69 этюдов о русских писателях - Страница 27
писал Антон Дельвиг.
вторил Федор Туманский.
умолял Пушкина Николай Гнедич. «Пушкин есть явление чрезвычайное... – отмечал Гоголь в 1835 году. – Это русский человек в его развитии, в каком он может явиться через 200 лет».
Это было написано и сказано еще при жизни поэта, а уж после его гибели!.. Пушкиным восторгались и били ему поклоны, словно иконе. Искали в нем чудодейственный ориентир, чтобы не заблудиться в российской действительности. Считали его точкой отсчета всему. «Пушкин – отец, родоначальник русского искусства, как Ломоносов – отец науки в России. В Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились все роды и виды искусства во всех наших художниках...» (Иван Гончаров).
«О, никогда не порвется кровная, неизбывная связь русской культуры с Пушкиным», – восклицал в одной из статей Владислав Ходасевич. Александр Блок в стихах «Пушкинскому дому» спрашивал: «Не твоя ли, Пушкин, радость, окрыляла нас тогда?..»
писала Анна Ахматова в стихотворении «Пушкин».
Из записей Лидии Чуковской об Ахматовой:
« – Вы ясно представляете себе Пушкина по-человечески? – спросила я.
– Да, вполне... «Арап, бросающийся на русских женщин», – как говорил Сологуб».
У Марины Цветаевой есть цикл «Стихи к Пушкину» (1931):
И далее Цветаева примеряет к Пушкину другие ходячие маски: Пушкин – в роли лексикона... гувернера... русопята... гробокопа... пулемета... пушкиньянца... «Пушкин – тога,/ Пушкин – схима, Пушкин – мера, Пушкин – грань...»
Цветаевский перечень обернулся сегодняшним «Пушкин – это наше всё!»
восклицал Игорь Северянин (конечно, Пушкин и Северянин – противоположные полюса, но полюса, которые сходятся).
Николай Агнивцев видел своей любимый Петербург только в неразрывной связи с Пушкиным.
Всем сомневающимся в значении «Северной Пальмиры» Агнивцев бросал недоуменный вопрос:
И повторял с нажимом:
В другом стихотворении «Белой ночью» Агнивцев писал:
«Пушкин – наше солнце, он гармоническое всё, кудесник русской речи и русских настроений, полнозвучный оркестр, в котором есть все инструменты», – писал Константин Бальмонт. Стало быть, и трубы, и барабаны, и арфы со скрипками... и исполнял этот оркестр фуги и интермеццо, мадригалы и реквием...
Поэт Серебряного века Георгий Иванов видел Пушкина не с парадной стороны, а за кулисами без маски весельчака и оптимиста.
Разговоры с памятником
К Пушкину обращались не раз. Не к самому поэту (увы, это было нельзя), а к памятнику. Очень хотелось поговорить, поболтать, посудачить...
хрестоматийные строки «Юбилейного». Почти запанибрата обращался поэт-маузер к поэту-солнцу и лире.
Вот и Сергей Есенин не мог спокойно пройти мимо памятника Пушкину на Тверской.
«Хулигану» Есенину тоже очень хотелось со временем стать памятником, «чтоб и мое степное пенье/ Сумело бронзой прозвенеть». Неизвестно, понял ли Александр Сергеевич Сергея Александровича, но вполне возможно, что замолвил словечко в небесах за молодого Есенина, и появился на Тверском бульваре, в нескольких стах метрах от Пушкина бронзовый памятник Есенину. Произошло, так сказать, историческое сближение двух поэтов.