Абарат: Дни магии, ночи войны - Страница 18

Кэнди не стала терять время и мерзнуть на берегу. Ей было ясно, где она сможет найти относительно уютное убежище — в туманном лесу в четверти мили от нее. С той стороны дул теплый ветерок, его аромат был приятным и обнадеживающим. Иногда эти порывы доносили до нее обрывки музыки: несколько нот, исполненных (возможно) на гобое. Нежная, мелодичная песня, вызывавшая у нее улыбку.

— Жаль, что со мной нет Шалопуто, — сказала она, устало бредя по пляжу.

Что ж, здесь она хотя бы не одна. Надо лишь следовать за музыкой, и рано или поздно отыщется музыкант. Чем отчетливее она слышала мелодию, тем больше приятной грусти испытывала. Мелодия напомнила ей песни, которые пел дедушка (папа ее мамы, дедушка О'Донелл), когда она была маленькой. Он называл их элегиями.

— Что такое элегия? — как-то раз спросила она.

— Песня о чем-нибудь грустном, — ответил он. Его голос был окрашен едва заметным ирландским акцентом. — Влюбленные расстаются, корабли тонут в океане, и мир полон одиночества от края и до края.

— Почему ты хочешь петь о грустном? — спросила Кэнди.

— Потому что любой дурак может быть счастлив, — проговорил он. — Но только человек с настоящим сердцем, — он сжал кулак и приложил его к груди, — способен создавать красоту из того, что заставляет нас плакать.

— Я все равно не понимаю.

Дедушка О'Донелл взял ее лицо в большие, испещренные шрамами руки. Почти всю свою жизнь он проработал на железной дороге, и у каждого шрама была своя история.

— Конечно, не понимаешь, — сказал он со снисходительной улыбкой. — Да и с чего бы вдруг? Такая красавица не должна знать о печали мира. Просто поверь — невозможно прожить жизнь на полную катушку и ни разу не проронить слезу. Это не плохо, детка. Вот для этого и нужны элегии. Чтобы чувствовать себя хорошо, когда тебе грустно. Понимаешь?

Она не понимала. Не до конца. Мысль о том, что печалясь, ты каким-то образом можешь почувствовать себя хорошо, казалась слишком сложной.

Но теперь она начинала это понимать. Абарат ее изменил. В то недолгое время, что она путешествовала между Часами, ей довелось увидеть и испытать такие вещи, которые никогда бы не встретились в Цыптауне, проживи она там хоть тысячу лет. Изменение звезд на границе между Часами, когда все созвездия медленно исчезают с небес; луна, ярко освещающая воды моря и поднимавшая из фиолетово-синих глубин Изабеллы медленную процессию рыб с обращенными к небу печальными серебристыми глазами, которые вскоре разворачивались и вновь скрывались в темноте.

Иногда эту печаль вызывало увиденное ею лицо, чей-то взгляд и даже тень пролетающей птицы. Дедушке бы здесь понравилось, думала она.

Она приблизилась к кромке туманного леса; впереди начиналась уводившая в чащу тропка, сложенная из каменной мозаики, изображавшей переплетенные спирали. По странному совпадению ноги привели ее к самому началу тропинки, но время, что она пробыла в Абарате, было наполнено такими совпадениями, и она им уже не удивлялась, а потому просто продолжала свой путь.

Те, кто складывал мозаику, явно решили пошутить с дизайном. Внутри и снаружи спиралей изображались животные — лягушки, змеи, создания, похожие на зеленых енотов, готовые упрыгать или ускользнуть, как только их коснется чья-то нога.

Она была настолько занята изучением этой остроумной и умелой работы, что перестала следить за тем, где находится. Когда она подняла голову, пляжа не было видно, а вокруг росли могучие деревья, чьи кроны населяли разнообразные ночные птицы.

И откуда-то издалека доносилась элегия, то затихая, то возникая вновь.

Спиральные узоры дорожки с каждым шагом становились все более странными, а создания, вплетенные в спирали, еще фантастичнее, словно предупреждая, что ее путешествие скоро изменится. Наконец, впереди она заметила начало этих изменений, массивный дверной проем в виде двух изящных колонн, стоящих между деревьями.

