Абхазские рассказы - Страница 61

Мард поднял полный чайник, ладонью старательно обтер его выпуклые мокрые бока и, немного кренясь набок под тяжестью чайника, понес воду. Заира двинулась за ним, сдерживая шаг, чтобы он не заторопился, почувствовав ее нетерпение.

— Хочешь, в субботу возьмем и сбежим в Сухум? Покупаемся вдоволь, мороженым полакомимся!

— Ерунда мороженое! — сказал Мард, не оборачиваясь. — Забава и только.

— А что не забава, что именно для тебя не забава?! Расплескивая воду, она обогнала его и заспешила к дому. Но поднявшись к калитке, не удержалась, оглянулась.

Мард стоял посреди тропы, рядом с ним, как кузнечик, зеленел чайник. Мард не торопился, отдыхал. Он не устал. Отдыхал нарочно, чтобы Заира поскорее ушла, и сердился. Ему хотелось в Сухум... Он всего два раза был в Сухуме. Дед возил. Но купаться не купались. Некогда было. Они ведь по делу ездили.

И мороженого хотелось. Дед говорит, что всю жизнь прожил без мороженого и ничего... Может так, но все равно мороженого хотелось. Возможно он и поехал бы с Заирой, если бы она была не такой приставучей. А то станет его выспрашивать: это тебе нpaвится, да как то?.. Не понимает она, не следует мужчине пялить на все глаза и ахать. Почему она у деда не спросит, он бы ей pacсказал... В последнюю поездку в Сухум Мард видел мороженое не только в стаканчике — такое он много раз ел, а на палочке.

Коричневое такое, как конфета, плоское. Еще оно было в капельках, как в росе... Вкусное, наверно. Все равно, ерунда, инжир вкуснее. И за него денег не надо платить. А денег дед не печатает...

— Скоро ты, Мардик? Я пошла!

Он промолчал. Обогнала вот, а теперь спрашивает — скоро ли, раз обогнала, так пусть бы уходила...

Заира открыла калитку и, высоко неся голову, пошла к дому.

Вода выплескивалась из ведра.

— Заира! — позвала Гушка, виновато посматривая на Мысу. Умереть мне раньше нее, старается втихомолку все мои дела переделать, — объяснила она. — Потому и минуты не посидит с тобой.

Каждый день к вам собирается зайти, но в доме работе — конца не видно, замучили ее совсем.

— Оставлю тебя на минуту, Мыса...

— Да и мне пора! — сказала Мыса. — Засиделся...

— Куда торопишься? Сейчас хозяин вернется. В такую жару только отцу Заиры могло прийти в голову отправиться в лес.

Прутья ему, видите ли, нужны для плетня. Ну, думаю, жара и его скоро из лесу выгонит.

— Работой не пренебрегает, потому дом — полная чаша! — лукаво улыбаясь, сказал Мыса.

Сам он не перетруждался и других, кто без устали обрабатывал землю, не понимал, хоть при случае всегда похваливал рачительных хозяев. «Кто рот нам дал, тот что-нибудь в него положит!» — добродушно усмехаясь, думал он. — Чего суетиться?» Теперь Мыса с улыбкой смотрел вслед Гушке. Неспокойно у нее на душе, хоть и старается виду не подать. У него нет своих детей, но понимает, как за них душа может болеть. Не удалась жизнь дочери Хакуца... Учись не учись на доктара, старайся не старайся, а захочет счастье выскользнуть из рук — не удержишь, особенно, когда его больше привалит, чем полагается. И странно это вышло с Заирой-то! Вначале все вроде правильно пошло. Родичи Заиры повели себя как надо. Как только узнали, что муж Заиры лишает ее ни за что ни про что своего дома, будто она сирота какая-нибудь, за которую и заступиться-то некому, так тотчас показали, что даром ему это не пройдет; мол, пусть вначале объяснит, чем она ему не угодила, а потом расстается. Правда, слух прошел, будто бы сама Заира ушла. Но кто поверит в это! Где это видано уходить самой из щедрого, всеми уважаемого дома? Родичи об этом слышать не хотели. И про ребенка сказали, мол, раз на то пошло, так пусть ребенка родня отцовская и воспитывает, чью фамилию носит, те пусть и воспитывают. И отец Нодара не возражал. Оказывается, заявил, что в его доме десять внуков безбедно могут вырасти, не только один. Спина-то крепкая у него, достаток свой чувствует, потому и говорит такое. А Хакуц возьми да и замни все дело. Никогда он ни от кого самой малой обиды не терпел, тут же его как подменили... Слова никому сказать не дал. И Заира ушла от мужа и даже платьев своих не взяла. Не собаки ведь ее в тот дом загнали, чтобы так вот с пустыми руками уйти. И все нажитое добро — сын — одни заботы. На старости лет Хакуцу его на ноги поставить надо, нелегко это... Не хотели родичи Хакуца с такой несправедливостью мириться, правильно не хотели. Но Хакуца разве переспоришь? Он по пустякам хорохориться не станет, а как заупрямится, так с места не сдвинешь, хоть осла заставь над ухом кричать. «Дочка сама разберется!» — сказал он. Слышали такое? Будто каким-то необычным умом она наделена... Был бы ум необычныЙ, так и не позволила бы собой пренебречь... Внук у Хакуца растет замечательный, что правда, то правда. Умно, совсем по-взрослому рассуждает, любо-дорого слушать. И деду помощник. Такой малый, а уже помощник. Впрочем, попробуй у Хакуца не стать помощником...

