Абхазские рассказы - Страница 9

Поднявшись на балкон лавки, Ладж сбросил с плеча свою ношу и вытер рукавом пот, густо струившийся по лицу. Он собирался сказать: «Добрый день!» Но сердце его вдруг остановилось, когда он увидел, кто стоит перед ним.

«Хай! — подумал он. — Пусть все беды обрушатся на тебя!» Угораздило же Ладжа тащиться по такой жаре с последним добром, чтобы встретить человека, наводившего трепет на всех бедных и беззащитных людей в селении! К нему повернулось кривое, безобразное лицо старшины.

— Ага! Принес кукурузу продавать? А с налогом как быть? А?

Старшина кричал таким пронзительным голосом, что Ладж тут же испуганно сказал:

— Зачем ругаешься? Что ты знаешь? Может быть, я тебе eе несу!

— Столько бы тебе здоровья, сколько правды в твоих словах! Что это торчит из твоего башлыка? Как будто штоф? Зачем?

И, повернувшись к лавочнику, старшина добавил:

— Взвесь-ка эту кукурузу, а деньги отсчитай мне!

Мексуд неохотно послушался старшины. Ему выгоднее было рассчитаться товарами, а не деньгами. Но делать нечего, он сказал Ладжу с легкой насмешкой:

— Ну, как, Ладж? Взвесить? Ты согласен?

С этими словами лавочник протянул руки к бурдюку.

— Не смей! — крикнул Ладж. Кровь бросилась ему в лицо.

— Бунтовать? — вскинулся старшина и повернулся к своему помощнику, стоявшему поодаль. — Миха! Неохота мне пачкать руки, освободи-ка помещение от этой нечисти!

Ладж сжал в руках свою палку. Минута — и он обрушит ее на тыквоподобную голову старшины. Но в эту минуту перед глазами Ладжа встали его дети. Отбросив палку, он с отчаянной силой развязал свой бурдюк, не переставая восклицать:

— На тебе, подавись!

Старшина побагровел от такого оскорбления. Подняв свой кнут и выкрикивая ругательства, он двинулся на Ладжа.

Пузатый Маф и все, кто были в лавке, с трудом задержали его.

Смуглый молодой человек, до сих пор молча наблюдавший эту сцену, достал из кармана семьдесят копеек и протянул их Михе.

— Возьмите, я плачу за него!

Едва уломали старшину взять эти деньги.

Спустя два года Ладжа вызвали в сельское управление, и писарь объявил ему:

— С тебя причитается двенадцать рублей налога. Срок уплаты через неделю.

Ладж вышел шатаясь. Во дворе он встретил односельчан и по их осунувшимся лицам понял, что они вызваны по такому же делу.

— Ты огорчен, Ладж? — обратился к нему старик Мац, выколачивая пепел из трубки.

— Меня лишают последнего куска мамалыги, — ответил Ладж упавшим голосом. — Что же это делается, добрые люди? Да сопутствует каждому всяческое благополучие, но объясните, бога ради, почему и меня и Мафа облагают одинаково? У Мафа пара быков, пара буйволов, дойная буйволица, шесть дойных коров и сколько, сверх того, всякого добра! А у меня единственная корова с теленком да тощенький бычок. И смотрите: Мафа обложили двенадцатью рублями, с меня требуют тоже двенадцать рублей. Да где же после этого закон, где правда и справедливость, скажите мне ради бога!

— Что тебе ответить? — сказал старый Мац. — Есть люди, положение которых еще хуже, чем твое. Ты верно сказал: не для нас писан закон.

Тут слово взял крестьянин с орлиным носом, — до сих пор он молча прислушивался к разговору, обстругивая ножиком палочку.

— У меня появилась мысль, вы послушайте, может, она чего-нибудь да стоит. Пойдемте-ка все гуртом к старшине — пускай он разберет наше дело. Как это понять? С богатого и с бедного взыскивают поровну! Кто побогаче, тому это не страшно — заплатит, а мы? Нам придется продавать единственную корову.

— Ты придумал хорошо, — согласился Мац. — Скажем старшине, а если он нам не посодействует, пойдем и дальше. До самого начальника дойдем!..

Все согласились с тeм, что надо сделать, как задумано. Вызвали старшину, и Мац, которому было поручено говорить от имени народа, обратился к старшине с такой речью:

— Если правда, что власть заботится о бедных, обездоленных и сиротах, то пусть она вникнет в наше положение. Как нам оплатить этот налог? Если оплатим, то не сумеем прокормить ни детей наших, ни самих себя! Так заявляют тебе, дад, эти люди, закончил Мац.