Хотя петли оставались на месте, а остатки дюжего железного замка валялись на земле, саму дверь пожрала то ли плесень, то ли ржавчина и гниль. Кэнди вошла внутрь. Отсутствующая дверь охраняла здание невероятной красоты. Стены по обе стороны были расписаны изысканными фресками, изображающими счастливые, волшебные сцены: пейзажи, где люди танцевали так легко, что преодолевали притяжение и взмывали в небеса, а животные, появлявшиеся из журчащих серебристых речек, обладали неземной красотой.

Тем временем мелодия звучавшей элегии оставалась все такой же приятно грустной, как и раньше. Кэнди последовала за музыкой через огромные комнаты, где каждый шаг по изукрашенным камням отдавался гулким эхом. Дворец не остался нетронут окружавшим его лесом. Деревья, обладавшие неугомонной подвижностью, придававшей им силу большую, чем есть у обычных деревьев, протискивались сквозь стены и потолки, а сеть ветвей, склонявшихся под тяжестью фруктов, так походила на сложные резные, изукрашенные панели, что иногда невозможно было различить, где кончается мертвое дерево и начинается живое, где краска уступает место листве и фруктам и наоборот. Создавалось впечатление, что резчики и художники, творцы этого места, знали: однажды в дворцовые покои вторгнется лес, а потому сделали так, чтобы они гармонично погрузились в объятия природы.

Кэнди почти видела тех, кто когда-то здесь работал. Нетрудно было представить морщинистые лица людей, трудившихся над окружающими ее шедеврами, хотя, разумеется, откуда ей знать, какими они были? Как могла она помнить то, чего никогда не видела? Однако образы оставались, усиливаясь по мере углубления во дворец. Мысленно она видела мужчин и женщин, работавших в свете летающих шаров, похожих на маленькие луны, чуяла запах свежесрубленного леса и красок.

— Невозможно, — произнесла она вслух, чтобы покончить с этим раз и навсегда.

Вскоре она поняла, что за ней кто-то следит, проворно перебираясь из тени в тень. То и дело она замечала своего преследователя: блеск глаз, мелькание полосатого меха. В конце концов, любопытство взяло верх, и Кэнди спросила:

— Ты кто?

К ее удивлению, она тотчас услышала гортанный ответ:

— Меня зовут Утиль.

— Утиль?

— Да. Обезьян Утиль.

Прежде, чем она ответила, из-за деревьев вышло кривоногое существо. Это действительно была обезьяна, но в ее перекошенном лице оказалось много человеческого. Глаза Утиля слегка косили, а широкий нелепый рот обнаруживал невероятное количество зубов, которые он демонстрировал, когда улыбался, то есть почти всегда. Одежда Утиля напоминала старый цирковой костюм: мешковатые полосатые брюки на сгнившем ремне, вышитый красно-желто-синий жилет и футболка, на которой было написано Я УТИЛЬ. Все это покрывала грязь и кусочки гнилой еды. Исходящий от обезьяна запах был далеко не ароматным.

— Как ты здесь оказалась? — спросил он Кэнди.

— Просто шла на музыку.

— А кто ты такая?

— Кэнди Квокенбуш.

— Дурацкое имя.

— Как и Утиль.

Человеко-обезьян внезапно поднял палец и засунул его глубоко в нос, вытащив наружу через другую ноздрю. Кэнди постаралась скрыть потрясение, чтобы не доставить обезьяну удовольствия.

— Значит, мы оба дураки, верно? — сказал он, пошевелив пальцем.

Кэнди больше не могла сдерживать отвращение.

— Противно? — весело поинтересовался Утиль.

— Немного, — призналась она.

Обезьян хихикнул.

— Королю это нравилось больше всего.

— Королю?

— Королю Дня Клаусу. Это был Сумеречный дворец, пограничные земли его владений. На полпути к Галигали уже начинается ночь.

Кэнди с уважением оглядела руины роскошного здания.

— Значит, это был дворец.

— И до сих пор есть, — сказал Утиль. — Правда, без королей и королев.

— А что с ними случилось?

— Ты историю в школе учила?

— Абаратскую — нет.

— А какая бывает еще? — спросил Утиль, подозрительно косясь на Кэнди. Ответа он не дождался. — Вообще-то этот дворец построили для дочери Клауса, принцессы Боа. А когда она умерла, ее отец приказал всем своим придворным, поварам, горничным, шуту — то есть мне, — идти искать собственное счастье.