...А что будем делать после обеда? (сатирические рассказы о маленькой стране) - Страница 10

Адвокат подсудимого просит слова.

— Я рассматриваю кинематографический выкрик моего подзащитного как реально ощущаемое требование нашей молодежи войти в культурную обойму сопредельных стран, — сказал он. — Вместе с тем, мой подзащитный решительно отвергает каждый пункт обвинения. Он как не был в кино, как не смотрел этот фильм, так и не выкрикивал "трахни ее", и, вообще, хотел бы попросить разрешения удалиться.

Прокурор возражает. Судья предлагает восстановить ход событий. На заднюю стены зала заседаний опускается экран, и на нем перед глазами очарованных зрителей демонстрируется знаменитая работа кинематографического гения Ингмара Бергмана, заметная веха в истории киноискусства. Муса сидит рядом со своим адвокатом и грызет орешки. Вот подходит сцена, в которой дети избавляются от неминуемой смерти.

Атмосфера в зале суда потрескивает от напряжения. Перед самым поцелуем Муса вскакивает. Его адвокат вцепляется в него и что-то непрерывно нашептывает. На экране влюбленные клянутся друг другу посвятить свои жизни высоким человеческим идеалам и их губы сходятся в чувственном поцелуе. В Мусе бушует внутренняя борьба, его уши краснеют, в его животе шумит непреодолимое давление, которое неудержимо поднимается в его гортань.

Энергично отбросив руку адвоката, он подскакивает.

— Трахни ее, тюфяк! — кричит он. — Вставь ей стержень!

В зале суда воцаряется гробовая тишина. Защитник подрагивает от возбуждения, прокурор от гнева, безжизненное тело пожилого гражданина выносят наружу. Судья удаляется для вынесения приговора.

— Согласно "Закону о недопустимости в кинотеатрах возгласа "трахни ее, тюфяк" от 1998 года, — возвещает он после возвращения в зал суда, — подсудимый должен быть приговорен к двум месяцам ареста и денежному штрафу, если бы таковой закон действовал в странах Ближнего Востока. Поскольку, однако, соответствующий закон здесь не действует, суд приговаривает Ингмара Бергмана к двум часам Мусы.

Маленькие страны не страдают от специфических неврозов. Мы — как раз маленькая страна. Потому, например, гораздо охотнее приобретаем большие автомашины, которые несут с собой определенные проблемы. Исследования показали, что американский дорожный крейсер выпуска 1992 года несравненно шире, чем израильская дорога, построенная в 1714 году. В таких случаях, не машина паркуется на улице, а улица паркуется в машине. В качестве решения проблемы маленькому израильтянину рекомендуется делить его транспортное средство пополам и, таким образом, вернуться к старым добрым мотоциклам.

В ту ночь я выезжал из Петах-Тиквы на своем с иголочки новом мотоцикле в направлении Тель-Авива. На окраине города стоял маленький, согбенный от старости человек, бесполезно махавший рукой и сипевший изо всех сил:

"Тель-Авив! Тель-Авив!".

Во мне внезапно проснулось еврейская солидарность. Однажды, прошептало оно мне, однажды ты тоже можешь стать маленьким и согбенным от старости и обрадуешься, когда с окраины Петах-Тиквы тебя заберут в Тель-Авив.

Я резко затормозил и предложил старику сесть позади меня.

— Хвала Господу, есть еще порядочные люди в этой стране, — сказал он на беглом идише. — Благослови тебя Всевышний, молодой человек.

Он преувеличивал. Я только исполнил свой долг.

— Держитесь покрепче, дедушка, — сказал я заботливо и тронулся с места.

Вскоре, однако, я услышал сзади болезненное "ой", повторявшееся снова и снова.

— Ой, — постанывал мой дряхлый попутчик, — вы что, набили заднее сиденье камнями?

Не сказать, чтобы он был неправ. На заднем сидении отсутствовали пружины, что создавало достаточную жесткость. Мне стало стыдно ехать подобным образом, в то время, как позади меня ветерана швыряло, как в утлом кораблике по бурному морю. Кроме того, он должен был придерживать одной рукой свою шляпу. Это отнюдь не добавляло ему удобств.

— Не выношу мотоциклы, — поделился он со мной. — От них один шум, да вонь. А как вы, молодой человек? Вы откуда?

— Из Тель-Авива.

— А почему вы не купите автомобиль? Сейчас каждый попрошайка в Тель-Авиве уже имеет машину.

— Если вам не подходит мотоцикл, дедушка, можете слезть.

— Здесь? В потемках? А где мы вообще находимся? Что за идиотская идея, должен вам сказать. Вы не могли бы ехать немного быстрее?

Я добавил газу.

— Ох, как ветрено, — жалобно простонал за мной старческий голос. — Смерть уже ожидает меня. Но вам до этого нет дела. Вы ведь меня в больнице навещать не будете.

Нет, нет, я тебя навещу, подумал я. Только бы ты туда попал, а уж я-то тебя навещу.

Но потом мне снова стало его жалко. Что такого сделал этот бедняга, что я исхожу такой желчью.

— А вы, однако, плохой водитель, — полезла желчь из него. — Удивляюсь, как это таких, как вы, вообще выпускают на дорогу. Такое только у нас возможно. Здесь любому обормоту, у которого есть деньги хотя бы на бензин, дают права. А потом мы удивляемся авариям на дорогах. Сколько человек вы уже угробили?

— Я езжу уже десять дней и не имел еще ни одной аварии, — гордо возразил я. В это мгновение он издал громкий вскрик. Шина на заднем колесе лопнула, и мы свалились в придорожную канаву. Мотор рыкнул еще пару раз и испустил дух.

Мой пассажир поднялся, стеная и ругаясь.

— Вы убийца, — кричал он. — Вы жестокое животное. Гоняете по стране, как сумасшедший. Но я-то знал, я с самого начала все знал.

Сейчас я смог рассмотреть своего хулителя детальнее. Собственно, он был не такой уж и старый. Это был коренастый мужчина в расцвете лет, плотный, почти толстый. Скорее всего, шина лопнула именно из-за его веса.

— Мне очень жаль, — извинился я. — Я это сделал не нарочно.

— А мне-то что за дело? Моя соседка недавно выронила утюг из рук, прямо на голову своего ребенка. Она это тоже сделала не нарочно. А ребенок теперь на всю жизнь идиот.

Мой попутчик присел на обочину. Теперь он откровенно выглядел так, как выглядит любой бедолага. На мое приглашение помочь снять с мели мой мотоцикл, бедолага отреагировал следующими словами:

— Я вам что, грузчик?

— Если вы мне не поможете оттащить мотоцикл до ближайшего фонаря, я вас оставлю тут одного.

Бедолага неохотно поднялся и взялся рукой за руль. Спотыкаясь, он продолжал проклинать меня и мою родню по-польски.

— Ругайтесь себе на здоровье, — ободрил я его. — Для меня польский — иностранный язык. Только мою мать не трогайте. Она по-польски кое-что понимает.

Через некоторое время мы подтащили свое транспортное средство к фонарному столбу, где я обнаружил, что передо мной вовсе не сгорбленный старик, а здоровый, статный мужчина моего возраста. Пожалуй, даже на пару лет младше.

Несколько мгновений мы простояли друг против друга молча и не очень-то дружелюбно.

— Минуточку, — внезапно воскликнул бедолага. — Кажется, я вас знаю. Вы не работали прошлой зимой в мясной лавке у Киршбаума?

— Кто, я?

— Да, вы. Вы, наверное, подумали, что я вас не узнаю. Я тогда два дня должен был провести на больничной койке.

— Почему?

— И вы еще спрашиваете? Потому что вы швырнули мне в голову мороженную курицу.

— Мороженную курицу?

— Вот именно. Это же были вы, или что-то не так?

— Ну, хорошо, — сказал я. — Но если вы еще раз придете в магазин, я вам кину в голову мороженную индейку.

Бедолага был заметно обескуражен. Он довольно долго осмысливал эту мою последнюю тираду. Я заставил его держать крыло и цепь. От этого его руки стали грязными, как от растраты общественных денег.

— Вам же будет хуже, — пыхтел бедолага. — Я пожалуюсь в полицию. Вы знаете инспектора Гольдблата?

— Конечно. Это мой брат.

Бедолага молча повернулся и стал махать проезжавшим машинам. Ему было бы с кем угодно по пути. А меня с моим сломанным мотоциклом он оставил бы в темноте и с комфортом покатил в Тель-Авив. К счастью, ни одна машина не остановилась.