— Ага! Насколько я понял, вы собираетесь бунтовать? с ехидной усмешкой спросил старшина. — Насколько я понял, вы сами решили отменить законы, изданные государством? Или забыли вы, как поступает государство с теми, кто сеет бунт? Коротка же у вас память! Советую от души: тихонько и спокойненько расходитесь по домам и доставьте деньги к сроку. А что постигнет тех, кто не уплатит, вы знаете хорошо. Вот и весь мой совет.

Старшина повернулся и поднялся на крыльцо.

После его ухода бедняки зашумели, но так и не договорившись толком, разошлись, жалуясь на свою тяжелую жизнь.

«Э-э-эх! Черт возьми! Если бы народ сумел объединиться, никакая сила не одолела бы его!» — так думал Ладж, поднимаясь на горку. Прошла неделя. Помощники старшины и есаулы начали pыcкать по селу, отбирая у крестьян в залог все, что попадало в их руки. Пришли и к Ладжу. Корова с теленком паслись на выгоне, далеко, а бычок, издали завидев посторонних, бросился прочь, как бешеный, перепрыгивая через заборы. Так и не удалось его поймать. Есаулы обшарили весь дом, но не нашли ничего ценностью в двенадцать рублей.

Тогда старшина решил сам взяться за дело. В сопровождении своих подручных носился он по селу, нагоняя на всех страх и тpeпет. Ладж бродил по людям, из дома в дом. К кому только не обращался он, пытаясь занять деньги, — и без всякого успеха. Не раздобыв ни копейки, он решился, наконец, пойти к своему прежнему хозяину, Мадж-ипа-Лапагу. Того не оказалось дома. Ладж терпеливо ждал его до самой темноты, когда хозяин, наконец, вepнулся.

Если я не сумею в срок возвратить тебе деньги, — сказал Ладж Лапагу, — то отдам тебе свою корову. Ты ничем не рискуешь! «В самом деле, — подумал Лапагу, — куда он от меня денется? А проценты никогда не помешают».

И согласился дать деньги.

Была уже глубокая ночь, дождь лил как из ведра. Ладж peшил переждать непогоду в доме Лапагу. Чуть свет, когда небо расчистилось, он отправился домой, но по пути завернул к стapoму Мацу. А там снова пошел дождь, и снова пришлось задержаться.

Если б он мог догадаться, что происходило в это время у него дома! Утром того же дня в дом ворвался старшина. Ругаясь на чем свет стоит, он обыскал все углы и закоулки. Но скот был на выпасе, и взять в залог было нечего.

— Где твой муж? — спросил он, наступая на Гуагуа.

Страшно перепуганная, она ответила, что Ладж ушел за дeньгами, сказав: «Пока не достану, не вернусь».

— Все это брехня! — обрушился на нее старшина и тут же крикнул есаулам: — А ну-кa, взять этого мальчика! Пусть покажет, куда ушли коровы!

Гуагуа бросилась было к сыну, но стражники грубо оттолкнули ее. Уводя с собой восьмилетнего сына Ладжа, они вышли за oгpaду. Мальчик не знал, где пасутся коровы, и все порывался вернуться. Но на него так закричали, что он съежился от страха.

Старшина и его помощники ехали верхом, а вперед, ступая босыми посиневшими ногами по сырой земле, шел мальчик, сутулясь под осенним дождем.

Вскоре они поравнялись с домом Mацa. Старшина приказал остановиться. Мац и его гость сидели у очага и пили маджари, заедая вино каштанами, которые жена Маца поджаривала на костре.

Ладж окаменел, увидев своего сына. Перепуганный насмерть мальчик прижал руки к груди; он продрог до костей и стучал зубами.

— Вы здесь греете у костра животы и вливаете в них маджари, а мы под дождем должны разыскивать вас! — заорал старшина вместо приветствия.

Но Ладж нe слышал его крика. Он не мог оторвать глаз от своего сына.

— Как ты попал сюда? — спросил он наконец.

Мальчик, узнав отца, громко расплакался; слезы на его лице перемешались со струйками дождя.

— Спрашиваешь, как он попал сюда? А со мной! — ответил старшина за мальчика. — Я взял его в залог. Когда внесешь деньги, получишь сына обратно.

В глазах у Ладжа потемнело. Лучше бы умереть, чем дожить до такого позора! Он закричал: