А мы с тобой, брат, из пехоты. «Из адов ад» - Страница 1

Я родился 14 августа 1923 года в деревне Пичулево Северского района Псковской области, в крестьянской семье. Семья была небогатой. В 1930-е годы мои родители вступили в колхоз, колхоз тоже был очень бедным, почти нищим. Когда мне исполнилось 7 лет, я пошел в первый класс. В 3–4 километрах от деревни, где я родился, находилась и сейчас находится деревня Борисинки. Там была школа, и вот в этих Борисинках я окончил семилетку.

Окончив семилетку в 1938 году, я приехал в Москву на Старый Арбат, в дом 35, напротив Театра Вахтангова. Приехал я к дяде моей мамы, Дарьи Сергеевны, Петру Сидоровичу Космачеву. Он был личным шофером Ленина, как и Гиль. Два личных шофера было у Владимира Ильича: Гиль и Петр Сергеевич Космачев. Дядя Петя был беспартийным, но человеком, преданным революции. В Москве каждому шоферу дали в Кремле по роскошной трехкомнатной квартире. Мама туда, к дяде Пете в Кремль, приезжала, по-моему, в год убийства Кирова. Все восхищалась. После своего бедного крестьянского дома – какая богатая квартира у дяди, как дворец. И вот он там жил с 1918 года до 1938-го. Когда Ленин умер, он возил других членов правительства, в том числе и Сталина. Но больше всего, как он говорил, возил Надежду Константиновну Крупскую, жену Ленина. Ну а потом, когда Сталин уже начал «чистить» Кремль от приближенных Ленина, – ну и мелкую сошку оттуда! И вот дядю переселили на Старый Арбат в 35-й дом, в квартиру Томского. Это была большая 4-комнатная квартира, и в ней ему дали большую комнату, метров сорок. Он жил там вместе с женой. В другой комнате жил Степанов, тоже шофер, работник Кремля. В третьей комнате жила Дарья Бородина, домработница Микояна. Она у Анастаса вырастила всех его детей, в том числе и генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза Степана Микояна. И в маленькой 9-метровой комнатушке жил один мальчик, Витя Королев. Когда я приехал, он был старше меня года на 3–4. Родителей его я не встречал. Однажды его спросил: «Витя, где твои родители?» Он сказал, что отец был заместителем коменданта Кремля, расстрелян. Мать осуждена, в заключении.

Я поступил в Московский сварочный техникум на Сретенке. Война меня застала в Луганске, на паровозостроительном заводе, где мы проходили практику. Я помню, как митинг проводили, слушали выступление Молотова по случаю этой трагедии, начала войны. Я вернулся в Москву, а в июле месяце меня вызвали в райком комсомола. Секретарь сказал, что создается Московский комсомольско-молодежный противопожарный полк для борьбы с зажигательными бомбами. Полк был сформирован из мальчишек, студентов, молодых рабочих. Сначала численность полка была 5 тысяч человек, и он состоял из 16 рот, а роты состояли из взводов. Наш взвод охранял район на Домняковке. Тогда же все школы были свободны – дети выселены и эвакуированы. На Домняковке была музыкальная школа, и в ней мы размещались, были на казарменном положении. Во время обстрела осколки градом стучали по крыше. В первую ночь на крышах некоторые бойцы были ранены. В следующий налет мы на чердаках дежурили. В один из ночных налетов я чуть не погиб, охраняя эту школу. Фугасная бомба попала в находившиеся рядом Спасские казармы. Я внизу стоял. Одна половинка двери была открыта. Хорошо, что я стоял у другой половинки, – взрывной волной со страшной силой дверь грохнуло. Окна все выбило, фуражку у меня сорвало с головы куда-то там. Едва нашел в темноте!

Вскоре меня направили в истребительный батальон Ростокинского района. Нас разместили на территории бывшей сельскохозяйственной выставки, и мы там учились бросать противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Но должен сказать, что из окопа далеко противотанковую гранату, конечно, не бросишь. Она два килограмма – попробуй! Ну, максимум на 15 метров. Это надо быть сильным мальчишкой. Ну а бутылки эти – очень неэффективное средство. Пол-литра или литр специальной горючей жидкости. Запал, как карандаш, резиночкой прикреплен.

Однажды мы пришли в столовую на этой выставке, покушали, – наша рота человек 100 или больше была. Вышли, отошли, наверное, метров на 100–150 от столовой – и прямое попадание бомбы в эту столовую, где мы обедали. К счастью, все бойцы остались живы, а обслуживающий персонал весь погиб. Но должен сказать, что во время налетов фашистской авиации летом и осенью 41-го года я ни разу в укрытиях не был. Ни в метро, ни в бомбоубежищах.

