Абхазские сказки и легенды - Страница 54

В мае месяце (1842 г.) Дальские князья со всею шайкою напали на деревни Чалы и Джемпалы, стоявшие у выхода из гор и насчитывавшие шестьдесят семейств, они сожгли дома и увели с собою всех жителей в Кефар, ущелье по реке того же имени, уступленное им Бешалбеевцами. С тех пор абреки долго жили в этом ущелье, как новое самостоятельное общество, в новом отечестве, из которого выходили по временам на разорение и гибель старой матери своей — Цебельды.

Упомянутые деревни принадлежали братьям покойного князя Заусхана. Когда наследие этого верного слуги России сделалось добычею абреков, то злой наш враг, предводитель убыхов, устарелый в боях Хаджи-Берзек, из уважения к характеру и храбрости покойника, написал его матери княгине Лакута Ханым: «До меня дошло сведение, что Дальские князья увели в плен принадлежавшие вашему дому семейства и намерены поселиться с ними поблизости наших границ; даю Вам, княгиня, слово, что если это случится, то я непременно отобью всех Ваших подвластных и в то же время дам Вам знать, дабы вы за ними прислали ко мне одного из Ваших сыновей».

Таковы черкесы.

Наконец в половине июля абреки, уговорясь с некоторыми князьями Цебельды, вторглись в нее, и вмиг запылали главнейшие деревни, а жители с семействами и имуществом бежали то в горы, то в Абхазию, и через три дня Цебельда опустела.

При первом взгляде человеку новому покажется странным, что от угроз горсти абреков целое население отхлынуло от родной земли, но это происшествие сделается весьма простым и вразумительным, когда мы узнаем, во-первых, что все абреки шли вместе, а цебельдинцы были рассеяны и нигде не составляли довольно значительной массы; во-вторых, что цебельдинцы никогда не проливали крови в междоусобных распрях. Мы видели, что Заусхан с малым числом приверженцев вызвал на бой абреков, они ушли, не приняв вызова, из уважения к родной крови и в особенности к аристократической крови Маршани: по той самой причине цебельдинцы оставляют свой край и бегут без оглядки от каких-нибудь ста пятидесяти им родных сорванцов, которые идут с оружием и пламенем в руках, с криком: «Убьем, сожжем!»

Опустошив Цебельду, абреки обратились на оставшихся там русских и 22 августа напали на табун поселенцев и гарнизона. Шабат впереди всех, он уже ранил одного солдата из пистолета, изрубил другого и с окровавленною шашкою бежит на рядового Софрона Матвеева… кто из двух оробеет, тот из двух пропадет, — статный, ловкий, отчаянный, хорошо вооруженный Шабат перед самым дулом приземистого солдатика Софрона Матвеева повернул направо и этим движением открыл ему левый бок… Софрон выдержал, курок спущен — и Шабат лежит. Его товарищи разбежались, оставив нам его тело.

Есть люди, которых несчастное стечение обстоятельств увлекает в бездну преступлений; но Шабат самовольно, по какому-то внутреннему призванию, выбрал из многих представляющихся ему путей к известности и счастью поприще крови, по которому он шел упорно, радостно и в конце которого нашел смерть.

Звезда, которая сопутствовала ему во всю жизнь, которая столько раз призывала его к существованию полезному и избавляла от позорной смерти преступника, осветила его последнее мгновение и его могилу, он был убит, убит на месте, как умирают храбрые…

Недалеко от Марамбы, вдали от темного ущелья и грозных скал, на зеленой возвышенности, под сенью роскошных фруктовых деревьев, где ничего ни мрачного, ни ужасного, лежит прах убитого князя Шабата Маршани. Из уважения к его роду на его могилу приходили плакать знаменитые князья Абхазии, Цебельды и Самурзахани.

ЦИА Груз. ССР, ф. Кавк. арх. ком., д. /200/ XIII, лл. 168–187.