Гушка нашла дочь на кухне. Она стояла, ссутулившись, у лавочки и крепко держалась за край мокрого ведра.

— Уснула, что ли? — окликнула Гушка.

Заира распрямила плечи и промолчала.

Гушка глубоко вздохнула, уперла руки в бока и задумалась.

Вспомнилось ей возвращение Заиры. В доме ждали приезда дочери и зятя не раньше августа. Правда, это не мешала Гушке с наступлением лета все чаще поглядывать за ворота, а не распахнутся ли они, впуская долгожданных гостеЙ. Марда они с шутливой почтительностью пропустят вперед. Теперь он безо всякой посторонней помощи может преодолеть расстояние от ворот до дома. Ясное дело, материнское сердце Гушки прежде всего потянется к дочери, но она и виду не подаст, кинется вначале навстречу Нодару, едва достанет до его упругой щеки, поцелует, попытается обойти вокруг него — мол, пусть перейдут все твои горести на меня — но он теперь не дастся. Это раньше он покорно стоял перед ней, видимо полагая, что главное — не перечить. А теперь не дается, возьмет в свои мягкие как у юной девушки, ладони ее руки и будет с улыбкой просить: «Не надо, прошу, это лишнее».

Должно быть, Заира объяснила ему, что нельзя допустить, чтобы твои горести принял на себя другой. И все равно у него все получается умело и красиво... Потом Гушка подхватит на руки тяжелого, крепко сбитого Марда. Наконец, подойдет и к дочери, поцелует, почему-то смущаясь присутствия Нодара. Но задолго до этого приметит хорошо ли, покойно ли на душе у дочери. Хотя и Заира и ее отец считают, что умеют глубоко прятать свою тревогу и людям даже невдомек об их печалях, Гушка насквозь их видит...

А тот день был не очень жаркий, несмотря на разгар лета. Накануне прошел ливень и земля была влажной, сырой, поэтому-то и дышать было тяжело, казалось, воздух разжижен и приходится его глотать как воду. Гушка подметала во дворе, то и дело утирая пот лица, когда едва слышно звякнула калитка. Она распрямила спину и на миг то ли от духоты, то ли от того, что долго работала согнувшись, почувствовала, как в глазах потемнело, словно внезапно наступили сумерки и в этом неверном свете Гушка увидела дочь. Заира шла от калитки, ведя Марда за руку, а другую руку оттягивала большая сумка. Вначале Гушка подумала, что ей показалось, но в следующее мгновение в глазах прояснилось и она отчетливо увидела и Заиру, и Марда. Она радостно ахнула, кинулась им навстречу.

И тотчас — чует все материнское сердце — поняла: стряслось неладное. Заира улыбалась ей и на тревожныЙ вопрос, не случилось ли беды, спокойно ответила, что волноваться незачем, а Гушка все не могла унять тревоги.

— Почему не дала знать, отец встретил бы. Измучилась, наверно, одна с ребенком и ношей, — упрекнула она дочь.

— Верно, устала, — сказала Заира и покраснела, будто призналась в чем-то стыдном.

— И как не устать в такую жару, с ребенком, с грузом...

— Да нет, мама, не от ноши, я налегке жить устала.

Сказала и усмехнулась.

Гушка опешила от ее усмешки, а пуще всего от непонятных слов дочери, но предпочла не допытываться, что да как.