекратить надзор за камерой до тех пор, пока он не позовет охранников, чтобы его выпустили. Значит, когда Блейз ушел, надзор за камерой наверняка возобновили, и, следовательно, кричать вовсе незачем. Сейчас его обязательно кто-нибудь слышит, а возможно, и наблюдает за ним.

Он постарался завернуться поплотнее в одеяло, вынужденный преодолевать стремление своего тела снова поддаться ознобу, и устремил взгляд в потолок.

— Я знаю, вы слышите меня, — заговорил он спокойным голосом, что стоило ему немалых усилий. — Блейз Аренс приказал вам не причинять мне вреда, а здесь я могу умереть от холода. Включите обогрев. Иначе я расскажу ему об этом при нашей следующей встрече.

Он ждал.

По-прежнему никто не отвечал и не приходил. Он хотел было уже снова повторить свое обращение, но потом подумал, что если на приставленных к нему охранников его слова не подействовали, то повторять их не имеет смысла, а если подействовали, то повторение только ослабит впечатление от его угрозы.

Минут через десять он услышал шаги в коридоре. Перед решеткой двери появилась сухощавая прямая фигура в черной форме. Щелкнул замок, дверь открылась, и охранник вошел внутрь. Подняв глаза, Хэл увидел угловатое и угрюмое, словно высеченное из гранита, лицо Эмита Барбеджа.

— Лучше, если ты будешь знать, — произнес Барбедж. Его голос звучал как-то странно тихо, словно он говорил во сне. Хэл пристально смотрел на него.

— Да, я скажу тебе, — повторил Барбедж. В полумраке камеры его глаза сверкали, как два отполированных кусочка антрацита.

— Я знаю тебя, — медленно проговорил он, глядя сверху вниз, и каждое его слово падало, словно капля ледяной воды, остужая разгоряченный мозг Хэла.

— Ты одной крови с теми демонами, что грядут перед Армагеддоном, который теперь уже близок. Да, я вижу твое подлинное обличье, хотя некоторые не видят. Вижу и твои стальные челюсти, и твою голову, похожую на голову огромного отвратительного пса. Коварное чудовище, ты притворился тогда, что спасаешь мою жизнь от этого богоотступника, Сына Гнева, намеревавшегося пристрелить меня на перевале. Ты хотел, чтобы я чувствовал себя твоим должником и ты мог бы совратить меня, когда наконец окажешься, как сейчас, в руках Избранных Господа.

Его голос зазвучал немного резче, но в то же время оставался негромким и бесстрастным.

— Но я принадлежу к Избранным, и твое коварство бессильно против меня. Великий Учитель приказал мне следить, чтобы тебе никто ничего не сделал. Ничего тебе не сделаю и я. Но он не говорил о том, что нужно что-то делать для тебя. Таких, как ты, вечно пребывающих в богохульстве и грехе, незачем окружать заботой и нежить. Поэтому ты можешь звать сколько хочешь, никто не придет к тебе и не отзовется. Температура в камере сейчас такая же, какой была, когда тебя доставили в нее. Никто ее не менял и не станет менять. Если ты захочешь, свет можно убавить или прибавить, но все остальное останется прежним, сколько бы ты ни просил. Так что лежи как есть, смердячий пес сатаны.

Он повернулся и вышел. Дверь за ним захлопнулась, щелкнул замок. Хэл снова остался один.

Он лежал неподвижно, стараясь сдерживать озноб, и мало-помалу необходимое для этого усилие становилось все меньше. И не столько благодаря тому, что организм стал лучше подчиняться его воле, сколько из-за того, что у него снова начал подниматься жар и температура тела стала расти. Когда он согрелся, необходимость контролировать рефлексы ослабла, и он опять погрузился в сон.

Но сон этот был беспокойным, неглубоким Внезапно проснувшись, Хэл почувствовал боль и сухость в горле, казалось, стоит только попытаться глотнуть, и в нем появится трещина. Его мучила такая сильная жажда, что он сумел, собрав все свои силы, сползти с койки и встать на ноги. Шатаясь, добрел до умывальника, вделанного в стену рядом с унитазом, открыл кран и, наклонив голову, стал жадными глотками ловить ледяную струю воды.

Но, сделав всего несколько глотков, он обнаружил, что не может больше пить. Уже проглоченная вода, похоже, заполнила всю глотку и угрожала вызвать приступ тошноты. Добравшись до постели, Хэл рухнул на нее и мгновенно заснул — чтобы снова проснуться, как ему показалось, через несколько минут. И та же безумная жажда снова подняла его и погнала к крану.

Опять он проделал на подгибающихся ногах нелегкий путь к умывальнику; и опять после нескольких глотков как будто бы весь наполнился водой. Вернувшись к койке, Хэл почувствовал, что теряет последние силы.

И тогда, дергая и толкая койку рывками то в одну, то в другую сторону, словно муравей, пытающийся сдвинуть с места мертвого жука во много раз тяжелее себя, он сумел в конце концов поставить ее рядом с умывальником и, свалившись на постель, тут же уснул.

Через какое-то не поддающееся определению время — казалось, всего через несколько секунд, но на самом деле времени могло пройти и гораздо больше — он проснулся, утолил жажду и забылся в тревожном сне.

С этого момента началась критическая стадия болезни, в которой ритм его существования задавался периодичностью сна. Хэл просыпался, пил и проваливался в сон, просыпался опять, чтобы напиться и заснуть... И так снова и снова. А вокруг него стояла мертвая тишина, с потолка струился слабый свет, в безмолвном коридоре за дверью не появлялись охранники, там вообще ничего не происходило.

Хэл понимал, что еще никогда в жизни болезнь не вцеплялась в него с такой яростью, как теперь, и где-то в глубине его сознания возникло незнакомое до сих пор чувство тревоги. Периоды горячки чередовались с периодами сильнейшего озноба, при этом жар с каждым разом держался все дольше. Мало-помалу болезнь полностью овладела им: ощущение леденящего холода, сопровождающееся сильнейшей дрожью, сменялось жаром с нестерпимой головной болью и мучительной жаждой, во время которой горло пропускало внутрь лишь несколько глотков воды; за периодами такого полубредового бодрствования следовали моменты тяжелого, раздираемого кошмарами сна.