– Вот многие говорят, «ракетчики» были. Вам не встречались?

– Я не видел. Был очень строгий режим: если окно не зашторено, просвечивает, – приходили, звонили. Очень строго было! А если объявлена тревога, то сирены ревут, по радио: «Граждане, воздушная тревога!» Все это противно… После этого на улицах чисто. Мы ходили, патрулировали, – ни одного человека нигде.

16 октября пришлось Москве пережить, по сути дела, большую панику. По радио объявили, что метро не работает, закрыто. Немцы близко к Москве подошли, где-то в районе Химок. В этот день государственные учреждения эвакуировались из Москвы. С Казанского вокзала эвакуировался один из эшелонов Госплана. Жена Петра Сидоровича дала мне тяжелый рюкзак, с пуд, наверное, передать некоему Сергею Никитину. Я пешком со Старого Арбата пошел на вокзал. Нашел этого человека, а он отказался брать рюкзак, и я обратно вынужден был пешком идти. Вся Комсомольская площадь была заполнена машинами. Ну, думаю, такси возьму рублей за пять. Ни фига! Уже дерут огромные суммы! Прочел объявление: «Москва на осадном положении. Трусов и паникеров расстреливаем на месте». Мы читали – аж дрожь брала…

В октябре сорок первого в Москве решили создать четыре дивизии народного ополчения, в дополнение к созданным летом и погибшим под Вязьмой. Я оказался в 4-й Коммунистической дивизии Московского народного ополчения. В нее подскребали и истребительные рабочие батальоны, и рабочие роты. Все, что можно, – в нашу дивизию. Сформировали. Мы располагались в Серебряном Бору, на даче Хрущева. Вскоре нашу дивизию включили в состав 16-й армии.

Так как у меня был высокий рост и три курса образования, меня зачислили пулеметчиком станкового пулемета «максим». Пять или шесть человек расчет был. Я сначала вторым номером был, а потом приходилось и первым быть. Весь расчет мог стрелять, не только первый номер. Ну, там несложно. Рукоятки эти, нажал, и «тра-та-та». Зимой сложность была в том, что вода замерзала – ствол не двигается. Антифриз-то потом появился. Еще сальник надо было перематывать. Туго намотал – не двигается, слабо – протекает. Довольно несовершенный вид оружия был. Ау немцев пулеметы с воздушным охлаждением и металлической лентой. А эта матерчатая лента на 250 патронов отсыреет и потом не входит в гнездо. Так специально такие расправители гладкие были. Вот вставляешь и крутишь, расширяешь эту материю. И потом туда патрон. Это ж медленно все! Никаких машинок для набивания не было! Естественно, случались перекосы.

Дивизия оборонялась на Волоколамском направлении. Поскольку ополченческая дивизия была слабо обучена, то ее поставили во второй эшелон. Позиция нашего пулемета была в нескольких километрах западнее Троице-Лыково, где последнее время жил Солженицын. Огневая позиция была уже подготовлена – стоял замаскированный железобетонный колпак для пулемета, вход в сообщение во весь рост выкопан, но блиндаж еще не готов. И вот так мы в Троице-Лыково в одном доме недели две располагались.

Морозы сильные. Дежурить ночью тяжело. Днем один человек дежурил, а ночью обычно два. Спать хочется! У нас у каждого была винтовка. Она же длинная, со штыком, неуклюжая. Однажды я с дежурства пришел, разрядил винтовку. Почему-то мы в блиндаже их разряжали. Собираемся завтракать. День был морозный, солнечный, красивый день. Вдруг к нам в блиндаж заходят два генерала. Мы тут в своих солдатских шинелишках, сереньких, замусоленных, грязных, – окопные все. А генералы в роскошных, богатых, красивых шинелях. Жукова я сразу узнал. Второй генерал – Артемьев, командующий Московским военным округом. Ну, я так думаю, видимо, у нас был неплохой блиндаж и неплохой расчет, потому к нам и привели командующего фронтом. Побыли у нас они пару минут, может, три. Поинтересовались службой, как кормят. Жуков спросил: «Ну как, пулеметчики, думаете? Удержим Москву?» Ну, мы там пропищали: «Удержим, товарищ командующий». Он сказал, что тоже так думает, и они пошли. Вот такой памятный день!