Абарат: Дни магии, ночи войны - Страница 19

— А ты не ушел?

— Какое-то время я бродил то там, то сям. Пытался стать монашкой, но мне не идут их шляпы. — Кэнди расхохоталась, однако выражение лица Утиля было совершенно серьезным, что сделало шутку еще смешнее.

— Но потом ты вернулся? — спросила Кэнди.

— А куда мне идти? Что делать шуту без короля? Я был ничем. Никем. Здесь, по крайней мере, у меня есть воспоминания о счастье. Она делала нас счастливыми. Она это умела.

— Она — это…

— Принцесса Боа, разумеется.

Принцесса Боа. Это имя Кэнди уже слышала, но его всегда произносили шепотом.

— У Клауса было двое детей, — продолжал Утиль. — Принц Квиффин и принцесса Боа. Они оба были замечательными, прекрасными созданиями. Вон там — Квиффин, — Утиль показал на портрет молодого человека с тонкими чертами лица, темными волосами и бородой, уложенной тонкими колечками. — А та девушка, собирающая цветы арвы — вон, видишь? — моя прекрасная принцесса в одиннадцать лет. Даже тогда она была необыкновенной. Совсем иным, непохожим на нас существом. В ней был свет… в глазах. Нет. В душе. Просто он светился в ее глазах. И неважно, какими брюзгливыми или мрачными вы были — достаточно просто оказаться с ней рядом на пару минут, и все снова становилось замечательно.

Несколько секунд он молчал, а потом тихо повторил:

— Все становилось замечательно…

— Она заболела и умерла?

— Нет. Ееубили.

— Убили? Какой ужас!

— В самый день свадьбы. Прямо там, в церкви, рядом с человеком, которого она собиралась взять в мужья. С Финнеганом Феем. — В глазах обезьяна заблестели слезы. — Я был там и все видел. И не хочу увидеть ничего столь кошмарного до конца своих дней. Такое ощущение, словно за секунду из мира исчез весь свет.

— Кто же ее убил? — спросила Кэнди.

Лицо Утиля было неподвижным, лишь его глаза бегали туда-сюда, словно пленники, запертые в клетке черепа.

— Говорят, это сделал дракон. Ну, дракон действительно сделал это, в том смысле, что он ее убил. А Финнеган там же, у церкви, убил дракона, так что на этом все кончилось. Но настоящим злодеем… — Его глаза на миг закрылись, и когда они открылись вновь, он смотрел прямо на Кэнди. — Повелитель Горгоссиума, — очень тихо произнес он. — Вот кто это сделал. Кристофер Тлен.

— Почему же его не арестовали?

Обезьян издал горький смешок.

— Потому что он Принц Полуночи. Неподвластный законам Дня. И никто на стороне Ночи не стал бы его арестовывать. Разве бы они посмели? Он же последний из рода Тленов! Я просто с ума схожу, думая об этом. На его руках — ее кровь, ее свет! И он свободен вредить дальше. Нет в мире справедливости.

— Ты точно знаешь? — спросила Кэнди. — То, что он виновен в ее смерти…

После нескольких секунд Утиль ответил:

— Скажем так: если бы сейчас он стоял передо мной, и я бы мог с ним покончить, то сделал бы это… — обезьян щелкнул пальцами, — вот так! Есть вещи, которым не требуются доказательства. Ты просто знаешь. Сердцем. Не представляю, зачем ему это понадобилось, да и мне все равно. Просто я знаю, что это он. — Утиль замолчал, и с порывом ароматного ветра до них донеслась мелодия элегии.

— Грустная музыка, — сказала Кэнди.

— Это же не место для танцев. По крайней мере, теперь. Ты меня извини, я пойду. Мне не слишком хочется разговаривать.

— Да, конечно. Прости. Я не должна была…

— Сколько раз я себе говорил — делай все, чтобы быть счастливым. Ты не можешь изменить прошлое. Она ушла навсегда, и тут ничего не попишешь. Но в глубине души я отказываюсь в это верить.

Он последний раз скорбно посмотрел на Кэнди и направился к синим теням. Уходя, он добавил:

— Кстати, музыканта зовут Биларки. Он всегда молчит, так что не пытайся завести с ним разговор. Только время потеряешь.

