Аборт - Страница 1

Перед смертью я очень спешил. Собственно говоря, не только перед ней. Я спешил вчера, позавчера, неделю назад, днем, ночью, но чаще всего, и это меня выводило и выворачивало особенно — по утрам. И хотя у нас дома серебристый скоростной лифт, но все равно — я спешил, сознательно давил в пол обеими ногами и напрягал бицепсы, стараясь нарушить, хоть раз, хоть на одну минуту, закон тяготения. Два G меня бы устроили. А еще больше устроили бы 4 G. Говорят, летчики выдерживают и 8, и 10. Но недолго. Для некоторых это уже последняя перегрузка в жизни. Цветные, налетающие друг на друга круги перед глазами, малиновый звон, нарастающий кровяной ураган, артериальный взрыв и уход в точку.

Но я все равно им завидовал. Ведь в этот момент скорость просто чудовищна. И ее наверняка хватает. А мне нет. Мне никогда не хватало.

Каждый божий день я выскакивал из лифта, как ошпаренный, выбегал из подъезда и мчался к машине. Один раз во дворе на меня обрушился несравнимый ни с чем удар судьбы, практически — перелом всей жизни через колено — небрежно брошенный соседский автомобиль, ленивый, грязный и никуда не торопящийся ни в этом веке, ни, может даже, в следующем. Он перегородил мне выезд. Я подбегал, внутренне холодея, на ходу перекладывая в голове чудовищные кубики Рубика, и подбежав, понял, что не успел ровно в три места совсем и, возможно, еще в два условно.

Я зло давил на чужой капот обеими руками, для верности подпрыгивая, смотрел на часы, скрипел зубами, а сосед, у которого вся жизнь была никчемна, бессмысленна и нетороплива, даже не думал выбегать немедленно или там — просто выглядывать в окно.

В конце концов, зевая и потягиваясь, он все-таки вышел, лениво и насмешливо развел руками, дескать — извини, не рассчитал, но никакого раскаяния на лице у него не было. Цейтнот был жуткий, времени на интеллигентный мордобой у меня не было, некогда было даже нахмуриться, я прыгнул в машину и укатил. Тот день, помню, едва не перечеркнул усилия всего предыдущего месяца. Два или три дня я ставил машину на платную стоянку. Но что такое стоянка? Это лишних иногда пять, иногда десять минут, а также абсолютно бессмысленное общение с охранником. У подъезда времени почти не теряешь. Чуть не опоздав в два последующих дня, я плюнул на стоянку, сходил вечером в магазин, купил бутылку самой пролетарской в мире водки и преподнес соседу с почти радостными нотками в голосе. Он долго расшаркивался и пообещал прикидывать на глаз расстояние.

Что радостно — именно этот сосед, дегенерат каких мало, больше в душу, подлец, не гадил. Но сволочей в мире от этого не убавилось. Один раз урод, которого явно родила не мать родная, а эволюция, технично (даже не сработала сигнализация) и ни за что (я его в глаза никогда не видел) проткнул мне два колеса. После этого у меня померкло в глазах, и от инсульта я спасся, только вспомнив пару то ли китайских, то ли японских дыхательных упражнений. И опять был почти изуродован до неузнаваемости весь предыдущий месяц, и опять я спешил, опаздывал и мрачно выходил из себя.

На следующий я купил видеокамеру, поставил на кухне компьютер и установил программу слежения, которая автоматически записывала, какая гнойная инфузория прикасается к моей машине.

Как было им объяснить, недоумкам, что не в колесах дело, а во времени? Опоздал — не сделал, не сделал — не успел, не выжил, не заработал, не приласкал любовницу, не попил коньяку с чиновником, не вписался, не отметился, не примелькался, не обогнал конкурента, не стал первым, а мир для вторых, твою мать, не планировался вообще. Такой вот генезис, и такое вот скотское мироздание. Не я его придумал.

Вот и в тот день после работы я сначала мчался с работы к штатной любовнице, оттуда на корпоратив за город, на нем, разумеется, ничего не пил, а только ходил с фужером шампанского, улыбался, раскланивался, не выпуская из рук сотовый, подхватывая его то одной, то другой рукой, потом шампанское выдохлось, стало тусклым из-за вечерней томной жары, и я поставил фужер куда-то в сумерки. В этот момент я понял, что не устал даже, не утомился сверх всякой меры, а просто натурально разваливаюсь на куски.

