99 мир - Страница 17
Мерзавец бормотал что-то о том, что донора требуется ввести в состояние комы от истощения, так как тот обладает крайней степенью сопротивляемости. Ха! У Ленца был десятилетиями апробированный препарат подавления, проверенный на многих подопытных – чему его может научить Ядугара? Наглец! Ведь если донор окажется в коме, то перелив может убить его быстрее, чем надо!
Ленц провел повелителя в специально оборудованную комнату, где всегда происходило таинство омоложения. Маджуро скинул доспехи, тунику и поежился. Он не стеснялся своей наготы, да и в помещении было тепло, но сам перелив каждый раз пугал его перспективой отторжения и неудачи. С каждым годом найти нового донора становилось все сложнее – то ли нация вырождалась (хотя куда уж дальше), то ли такие вот, как подлец Ядугара, скрывали их для себя.
На соседнем ложе лежал без сознания донор – какой-то немного выпитый мальчик, щуплый и неказистый, с узкими плечами и по-детски цыплячьей шеей. Маджуро показалось, что мальчик пошевелился. Он присмотрелся: действительно, показалось.
– Как запустишь, выйди и вели все здесь закрыть, – приказал Маджуро, не желавший, чтобы в момент его беспомощности кто-то находился рядом.
– Как обычно, мой повелитель! Я вернусь ровно через двенадцать часов. Больше, вы же знаете…
– Знаю! – раздраженно оборвал Ленца император.
Маджуро, кряхтя, возлег на лежанку, и она жалобно скрипнула.
«Полтора центнера! – подумал Ленц. – Вот же боров! О нагрузке на сердце он тоже знает! А все равно жрет как свинья!»
Подавив крамольные мысли, он занялся делом. Сделал инъекцию снотворного, и через некоторое время Маджуро захрапел. Потом Ленц подключил к телу повелителя струны и инициировал перелив.
Постояв рядом, убедился, что процедура началась, и поспешно удалился. Если повелитель узнает, что он зачем-то задержался у его тела, вопросов не избежать.
Через минуту дверь заперли снаружи, и в комнате воцарилась тишина.
Донор, который должен был лежать без сознания до самой смерти, открыл глаза.
Закатное солнце заливало мощеную мостовую теплым багрянцем. На небе ни облачка. Даже спасительного ветерка, чтобы освежил лицо, и того не было.
Лишь где-то на задворках слышны крики глашатая, созывающего всех желающих на вечернюю молитву, но вряд ли это могло как-то помочь Коре. Она в последний раз посещала молебен, возносимый в честь Пресвятой матери, когда отец еще не ушел к Двурогому.
Тогда это казалось чем-то волшебным. Красиво одетые люди приходили в храм, внимательно слушали священника и возносили хвалу богине. Теперь же Кора понимала, что ее, чумазую, в изношенной одежде, вряд ли впустят в стены храма, какой бы сильной ни была ее вера. Это ярмарка тщеславия, лести и лжи, сходка состоятельных горожан, не что иное, как показуха. Они жадно зыркают оценивающими взглядами: у кого кафтан дороже расшит, у кого драгоценности крупнее висят, у кого мошна туже набита. Кора знала, что придет день, и она будет идти под руку со своим избранником, одетая в лучшее платье, а пока…
Из последних сил подтянув сколотое с одного края деревянное ведро, она вылила в канаву мыльную бурую воду. Мышцы от усталости свело судорогой, и девочка поспешила размять онемевшее предплечье.
Мать совсем слегла. По словам соседок, все симптомы указывали на то, что у нее болотная лихорадка, а с такой болячкой шутки плохи. Маме срочно требовался врач. Вызов его стоил три серебряные монеты, а у них за душой и пятидесяти медяков не было.
Как же тяжело работать! Девочка не понимала, как мать изо дня в день с этим справлялась. Кора с ужасом представила свое будущее в качестве прачки и содрогнулась от такой перспективы.
Разбери Двурогий эту нищету! Скорей бы замуж выйти и жить по-человечески!
Вернувшись в каморку, девочка устало обвела взглядом ветхое убранство комнаты и развешанные по всем веревкам простыни. Из-за жары и беспрестанной стирки в комнате было сыро и душно, как в бане. При этой мысли она хмыкнула. Баня! Придет же кому-то в голову по доброй воле терпеть жар, исходящий от раскаленных камней! Сама Кора там не бывала, но имелись у нее подружки из прибазарного борделя, всего-то на год-два старше, но повидавшие больше, чем те грешники из-под хвоста Двурогого…
В углу тихо застонала мать. Она не приходила в сознание с того вечера, когда состоялся суд над Лукой. Девочка устало села на край тахты. Бледное лицо женщины покрывал липкий пот. Щеки ввалились, а под глазами залегли темные круги – намного темнее, чем обычно. Кора утирала лоб матери влажным, застиранным до дыр передником, а сама смотрела сквозь нее стеклянным взглядом, отчаянно кусая губы.
Где же взять деньги? Кора знала лишь один доступный ей способ…
Солнце окончательно утонуло за остроносыми крышами. В домах начали загораться первые огни. Девочка, на скорую руку приведя себя в относительно приличный вид, споро шагала вверх по улице к одной лишь ей ведомой цели. Встреть Кору сейчас кто из знакомых, позавидовал бы ее решимости, видя хмурые брови и сжатый в тонкую линию рот.
В надежде подзаработать она шла в трактир. Лишь один человек мог ей помочь – Виндор. Этот вечно недовольный жизнью старик. Высокий, сухопарый, но сгорбленный тяжелой судьбой одноногий сапожник. В прошлом гладиатор на Арене, собственно, там он и потерял ногу в лучшие годы своей жизни. Но крепость духа и умелые руки, которые, казалось, порой работали сами по себе, не напрягая насквозь пропитанный выпивкой мозг, не дали ему пасть на дно жизни.
В девочке же он нашел благодарного слушателя. Когда после рюмашки-другой он каждый раз заводил повторяющиеся рассказы об Арене, былой силе и славе, она слушала вполуха, но изображала искренний интерес. Кора была совсем малышкой, когда поняла главный секрет того, как сохранить хорошие отношения с людьми: надо просто их слушать.
В любом случае к Коре старик относился хорошо – не обижал и подкармливал из своих скудных запасов. И девочка была готова мириться с небольшими неудобствами, старательно адаптируясь и выживая. Ведь с Виндором для этого требовалось немного: просто слушать и мило улыбаться.
Бывали, конечно, дни – один-два в неделю, – когда старик переставал себя контролировать. Настроение его становилось особенно мерзким, и он распускал руки. Это делали многие в их квартале, не говоря уже о базаре, так что девочка не возмущалась. Тем более Виндор всегда сам заглаживал вину монеткой-другой, а по девичьей ловкости что-то еще пропадало из его карманов. В общем, оно того стоило.
Впрочем, старик не злоупотреблял и соблюдал некую грань, перейти которую не решался. Обычно все ограничивалось тем, что он зажимал ее в темном углу трактира, наваливался, тяжело дыша перегаром, жадно тискал едва оформившуюся грудь и трогал за задницу. По меркам трущоб – вел себя крайне достойно.
Кора знала, что красива, слишком часто она слышала это от самых разных людей, но надеяться на то, что ее приметит какой-нибудь зажиточный горожанин из верхней части столицы? Глупо!
Все шло к тому, что она рано или поздно поддастся на уговоры подружек из борделя и встанет на ту же дорожку. От нищеты не спасет, но еда и кров всегда будут. Пока же каким-то чудом или из отвращения к этому делу Кора держалась. Лучше украсть, чем позволять совать в себя то, от чего потом может нос отвалиться, как у Кривой Сервилии из их квартала…
Кора толкнула тяжелую дверь трактира. В нос ударила душная смесь прокисшего пива, курева и мужского пота. Но среди этих отчасти привычных запахов витал и тонкий, едва уловимый дух жареной требухи. Рот предательски наполнился слюной, и Кора вспомнила, что в последний раз ела еще утром, и это снова был опостылевший отвар из картофельной кожуры.
Быстро оглядев зал, она с сожалением не обнаружила старика Виндора. Ругнувшись из-за рухнувших планов, девочка поспешила убраться, пока ее не заметил Неманья. Когда Кора приходила сюда в сопровождении хромого старика, владелец единственного на квартал трактира плотоядно зыркал масляными глазами, но помалкивал. Этот жадный до денег прохиндей за грош удавится, но постоянного, пусть и не особо богатого, клиента, коим считался старик Виндор, не упустит.