Евлиа Челеби [71]

Война между абхазскими и черкесскими джинджиками[72]

И мы вышли с оружием, нас было 70–80 человек. Немного погодя мы увидели <их> верхом на деревьях, вырванных с корнем, вооруженных кто палкой, кто чем. Они примчались к опушке леса Уийуз с черкесской стороны со спутанными волосами и с длинными клыками. Изрыгая пламя из глаз, ушей и ртов, полчища джинджиков ехали на мертвых конях, мертвых быках, мертвых буйволах, мертвых верблюдах, вместо веревок вооруженные змеями, сошлись с абхазскими джинджиками и с криками, с воем начали войну. Мы были оглушены и испуганы. Около часов шел непрерывный бой. Когда стали падать на землю и люди, и кони, и верблюды, и пули, и топоры, и палки, наши кони, привязанные во дворе, сорвались с коновязи, так что едва нам удалось их выловить.

Глядим: 7 черкесских джинджиков и 7 абхазских джинджиков сцепились так, что не разобрать было, где голова, а где шея, и упали навзничь; тут черкесы вырвались и взлетели, но два абхазских джинджика вцепились им в глотки клыками и стали пить их кровь, и вследствие этого осталось пять черкесских трупов, остальные джинджики остались живы и убрались восвояси. Абхазские джинджики, которые выпили их кровь и умертвили их, бросили трупы в огонь и сожгли. Всю ночь до петухов мы наблюдали войну джинджиков. Этого ни словом не описать, ни пером, от страха мы не могли заснуть. С первым петухом джинджики испарились, но с неба что-то огромное упало на лес.

Наутро несколько человек, и я в том числе, направились туда, где ночью шел бой. Лошади… разбитые кувшины, барабаны, железные палки, мертвецы, восставшие из могил, стаканы, тарелки, обрывки платков, змеи, овцы, медведи и всякое прочее устилали землю. Я этому никогда не мог поверить, если бы все мы не стали свидетелями и не дивились этому чуду. Потом мы узнали, что в последние 40–50 лет не было подобной битвы между черкесскими и абхазскими джинджиками, но перед этим 5-10 джинджиков схватились на земле и продолжали бой, поднявшись на небо, но такого опасного сражения здесь прежде не видали.

В Черкезистане такие джинджики ночью ходили по аулам и пили человеческую кровь. Люди, подвергшиеся нападению джинджиков, сами становились джинджиками. Но у черкесов были лекари, умевшие совладать с этой напастью, вылечивать раненых и даже обезвреживать мертвецов. Они лечили за деньги. Семья, в которой был покойник, платила им, чтобы врачи сопровождали людей, ставших джинджиками. Когда замечали, что на могиле не сходилась земля, понимали, что ночью джинджик встал из могилы и пошел пить человеческую кровь. Поспешно собравшись, поселяне вскрывали могилу и обнаруживали, что джинджик лежит с налитыми кровью глазами и вымазанным ртом. Его вынимали из могилы и протыкали ему пупок ежевичным колом. По воле Аллаха он тотчас умирал. И тот, кого он умертвил, воскрешал и спасался.

Трудно подстеречь, когда иной джинджик выходит на свою охоту, но стоит ему подстеречь дурака или ребенка без присмотра старших, или <человека> решившего искупаться в реке совершенно обнажившись, он накидывается на жертву и пьет кровь, вцепившись ему в ухо. И человек этот начинает таять на глазах, сраженный недугом. Если он признается, что джинджик выпил его кровь из уха, его родичи ищут лекарей и платят им. И лекари объявляют розыски по аулам, находят <виновника> и сажают его на цепь. Ничто другое его удержать не может. Вскоре обнаруживается, что пленник — джинджик. И если он наконец признался, что этому человеку вред нанес именно он, и показал кровь жертвы у себя за ухом, лекари выведывают у него все. И он признается, что сделал это для того, чтобы воскреснуть, убежать из родового кладбища и принять участие в воздушном бою. И тогда, с согласия всего народа, его убивают, проколов ему пупок ежевичным колом. И его кровью протирают глаза и лицо пострадавшего. Тот исцеляется, а джинджика сжигают на костре. Черкесы верят, что его тело не истлеет в могиле.

По книге Омара Бююка «Абхазская мифология — древнейшая ли?». Стамбул, 1975.

Перевел с турецкого Д. Зантария.

В истории зубра весьма часто были упоминаемы, и справедливо, его изящная красота и его вымирание или исчезновение в историческое время.