Абхазские рассказы - Страница 62

— Почему это вы без моего Нодара приехали? — улыбнулась дочери. — Не будет вам сегодня к обеду индюшки и не надейтесь, подожду, пока мальчик приедет.

Дочь даже улыбкой не поддержала шутку матери, молча прошла на кухню.

Гушка следовала за ней с Мардом на руках, который беспокойно вертелся, пытаясь сползти на землю.

— Где отец? — спросила Заира.

— Придет скоро. Ты лучше скажи, когда Нодара ждать. Ведь он в этом году намеревался в нашей больнице поработать.

— Разве? — рассеянно удивилась Заира.

— Говорил ведь, если ничего не подвернется другого, то поработает здесь.

— Значит подвернулось другое... И, вообще какой толк всю жизнь среди больных проводить.

— Вот видишь! — сказала Гушка довольно. — Говорила же я тебе, когда ты на доктора учиться собралась, говорила, иди, Заира, в учителя. Доктором стать оно, конечно, почетно, но сама понимаешь, нелегко это в чужих болячках разбираться. Если даже кто-то из своих долго хворает и то устаешь, а уж с чужими больными дело иметь... Говорила я тебе... ты и слышать не хотела. Теперь, оказывается, мать была права. Она чаще бывает права, мать-то, чем кажется вам, молодым.

— Может так, — с несвойственной ей покорностью, согласилась Заира. — Твой зять непременно тебя поддержал бы.

— Умный, потому и согласился бы...

Заира стремительно схватила ведро с ковшиком и быстро вышла.

— Ноги помою, запылились, — сказала она с порога.

Мыла она ноги долго, старательно. Гушка вышла к ней, предложила слить воду, но она не дала.

— Когда все-таки Нодар к нам выберется? — Лучше бы он никогда к нам не выбирался, мама.

Заира рывком подняла голову. Лицо ее пылало неровным pyмянцем, будто в жару сидела у очага.

— Где же отец?

— Где, где! Изгородь вокруг поля чинит, где ему быть, председательского места еще никто не удосужился предложить.

— Я сбегаю к нему...

— Зачем? Кликни, сам придет, не привязан же он там на самом деле.

— Лучше к нему пройду! — заторопилась Заира, пряча глаза от матери.

Мард потянулся за ней, но Гушка подхватила его на руки.

— Пойдем, день мой ясный, пойдем, покажу котенка. Смотри, где он сидит, под лавочкой...

Забавляла Гушка внука и так и этак, старалась его подбросить повыше, щекотала лицом его нежный гладкий живот, мяукала вместо упрямо свернувшегося в клубок котенка, а думала только об одном: неладно у дочери. Чует сердце: пришла беда, среди ясного дня открыла дверь и вошла в дом... Отец и дочь вернулись усталые, изнуренные, будто пришлось им, прежде чем добраться до дома, осилить нелегкую дорогу. Гушка услышала, как Хакуц угрюмо сказал дочери: «Не дай себе озябнуть, Заира...» Это в летний день-то? Хакуц издали поглядел на внука и не заходя в дом, прошел к алыче посреди двора и уселся в ее тени. Заира рядом прислонилась спиной к стволу и, задрав голову, смотрела на белые стремительные облака, что неслись по жаркому небу.

Обидно стало Гушке, да и кому не было бы обидно на ее месте.

Она громко с порога велела дочери сходить в огород, собрать свежих помидоров. А как только дочь ушла, приступила к мужу.

На этот раз она не стала его щадить и потребовала, чтобы он выложил напрямик, что стряслось у дочери.

— Не тревожься, старуха, — сказал он неожиданно мягко. — Крепкие кости у Заиры, не согнешь!

— Что не сгибается, то ломают! — напомнила Гушка, поражаясь гордости, прозвучавшей в его голосе.

Чувствовала она и как верно чувствовала: гордиться нечем.

— Не тревожься, — повторил Хакуц, но объяснять ничего не стал.

— Долго ли ты будешь вокруг да около ходить! — рассердилась вконец Гушка. — Скажи прямо, что за напасть свалилась на нашу голову.

— Видишь ли, Заира решила вернуться домой.

— Это что, учебу бросить?

— Учебу она не бросит, — решительно сказал Хакуц. — Но кроме нашей хибарки, у нее нет больше дома.

Он сердито отвернулся от нее и, задрав голову, принялся рассматривать ветви алычи в желтых, как янтарь, перезрелых плодах.