Это все обрушилось, как аварийный душ в химической лаборатории — мгновенно. Я сел на резной белоснежный стул и почувствовал, что дрожат ноги — предательски и мелко. Сердце билось так студенисто, что из этой жизни уже ничего не хотелось, кроме как упасть и раствориться в пространстве. Но нельзя. Завтра ведь тоже день и к нему тоже надо от души и методично подготовиться.

— Простите! — услышал я голос сбоку и с трудом повернулся, — не могли бы вы пересесть, мы организуем столик.

Молодой официант или кто он там, подошел ко мне и мягко, но настойчиво, надоедал.

— Какой столик? — машинально спросил я не своим, смертельно уставшим голосом.

— Вы же сами просили накрыть отдельный стол после торжественной части для приватного разговора! — вежливо сказал парень. Одет он был, как и вся обслуга, во что-то бело-блестящее, но не отвлекающее.

— Ах, да, — вспомнил я, — действительно.

Да, просил. Пока сам не подсуетишься, ни одна ж скотина ничего не сделает.

На небе слегка двигались приличные, серо-розовые, корпоративные, абсолютно не мешающие облака. Лить дожди и изрыгать молнии они не собирались. Опускалась летняя ночь, великолепно вышколенная трава начала отдавать накопленное за день тепло. В сумерки всегда стихает — приятная особенность погоды, не правда ли? Но похвалить природу сил не было, как и не было сил чувствовать.

Я был почти топ-менеджером в крупной торговой компании, мне было и куда расти, и кого бояться, и кого слушаться. За последний год моя зарплата увеличилась в пять раз, уважение ко мне — в десять, а тщательно скрываемые амбиции — в сто. Целыми днями я говорил, гнул пальцы, приказывал, принимал решения и получал по первое число. Рядом со мной всегда были мудрое и полезное, тупое и мерзкое, красивое и отвратное.

Исходя из вышеизложенного я перманентно врал. Красочно и правдоподобно. В этом не было ничего страшного, потому что вокруг врали все. Опаздывал на совещание я обычно из-за того, что разбирался на складе и никак не мог связать реальность со своими таблицами. Не то чтобы я терял товар напрочь. Но он, сука, был не там, где надо. А так как признаваться в своей нерасторопности было нельзя, то всегда были виноваты пробки. Мегаполис ведь не может жить без пробок, не правда ли? «Босс, на Большевистской две аварии, вы же слышали, наверное»? Конечно, слышали, почти у всех радио бубнит и даже «Яндекс-пробки» на днях вот запустили и теперь особенно счастливые владельцы карманных компьютеров точно знают, где бы они смогли проехать, если бы колом не стояли здесь. Вся херня в том, что на Большевистской я даже близко не мелькал. Жене врал, что на работе, любовнице — что у жены именины (хороший ход, кстати, день рождения обычно не скроешь, а именины хоть каждый день назначай), другим менеджерам, одноклановым, так сказать, врал, что еду к любовнице, а сам ехал к другим злобным и голодным, почти врагам, можно сказать. Дипломатия, в рот мне ноги. Сыну врал, что в магазине не было роликовых коньков, а я даже не знал на тот момент, где они вообще продаются. Один раз соврал даже коту. Ну, так вот, посмотрел ему в глаза и совершенно искренне сморозил — извини, мол, не было Вискаса. А потом спохватился и заржал — это же кот! Ему-то зачем врать? Но привычка — она ведь как загар — в одночасье не смоешь.

А ведь я специально не врал. Вернее, я, конечно, врал, сознавая весь смысл, так сказать, и дрянь, и запах вранья. Но просто я как-то несколько лет назад начал врать, и с тех пор пришлось наворачивать одну ложь на другую, и снова и сызнова, и вдоль и поперек, и когда определенно надо, и когда не надо совсем, а потом уже ничего не оставалось, как запоминать легенду, потому что правда совершенно не вписывалась, не котировалась и вовсе была ни к селу, ни к городу.