Абхазские рассказы - Страница 18

— Ты мотыжишь чудесную кукурузу, посланную нам господом богом. Так что же ты зеваешь? Работай лучше, работай быстрей — быстрей и кончишь. Тогда очередь дойдет и до твоего поля... Эй, вы, — грозно повысил голос князь, обращаясь ко всем работающим, — мотыжьте, как следует — чтобы больше я травы не видел!

А полуденное солнце палит и палит. Пот заливает крестьянам глаза. Спины и плечи болят, как будто на части разламываются.

В горле у всех пересохло. Пора бы, ох пора отдохнуть и перекусить в доме князя его подневольным работникам! И вот уже на большом чистом дворе перед княжескими хоромами под старыми развесистыми липами на широких скамьях, перед длинными, расставленными покоем столами сидят, наслаждаясь тенью и отдыхом, измученные крестьяне. Они ждут обеда. На кухне уже хлопочут княжеские слуги — таскают кувшинами воду, варят мясную похлебку, готовят мамалыгу; весело трещит огонь в очаге, все веселее и звонче звучат голоса крестьян, многочисленная дворня шныряет из кухни к столам и обратно.

Базала улегся на землю около могучего корня старой липы, положил на него тяжелую, будто свинцом налитую, голову, но заснуть ему не удавалось: ломило все тело, да и мысли мешали, ох, эти мысли — они снова и снова возвращаются к пожелтевшему, гибнущему полю Базалы... Когда же сон сжалился над беднягой, приснилась ему красавица его — золотистая телушка с белым пятном на лбу и большими кроткими глазами. Но досмотреть этот сладостный сон не удалось Базале: его разбудили товарищи пора обедать. С трудом поднялся он на ноги, разбитый, словно свалился с высокого дерева, повел кругом помутневшими глазами, мало что соображая, заставил себя съесть кусок мяса, чтобы не свалиться на княжеском поле, — знал Базала, что грозит ему, если ослабеет и упадет. Кусок застревал у него в горле, есть не хотeлось, мутило. И все лезли бедняге в голову неотвязные мысли.

Опять вспомнил он об оставшемся дома больном сынишке. Если помрет — хоронить не на что... Не на что и жить...

— Как-то мой мальчик сейчас, жив ли?

Беспокойство завладело Базалой, и оно же придало ему новые силы. Он решил сбегать домой, пока его товарищи обедают.

Страх за жизнь ребенка подгонял Базалу всю дорогу, и, чуть не задохнувшись от непривычно быстрой ходьбы, он не вошел, а ворвался в свою тесную, черную от копоти лачугу.

Жив сынок, жив, слава богу! И даже лучше ему — узнает отца, есть просит! И опять вспомнилась Базале гибнущая кукуруза, и как будто нож вошел в его измученное заботами сердце. Скоро, ох скоро наступит день, когда Базала ничего не сможет дать своему голодному сыну! Что же будет тогда, о-хо-хо, что же это будет? Посидел Базала у кровати сына, приласкал его, отдохнул немного — и пора бы уже в обратный путь.

«Дай загляну в загончик за домом, проведаю заодно и свою телушку, хорошо ли она пасется», — подумал Базала.

Сказано — сделано. И что же он видит — пуст загончик, нет телушки, как в воду канула. Со всех ног помчался Базала обратно в лачугу, чтобы спросить, где же телушка. Жена и дети испуганно переглянулись: они сами отвели утром в загон свою любимицу, да и немного позже ее там видели. Куда же она могла деться? И верно, некуда ей было деваться, тут она где-нибудь — может, на водопой ушла. Прибодрился Базала и поспешно отправился вслед за детьми на поиски. Обыскали все кругом, были на водопое, обошли все обрывы на высоком берегу — не упала ли не ровен час телушка в реку, — нет, нигде нет телушки... Крепко ударила беда Базалу по сгорбленной трудом и заботами спине, хоть домой не возвращайся, хоть в яму головой...

Но время не стоит на месте, надо спешить на княжеское поле, нельзя опаздывать, надо бросить все. И Базала поручил дальнейшие поиски жене и детям, а сам бодро, как только позволяли усталые ноги, зашагал на поле князя.

И вовремя: его товарищи уже выходили со двора на работу.

