Абхазские рассказы - Страница 14

— Выйдем-ка, Хикур, мне нужно наедине поговорить с тобой, — вдруг бесцеремонно заявил Хабыдж.

Хикур c опущенной головой покорно последовала за ним во двор. Они подошли к забору, и Хауд видел из окна, как Хикур вытирала слезы кончиком своего платка, в то время как Хабыдж, нетерпеливо топчась на месте, в чем-то настойчиво убеждал ее.

Они разговаривали не меньше часа. Когда они вернулись молча она села в свой угол.

Хабыдж опустился на стул рядом с Хаудом. Наступила тишина.

— Пойдем! — сказал наконец Хабыдж.

Гости вышли во двор и вскочили на лошадей.

Поздний вечер. У калитки Хикур давно уже мычит корова, просясь домой, в свое стойло, но никто не впускает ее. Только маленький теленок подбежал к забору, и корова, протиснув голову между перекладинами, принялась лизать его своим шершавым языком, издавая по временам звуки, похожие на приглушенный стон. Кто впустит ее? Кто облегчит вымя, набухшее молоком? Не слышит хозяйка зова своей единственной кормилицы. Весь вечер проплакала Хикур, и мир казался ей чернее ночи. Вот так же украдкой, таясь от людей, убивалась она, оплакивая своего покойного мужа (4). Сестра и золовка хлопотали около нее, но Хикур была безутешна.

— Тише! Кто-то идет! — воскликнула золовка.

Она выбежала во двор и тотчас же в испуге вернулась.

— Они... — пробормотала она сквозь слезы.

Во двор въехали верхоконные — товарищи Хауда. Эти всадники должны были сопровождать невесту на ее пути к жениху. Двое сошли с лошадей возле самого крыльца, остальные спешились у ворот и стали там полукругом.

Хикур кинулась к детям и в страстном порыве обняла их. Они проснулись и, почувствовав недоброе, принялись кричать и цепляться за мать ручонками. О тоска, о несчастье! Хикур разрыдалась, как ребенок. Сестра и золовка, будто слепые, метались по комнате. Злой, похожий на волка, Хабыдж шагнул через порог. При виде плачущих женщин он пришел в ярость.

— Это еще что такое? — свирепо закричал он.

Женщины, отвернувшись, поспешно утирали слезы концами головных платков.

— Стыда на вас нет! Там люди ждут! — не унимался Хабыдж. Женщины, бедные женщины... Куском тяжелого льда горе лежало у них на груди. Что растопит его? Хабыдж ничего не хотел слушать.

Оторвав мать от плачущих детей, он повлек ее из дома.

Наутро Хабыдж, напустив на себя вид озабоченный и решительный, зашел в сельское правление.

— Здравствуй, Хабыдж, добро пожаловать! — вставая, приветствовали его старшина и писарь.

— Садитесь, садитесь, ради бога, — снисходительно сказал Хабыдж и, придвинув табуретку к столу, сел на нее.

— Слышали, что случилось сегодня ночью? — начал он. — Хикур вышла замуж за Хауда! Да, да, за жалкого и никчемного Хауда! И бросила своих детей на произвол судьбы! Как вам это понравится?

Старшина и писарь переглянулись в изумлении.

— Хикур? — воскликнул старшина. — Да как же это могло случиться?

— Приглянулся ей Хауд, и дело с концом. Никого не спросилась, даже я не знал!.. — в голосе Хабыджа прорвалось возмущение.

— Как же теперь с детьми? — спросил старшина, стараясь изобразить на лице своем огорчение, которого, признаться, совсем не испытал.

— Ума не приложу... — пожал плечами Хабыдж. — Истинно, беда свалилась на мою голову... Столько забот! Как вам это понравится? Уходя к своему милому, она объявила мне: бери мой дом и хозяйство, делай с ними, что хочешь... А? Слыхано ли? — Вот так ведьма! Бросила малышей!.. А-а-а!

Выразив таким манером свое возмущение еще разок, старшина многозначительно умолк. Писарь cтал убирать со стола бумаги.

— Пойдем, — сказал старшина писарю, когда тот закончил свои дела.

— Надо описать имущество, пока не растащили.

— Да, да, немедленно! И назначить опекуна, — торопливо добавил Хабыдж.

Старшина и писарь пропустили мимо ушей это замечание Хабыджа.

— Послушайте! Я говорю: надо назначить опекуна, — чувствуя беспокойство, повторил Хабыдж.

Он был задет. Старшина не приглашал его с собой.

— А для чего ж мы идем? — огрызнулся старшина, неприязненно взглянув на Хабыджа.

— Если вы собрались для этого, — крикнул Хабыдж, багровея от гнева, — то почему же не приглашаете меня? Уж не собираешься ли ты, старшина, стать опекуном всего нашего села?

— Что ты, Хабыдж? С чего ты взял, что я хочу быть опекуном? — Старшина тут же присмирел: что ни говори, ссориться с богатым и влиятельным Хабыджем — дело неумное.

Опекунство, надо признать, составляло выгодную статью дохода. Посему старшина никому на селе не уступал этой привилегии. На этот раз он решил сделать исключение. Легче нажить вpaга, чем друга. Догнав Хабыджа, который, обозлившись, ушел вперед, старшина вступил с ним в оживленные переговоры. Не прошло и минуты, как дело было слажено. Опекуном был назначен Хабыдж.

Так беззаконие обернулось во благо Хабыджа. Получив имущество Хикур, он распорядился им по желанию своему, разворовал и расхитил на законном теперь основании. Все постройки продал, скотину присвоил, доход с виноградника положил себе в карман. Дети Хикур жили у Хабыджа горемыками: всегда голодные, оборванные, немытые, они не знали ни ласки, ни заботы.

А Хикур не перенесла разлуки с детьми. Она стала чахнуть и вскоре умерла.

Прошли годы. Сыновья Хикур — Джат и Джанхват — стали взрослыми людьми, густые бороды украшали их лица. Старший, Джанхват, вытянулся с доброе дерево, говорил могучим басом, но характером был простодушен и доверчив. Никто не слышал, чтобы он перечил кому-нибудь.

Младший, Джат, ростом был ниже брата, но природа и его не обидела — одарила могучими плечами и грудью, крепкими и сильными мускулами. А в бесстрашии Джат не уступал бешеной собаке. По наущению Хабыджа, который крепко держал его в руках, Джат наделал немало темных дел: грабил людей на проселочных дорогах и всегда носил за поясом веревку — на случай, если встретится чужая скотина.

Однажды ночью ударил мороз и так сильно сжал землю в своих ледяных объятиях, что, казалось, она треснет и распадется на части. В такую ночь спят только в теплых домах. А бедняки, в своих худых жилищах, ворочаются на постелях и поджимают ноги, чтобы хоть как-нибудь согреться.

Джат встал на этот раз раньше обычного. Только начинало светать. Он разложил в кухне костер, потом натянул поверх длинных шерстяных носков тугие чувяки из коровьей кожи и влез в длинную шерстяную блузу. Только после этого он немного согрелся.

Медленно поднималось багровое солнце, освещая сад, потом окрестные леса и, наконец, поля и луга. Постепенно все ожило, теплый, утренний парок, пронизанный солнечными лучами, потянулся к небу.

В кухне собрались Джанхват, Хабыдж и его мать, которая зябко куталась в черную шаль. Они сели в кружок у огня. Джат хотел идти выпускать скотину, когда открылась дверь и вошел Чикмыж, близкий родственник братьев. Даже собаки не залаяли, так тихо вошел он. Джат и Джанхват обрадованно поднялись навстречу гостю, которого почитали. Стряслась какая-нибудь беда, если Чикмыж пришел в такую рань.

— Нет ли у тебя неприятностей? — спросил Джат.

— Дa, — со вздохом ответил Чикмыж, — тяжко заболел отец. Надо скорей везти его в Очамчиры. — И сказал нерешительно:

— А денег не хватает... Все, кроме Джанхвата, поняли, что он пришел просить взаймы.

— Э! Жалко старого Едги, — с притворным сочувствием откликнулся Хабыдж. — С его хилым здоровьем опасно болеть. — И сделал вид, что не догадывается, зачем пришел Чикмыж.

— На дворе резкий ветер, смотрите, как бы в дороге не застудить старика, — сказал Джанхват.

— А-а! Какое несчастье! Чем же он болен? — участливо покачала головой мать Хабыджа.

Чикмыж стоял, понурив голову. «Если люди так любезны, думал он, — это означает, что они не откажут в помощи».

— Деньги мы тебе дадим, — неожиданно сказал Джат.

Лицо Чикмыжа прояснилось.

— Вот это хорошо, дети мои. Люди должны помогать друг другу в беде, — похвалил Хабыдж Джата и добавил с теплотой в голосе: — Дайте Чикмыжу денег, дайте, если они у вас припасены...