Два лета назад в Цыптауне случилась трагедия, очень похожая на историю принцессы Боа. Молодой человек по имени Джонни Моралес приехал в город на свадьбу своей сестры Надин и за ночь до церемонии погиб в автокатастрофе. В ней же погиб и его спутник, будущий муж. На мальчишнике они много выпили и хохотали (по словам выжившего в катастрофе третьего пассажира), когда Моралес потерял управление и врезался в растущее на обочине дерево. Такая двойная трагедия оказалась для Надин слишком тяжелым испытанием. Потеряв и брата, и возлюбленного, она утратила волю к жизни. Через два с половиной месяца Надин приехала с маленькую гостиницу на окраине города и приняла такую дозу материнского снотворного, чтобы наверняка не проснуться. Боль, печаль, бессмысленность жизни без брата и жениха переполнила чашу ее терпения.

Кэнди плохо знала Надин; девушка работала кассиршей в супермаркете, куда ходила ее мать, Мелисса Квокенбуш. Она казалась человеком, которым Кэнди не могла себя представить: всегда улыбалась, была готова помочь.

Ее смерть глубоко тронула Кэнди. По непонятной для себя причине она испытывала сильную грусть. Даже сильнее, чем после кончины дедушки О'Донелла.

После этого ей часто снилось, что она на свадьбе, в огромной церкви, заполненной цветами, какие можно увидеть только во сне. Иногда она была гостьей (хотя никто из Квокенбушей не дружил с семьями жениха и невесты и не получал приглашения), а иногда — невестой. Кэнди никому не рассказывала об этих снах, чувствуя себя несколько глупо: в конце концов, у нее не было на них никакого права. Это не ее трагедия. Почему же эти события так глубоко тронули ее?

Она сидела в комнате с портретами принца Квиффина и юной принцессы Боа и пыталась разгадать загадку, глядя внутрь нее. Здесь, в Сумеречном дворце, она чувствовала какую-то связь: печаль о Надин Моралес и печаль о принцессе Боа соединялись с ее собственными эмоциями, собственными мыслями. Но почему? Каков смысл этой связи?

Задавая себе этот вопрос, стоило подумать и о другом — почему судьба забросила ее в Сумеречный дворец? Летя с Метисом на Седьмой Час, она видела окруженные туманом деревья, у нее возникло четкое ощущение, что здесь находится нечто очень значимое, хотя тогда она не знала, что. Теперь ей стало ясно. Ее влекли пустые комнаты, по которым разносилась элегия. Они — и только что услышанная история.

Выслушав ее, она решила уйти. Рассказ обезьяна вызвал в Кэнди мысли о Надин Моралес, а она хотела выкинуть их из головы. Но Кэнди видела далеко не весь дворец. Невозможно было покинуть это место (вероятно, навсегда), не изучив его получше. И пока невидимый Биларки продолжал играть свои элегии (теперь мелодия изменилась, но оставалась такой же грустной, что и прежняя), Кэнди начала углубляться во дворец. Постепенно свет гас, и чем темнее здесь становилось, тем легче представлялось, какими были эти комнаты, когда дворец находился в расцвете славы. Что за удивительное место! Ярко окрашенные стены, в воздухе разносится смех и запахи вкусной еды. Все виделось так живо, словно она действительно там была. В каком-то смысле она появилась в Абарате слишком поздно: времена дворцов, великих Королей и Королев прошли. Абарат превратился в суетное место, омраченное убийствами, темной магией, печалью, шоу уродов и вездесущим смехом Малыша Коммексо.

Тяжесть музыки Биларки начала собирать свою дань. Чем дальше Кэнди заходила, тем сильнее уставала. Ноги тащили ее с трудом. Вскоре ей захотелось лечь и уснуть, хотя бы ненадолго. А почему нет? Здесь настолько же безопасно, как и в любом другом месте. Возможно, даже безопаснее. Она нашла шезлонг, казавшийся относительно уютным, и села на него. В ветвях деревьев, словно призрак, двигался Биларки, увлекая за собой свои элегии.

Веки закрывались, словно налитые свинцом, и через несколько секунд ее голову наполнили голоса, исходящие от окружающих стен. Ее кто-то звал, кто-то из прошлого.

— Иди сюда, дорогая! — сказал он.

— Сегодня такие яркие звезды, — ответил голос девушки. — Интересно, что они говорят?

— Не спрашивай! Никогда не спрашивай.