Гушка была так ошарашена, что и слова вымолвить не могла. Но потом она взяла себя в руки.

— Что за молния ударила между ними, скажи! — потребовала она.

— Дороги у них разные, вот что...

— Какие такие разные дороги? Чего еще надо твоей дочери? Могла ли она мечтать, когда месила деревенскую грязь, о нынешнем достатке. Могла ли? Хорошей жизни она не знала, теперь понять не может своего счастья, вот что... Или... — тут Гушка похолодела от одного предположения, — может, Заира, не угодила чем-нибудь его родне или ему самому? Легко ли угодить...

Хакуц обернулся к ней и посмотрел тяжелым взглядом:

— Бедность не всегда в прорехах встречается, бывает и в богатом уборе. Ее не сразу различишь, но если ты все-таки зрячий — увидишь, а увидев, что толку закрывать глаза и прятать голову? Да и какой зрячий захочет ослепить себя?

— О чем ты? — спросила Гушка испуганно.

Она всегда пугалась, когда Хакуц начинал говорить запутанно, неясно, правда, многое она умела угадывать и по намекам, но теперь ничего не понимала. О какой это бедности он толковал? И какое это могло иметь отношение к Нодару, щедрому, не знавшему нужды, Нодару? И тут ее осенило: должно быть, и сам Хакуц знает не больше, чем она, вот и пытается запутанными речами скрыть свое незнание.

— Если вышла у детей размолвка, так прикрикнул бы на дочь, постарался бы уладить все миром, чем попусту языком молоть! сказала она и, завидев Заиру, которая шла с миской, полной багровых помидоров, поспешила на кухню.

Перебранка с мужем, а главное его неопределенные слова успокоили Гушку. Решила, что поссорились дети из-за пустяка, так помирятся, а что дочь сильно переживает, так понятно: любит, потому и переживает... Не думала тогда Гушка, что Заира разом вырвет как неокрепшее деревцо свое счастье и бросит его сохнуть... Думала, обойдется... Не обошлось. И ведь не знает до сих пор Гушка, какая пропасть пролегла меж дочерью и зятем. Не знает даже как людям объяснить, что произошло... стыд один. Разве кто-нибудь поверит, если скажешь, что Заира взяла на руки ребенка и молча ушла из дома, где всего вдоволь, где никто грубого слова ей не сказал, а наоборот все одаривали ее, сколько одних колец ей подарили. Ушла, а причины, хоть плачь, никакой нет. Как объяснишь такое людям? До сих пор Гушка не может поверить, что все кончилось... А Хакуц сказал: «Не могла же она всю жизнь спать, выросла и проснулась». Пойми теперь из этого что-нибудь! Болит у Гушки по Нодару сердце — лучшего родственника она самым близким людям не пожелала бы — и знает она, что есть тут вина Хакуца. Если бы он не поддержал тогда дочь, возможно, сложилось бы все иначе. Ведь не стала же Заира перечить отцу, когда он сказал, что надо будет оставить дома Марда, пока Заира закончит учебу. Как вначале она упрямилась, мол, уеду непременно с Мардом, перебьемся.

Гушка втолковывала ей, что не следует мыкаться с ребенкам в чужих краях, будто в отцовском доме ему места не нашлось.

Объясняла ей, что стыдно будет людям в глаза смотреть, если отпустит дочь с малым ребенком одну.

«Что подумают люди!» — в который раз говорила Заире Гушка. — Решат ведь, что поленилась за единственным внуком смотреть. Хочешь, чтобы меня бессердечной посчитали?» И все попусту. Дочь стояла на своем. Хакуц же сказал одно, мол, невправе Заира брать сейчас с собой Марда, она едет учиться трудному ремеслу и чтобы был толк, надо отдать этому делу все силы. Ничего ведь такого не сказал, а Заира подчинилась, не захотела против отца пойти... Если бы с Нодаром отец повел себя умнее... Нет, не забудет этого ему Гушка, не забудет...

— Оставили калитку открытой, поросята весь двор изрыли! О чем только думаешь!

— Да не о чем, мама, о чем мне думать?!

— Не знаю о чем, но перед соседями стыдно за твой вид...

Подумают еще, ополоумела вдали от дома. И что прячешься? Человек в гости пришел, могла бы и внимание уделить.

Заира промолчала.

— Где сорванец? Накорми его, видишь, мне некогда.