Едва нагнал их задыхающийся от быстрой ходьбы Базала. В горле у него словно застрял ком, не давая свободно вздохнуть. Пить! Пить! Хоть глоток воды! На столе, у двери кухни, стоял большой кувшин, запотевший снаружи каплями холодной росы. Стремительно бросился к нему Базала и вдруг остановился как вкопанный: он увидел недавно, видно, снятую коровью шкуру от той, думать, коровы, которую работники съели нынче за обедом. Что-то знакомое почудилось Базале при взгляде на эту шкуру, что-то недоброе почуяло сердце Базалы. Осторожно глянул он по сторонам — нет ли опасного человека, соглядатая князя? Как будто нет... И, низко пригнувшись, тайком, как вор, развернул Базала шкуру — золотистую шкуру, из которой выкатилась голова молодой коровы с темными глазами и белым пятном на лбу...

Покатилось куда-то и бедное сердце Базалы. Взмахнул он руками и медленно-медленно, лишившись чувств, упал Базала на окровавленную шкуру.

Перевел Б. Лейтин.

Это происходило в семидесятых годах прошлого столетия, в горестные дни махаджирства. Никто из жителей Дала не хотел уходить в знойную степь, расположенную на границе с Турцией. Но обманом и насилием их все же вытеснили с родной земли. Лишь небольшая группа героев во главе с Адамуром Адзинбой, возглавлявшим крестьянское восстание, решила драться до последней капли крови. На узенькой полоске земли скалистого ущелья Дал остались они продолжать борьбу.

И вот прошло более восьми лет — ив степь к изгнанникам пришел турецкий фелюжник *. Он нес какой-то ящик и выкрикивал:

— Эй, махаджиры-абхазы! Кто здесь из Дала? Вам посылка. Мне ее дали в Очамчире. Уж очень просили, и я сдержал свое слово. Возьмите!

С жадным любопытством обступили ящик дальчане.

— Посылка из Абхазии? Из родного Дала?

— Что нам прислали из далекого родного Дала? Кто прислал?

— А ну, Даур, ты ближе, открой ящик.

Юноша Даур открыл ящик и начал доставать из него и вручать обступившим его махаджирам один за другим... женские головные платки. Их было много, этих женских платков. Весь ящик был набит ими. Дальчане с недоумением рассматривали эти платки.

— Что это может означать? — спрашивали люди. Тогда самый старый и мудрый Абидж Бгажба сказал:

— Позор нам! Мы бросили свою родную землю. Лучшего подарка мы и не достойны. Мы, как слабые женщины, оказались малодушными. Боясь смерти, бросили свой родной цветущий Дал и ушли сюда. Лучше смерть, чем такая позорная жизнь... Вернемся в Апсны, в родной цветущий Дал и кровью смоем свой позор!

Тогда раздались и другие голоса:

— В Апсны? Что делать там? Ведь все наше хозяйство сожжено и разорено. Нет, придется нам здесь кончить свою жизнь; видно, такова судьба.

Даур в это время достал со дна ящика лист бумаги, на котором было четко написано:

"Храбрым сынам Дала. От благодарной родины. Адамур".

Мужчины сгорали от стыда.

"Какой позор! Адамур сравнил нас с женщинами, он послал нам женские платки", — говорили их печальные взгляды.

Но чем и как воодушевить отчаявшихся?

Вдруг кто-то обнаружил в ящике листья папоротника — атырас, в них были завернуты платки.

— Смотрите! Смотрите! Атырас из Апсны! Наш агырас из родного и далекого Дала! — воскликнул Даур, подняв высоко над головой небольшой пучок уже высохших веточек атыраса.

Люди кинулись к нему. Они отрывали листья атыраса, подносили их к лицу, нюхали, прижимали к груди, целовали, плакали... Самая простая трава Абхазии — атырас, сорная трава с резким пряным запахом, трава, которую они раньше выкорчевывали у себи на родине, стала для них самой дорогой.

— Атырас из Апсны!

— Наш атырас! Из родного Дала!

Запах родной земли проник в сердца и всколыхнул их. Он напомнил изгнанникам их родину, цветущий Дал. Раздались энергичные возгласы:

— Обратно в Апсны!

— Обратно в Дал!

— Ни дня не останемся больше здесь!

Возбуждение людей нарастало. Когда были уже разобраны палатки и пожитки связаны в котомки, Абидж Бгажба торжественно произнес: