Assassin's Creed: Shards (СИ) - Страница 6

Я протягиваю руку вперед и касаюсь его клинка. Задумчиво провожу по нему рукой, прежде чем, отведя глаза, тихо проговорить:

- Аатамиду алейк.

Сарацин удивленно моргает, явно не ожидав столь странном поведения, и этого мгновения хватает, чтобы вцепиться защищенной кольчугой рукой в саблю и резко дернуть ее на себя, телом уходя в сторону. Лезвие пробило побелку и глубоко вошло в щель между камнями, из которых был сложен дом.

Оказавшись у врага за спиной, мне потребовалось всего движение, чтобы свернуть ему шею.

Я позволяю себе только одно слово:

- Лжец.

Я подобрал меч, отточенным годами движением забросил на спину щит и протянул руку женщине. Та вцепилась в нее, словно в последнюю надежду.

Хотя скорее всего, для нее так оно и было.

- Бернар! - с противоположной стороны переулка выныривает один из братьев. Останавливается, обводит глазами тела и бросается ко мне. - брат Бернар! Идем, нам больше их не сдержать.

И гораздо более мягким голосом, обращаясь к женщине:

- Пойдемте. С нами вы и ваш ребенок будете в безопасности.

Он смотрит на меня поверх ее головы тусклыми глазами, и я прекрасно понимаю, с каким трудом ему дается эта ложь.

- Вы ангелы, - срывающимся голосом шепчет женщина. – Вы божьи посланники, я не знаю, как…

- Тихо, - обрываю я, и она послушно замолкает, лишь теснее прижимая к груди ребенка, а сама - плотнее ко мне.

Если бы мы только были ангелами.

***

_____________________

***

Десять дней спустя я стоял на палубе галеры, не спуская глаз с дымящихся развалин города. Рядом со мной, сжимая руками планшир, отчаянно смотрел на башню Ордена Храма Жерар де Монреаль.

Большинство укрывшихся в нашем укреплении мы, собрав все бывшие в нашем распоряжении корабли, отправили на Кипр. Уговорить Жерара и заставить самого себя отправиться на последнем из них было гораздо сложнее.

Брат Готье с загноившейся раной от стрелы в плече, сменивший казненного сегодня утром во время переговоров брата Пьера, выгнал нас на пристань и мечом преградил дорогу обратно. Оказалось, что магистр не только мне передал наставления о судьбе де Монреаля и моей собственной.

А я, поднявшись на борт, запретил галере уходить в открытое море, и вот уже несколько часов я и брат Жерар, не двигаясь, молча смотрели на город, в котором потеряли все.

Брат Гильйом был жесток в своей последней просьбе.

Но я не мог повернуться спиной к людям, которые в последнем упрямом порыве не сдаваться врагу живьем, продолжали стремиться унести с собой как можно больше жизней.

В городе что-то гулко лопнуло, взвился столп пыли, и с протяжным скрежетом, больше напоминавшем стон, башня Ордена Храма содрогнулась, накренилась – и рухнула вниз.

«Когда ты сдашься – ты умрешь. И все, кто здесь, умрут вместе с тобой».

Но мы не сдались, фра Гильйом. Не сдались – и это нам не помогло.

Жерар мягко опускает руку на мое плечо:

- Как тебе кажется, брат Бернар, что нас ждет во Франции?

Я не хочу сейчас об этом думать, но все равно непослушными губами произношу:

- Да даст Отец Понимания, чтобы надежда.

========== IV. 33 н.э.: Старый Храм. Иудея, Иерусалим ==========

Комментарий к IV. 33 н.э.: Старый Храм. Иудея, Иерусалим

Предупреждение: ничьи чувства я здесь не желаю оскорбить, если что. Это фэндомная интерпретация событий.

Я в жизни так не боялась выкладывать что-то, Боже мой.

Меня можно справедливо бить.

Исторический Понтий так и не сложился с новозаветным.

P.S. только сейчас я поняла,насколько злободневно это получилось.

P.S.S. да, перед Булгаковым мне правда стыдно.

Жара плавко стекала по саду, опутывая сетями стройные фигуры кипарисов и укрывая обнаженные платаны. Пылающее золотое солнце, казалось, навечно пригвоздили к ярко-синей обжигающей вышине, отчего лучи ни на минуту не переставали изматывать страданием все живое.

Префект молча смотрел на расстилающийся внизу Иерусалим. Узкие улочки навевали обманчивое спокойствие - и слишком легко было поверить, что в городе все тихо, и никакое желание бунта даже не зарождалось в людских сердцах.

- Я не вижу его вины, - устало повторил Пилат, не поворачивая головы к тому, кто стоял сейчас чуть в отдалении, будто не решаясь приблизиться. - Ни Яблоко, ни Посох Иоанна Крестителя не свели его с ума, да он и не хочет ничего решать переворотом. Слишком многое уже понято, слишком многое пережито. Он отличен от бунтовщиков своим стремлением сделать мир лучше без лишней крови - так зачем мне лишняя кровь?

- Он ненадежен и не разделяет наши стремления. Бунт - всего лишь вопрос времени, - тяжелый голос, преломленный на солнце, напоминал лопающееся от духоты стекло. - Твой невиновный показал в Храме Соломона, что в принципе способен был бы повести за собой людей и на бой тоже. А я знаю, как ты любишь сначала создать предпосылку к восстанию, а затем утопить все в крови, доказывая преданность… Стой, Понтий, я не договорил.

Префект, и вправду готовившийся перебить, склонил голову набок, продолжая смотреть на город. Солнце не сдвигалось с неба, заливая все вокруг удушливыми потоками света, и казалось чересчур похожим на одну из Частиц некогда существовавшего Олимпа.

- Я не отрицаю того, что он не подговорен тобой, ты бы так не рискнул. Не отрицаю того, что он желает лучшего людям. Я не отрицаю, и что сам он - не бунтовщик, - первосвященник все-таки сделал два разделявших их шага и оперся локтями о каменное заграждение перед самым началом склона. - Да вот только он желает всем дать то, что дано лишь немногим, а пребывание в облаках наказывается болезненным ударом об землю - и не только для него, префект, но и для нас тоже.

- Ты ведь говорил о Понимании? - Понтий повернул голову, всаживая острый взгляд в собеседника. - Понимание приходит со временем, оно вовсе не дар Божий. Пониманию можно научить…

- Не всех, - отрезал тот. - Толпа идет лишь за именем, за славой, за слухами - поверив в то, что он посланник с Небес. Толпа никогда не идет за истинным учением, она не в силах понять его. Стоит одному из его учеников направить на нас перст и сказать “он молвил” - и мы будем сметены и стерты в прах до заката. Его изначальные слова так исказили непониманием, что вся истина уже затерялась.

- Ничто не истинно, Кайафа, - Пилат горько приподнял уголок губ. - Тебе ли напоминать об этом?

Настала очередь Кайафы покачать головой и, прищурив карие глаза, глянуть на расстилающийся внизу город. Складывалось ощущение, что можно просто протянуть руку и поднять Иерусалим на ладони…

Если бы это только было возможно.

- Зачем тебе, префект, его жизнь? Пока в нем не разочаровались, у нас есть шанс воспользоваться ситуацией. Давно ли фигура, именем и мученической судьбой которой можно будет управлять тысячами тысяч, сама шла к тебе в руки?

Первосвященник со смешком стянул с шеи крест, такой неподходящий для иудеев и такой необычный для этого времени, и вложил его себе в ладонь.

- Вспомни, с чего мы начались, Понтий. Каин осмелился бросить вызов Предтечам, осмелился восстать вновь, убив их любимца, хотя бунт уже сошел на нет, - первосвященник шире раскрыл ладонь, и алый крест, отразив солнце, показался прожженной до кости плотью. - И кто теперь Каин, а кто Авель? Когда умирают последние, кто знает Правду, вывернуть ее наизнанку ничего не стоит. Вот только в этот раз власть над Правдой будет в наших руках.

Пилат вызывающе прищурился:

- Ты хочешь добровольно стать таким же проклятым, как Каин?

- Когда синедрион в последний раз собирался, у меня спрашивали: “что нам делать? Этот человек творит чудеса. Если оставим его так, то все уверуют в него, и придут римляне и огнем и мечом вырвут скверну из места нашего и народа”, - Кайафа помедлил, и если бы Пилат не знал его лучше, то решил бы, будто он собирается с мыслями. - И я сказал им: “лучше будет нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб.”