А душу твою люблю... - Страница 7
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34.Когда Маше исполнилось 17 лет, надо было готовить ее к зимним «выездам в свет». Наталья Николаевна стала брать ее с собой к Строгановым и к Местрам[1]. Некрасивая в детстве, Маша с возрастом становилась все лучше и лучше. В свет выезжали год за годом, а женихов не было. И как же страшно становилось матери, когда она представляла судьбу Маши такою же, как у сестры Александры Николаевны!
Наталья Николаевна много размышляла и беспокоилась о воспитании детей своих и тогда, когда были они совсем крошками, и тогда, когда надо было девушек вывозить в свет, а мальчики заканчивали Пажеский корпус. Над ней даже посмеивались в связи с этим родные и знакомые.
– Ты у нас блестящий педагог, Таша, – не раз с улыбкой говорил ей муж.
Наталья Николаевна писала ему в июле 1851 года о дочерях:
…Я всецело полагаюсь на волю божию, но не считаю преступлением иногда помечтать об их счастье. Можно быть счастливыми и не будучи замужем, конечно, но что бы ни говорили – это значило бы пройти мимо своего призвания. Я не решусь им это сказать, потому что еще на днях мы об этом много разговаривали, и я, иногда даже против своего убеждения, для их блага говорила им многое из того, о чем ты мне пишешь в своем письме, подготавливала их к мысли, что замужество прежде всего не так легко делается, и потом – нельзя смотреть на него как на забаву и связывать его с мыслью о свободе. Говорила им, что это серьезная обязанность и что надо делать свой выбор в высшей степени рассудительно…
Союз двух сердец – величайшее счастье на земле, а вы[2] хотите, чтобы, молодые девушки не мечтали об этом, значит, вы никогда не были молоды, никогда не любили. Надо быть снисходительными к молодежи, беда всех родителей в том, что они забывают, что они сами чувствовали, и не прощают детям, если последние думают иначе, чем они. Не следует доводить до крайности эту манию о замужестве, до того, чтобы забывать всякое достоинство и приличия, но предоставить им невинную надежду на приличную партию – это никому не принесет вреда.
О себе заботиться было труднее. Вот она стоит перед зеркалом в синем бархатном платье с широкими синими же французскими кружевами, волнами спускающимися к запястьям, и оборками, окаймляющими широкий подол, из-под которого видны кончики синих ботинок. Высокую прическу она украсила было золотым обручем, но, подумав, сняла его.
– В этом платье в прошлый раз я была при дворе, – задумчиво говорит Наталья Николаевна сестре, – правда, в белых ботинках… Я думаю через какое-то время снова появиться в нем на балу, только уберу внизу оборку, кружево, сделаю другого цвета и пояс – в тон кружева. Может быть, никто и не догадается, что платье не новое.
– Ну, мужчины явно не догадаются. А дамы подметят и позлословят, – говорит Александра Николаевна. – Но зато тебе не надо будет тратиться на новое платье.
– А сегодня на бал к графине я поеду в нем. Только сниму кружево.
– И набрось мою золотистую дымку, – с готовностью предлагает Александра Николаевна, идет в свой будуар, быстро возвращается, накидывает на плечи сестры легкий золотистый шарф.
– Вот и хорошо, – равнодушно говорит Наталья Николаевна и отходит от зеркала. – Как устала я от этих балов, визитов, приемов…
– Что же делать, Таша, ты обязана бывать при дворе, а Петр Петрович занимает такой пост, что общение с его кругом неизбежно.
– Неизбежно, – грустно подтверждает Наталья Николаевна, осторожно расправляя платье, садится в кресло. – Покурю – и за дело. – На столе уже лежат ножницы, нитки с воткнутой в них иголкой. – А в четверг я не поеду, Сашенька, во дворец. Не успею с туалетом, да и денег нет.
– Но как же императрица?
– А я не получала приказа… У меня есть оправдание.
Сестра уходит. Наталья Николаевна снимает платье и, сидя в нижней юбке, долго отпарывает кружево. Потом со вздохом опять надевает платье, набрасывает дымку и подходит к зеркалу.
Она вспоминает, что в годы молодости, когда она только что появилась в свете – у нее было тоже синее бархатное платье… Но уже не платье интересует ее. Она внимательно смотрит на свое лицо. Классические черты его сохранились, но обаяния молодости уже нет. Все эти изменения приходили постепенно. Она привыкла к своему лицу, и теперь ей уже безразлично, что не она первая красавица великосветского Петербурга.
В 1855 году во время Крымской кампании Петр Петрович поехал в Вятку – формировать ополчение. Его постоянные отъезды ставили Наталью Николаевну в трудное положение: надо было быть с мужем и невозможно бросить без присмотра семью.
– Пьер, что же делать мне? – в отчаянии спрашивала она Петра Петровича.
– Не знаю, Таша, сам теряюсь, – как всегда, покорно отвечал он. – Как решишь, так и будет.
На этот раз она рискнула оставить младших дочек Ланских на попечение старших. И уехала с мужем. Некоторое время они жили в городе Слободском. Наталья Николаевна вспоминает этот совсем маленький, деревянный городок, приветливых жителей его и появившееся у нее чувство раскованности, несмотря на беспокойство о семье.
Слободской протоиерей И. В. Куртеев отмечал 7 ноября 1855 года:
Сегодня генерал-адъютант Ланской смотрел Слободскую дружину и остался весьма доволен… Теперешняя супруга Ланского была прежде женою поэта Пушкина. Дама довольно высокая, стройная, но пожилая, лицо бледное, но с приятною миною. По отзыву архиерея Елпидифора, дама умная, скромная и деликатная, в разговоре весьма находчива.
Общество и в Вятке тепло встретило Наталью Николаевну, и тут она прожила с удовольствием, у тех, с кем общалась, оставила о себе самое хорошее воспоминание как о женщине сердечной и простой и в то же время с достаточным аристократическим тактом, который так ценил в ней Пушкин.
В Вятке Ланские сдружились с семьей Пащенко, управляющего Палатой государственных имуществ.
Однажды вечером Наталья Николаевна сидела в небольшой гостиной Пащенко, беседовала с его женой, женщиной приветливой, простой и разумной. Была она немолода и некрасива – круглолица и полна чрезмерно. Но зато можно было залюбоваться ее чудесными руками с изящными пальцами, украшенными всего лишь одним недорогим, но, видимо, памятным перстеньком, ее стопами – узкими и приятными, не нарушающими форму даже исхоженной домашней обуви.
Они поговорили по-женски и о модах, и о детях, повздыхали о прошлом и только было перешли на темы, затрагивающие интересы отечества, как горничная доложила:
– Господин Салтыков.
– Просите, – отозвалась Пащенко и торопливо пояснила Наталье Николаевне: – Писатель, в ссылке за неугодное правительству произведение.
«Как Пушкин в Михайловском», – подумала Наталья Николаевна, и еще не успел войти Салтыков, как она прониклась к нему и уважением, и жалостью, и желанием помочь.
…Она действительно помогла. Возвратившись в Петербург в январе 1856 года, она деятельно взялась за дело Салтыкова, писавшего под псевдонимом Щедрин. Вскоре он был освобожден, возвратился в Петербург и в июне того же года был назначен чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел. В это же время Наталья Николаевна занималась судьбой Исакова, молодого человека из Вятки, якобы замешанного в каком-то заговоре. И он тоже был освобожден.
Все было бы хорошо в жизни Натальи Николаевны с Петром Петровичем Ланским, если бы не сестра Александра – она осложняла ее отношения со вторым мужем своим тяжелым характером и неприязнью к нему.
Однажды она с Александрой Николаевной и Машей собралась с визитом к Ивану Константиновичу Айвазовскому: Наталья Николаевна хотела поблагодарить его за присланный ей чудесный новогодний подарок – картину «Лунная ночь у взморья», на обороте которой было написано: «Наталье Николаевне Ланской от Айвазовского. 1-го января 1847 г. С.-Петербург».