69 - Страница 7

– Ядзаки-сан, вы все время об этом думаете?

– О чем?

– О том, о чем вы накануне говорили с учителем Ёсиока.

– А-а, о Вьетнаме?

– Да.

– Не то чтобы думаю постоянно, но это всегда меня преследует. Например, в новостях.

– А вы много читаете?

– Да.

– Не могли бы вы дать мне почитать что-нибудь интересное?

Мне хотелось, чтобы этот холм перед школой тянулся вечно. Мне хотелось продолжать говорить и говорить с Кадзуко. Я впервые ощутил, как подскакивает сердце, когда идешь рядом с красивой девушкой.

– Вы, конечно, видели по телевизору, как студенты устраивают демонстрации и возводят баррикады? Мне это кажется совершенно иным миром, но в то лее время я чувствую, что их понимаю.

– Неужели?

– Вы сказали, что Шекспир – глупость. Я тоже так считаю.

– Неужели?

– Таких людей, как Саймон и Гарфанкел понимаешь без труда. А с Шекспиром так не получается.

Мы уже подошли к школе. Я пообещал ей одолжить пластинку «Bookends», мы сказали на прощанье «Гуд бай» и расстались. Даже после расставания у меня было такое ощущение, что я иду по цветочному лугу.

Адама очень удивился, когда я предложил: «ЗАБАРРИКАДИРУЕМ ШКОЛУ». Я все еще находился под впечатлением слов Мацуи Кадзуко, сказавшей, что ей нравятся парни, которые возводят баррикады и устраивают демонстрации.

– Мы же обещали Масугаки что-то сделать. Не мешало бы как-нибудь посетить Нарасима и Отаки в Адзито, – сказал Адама.

Над центром боевой организации, возглавляемой Отаки и Нарасима, висела надпись: ОБЪЕДИНЕННЫЙ ФРОНТ БОРЬБЫ УЧАЩИХСЯ СЕВЕРНОЙ ПОВЫШЕННОЙ ШКОЛЫ САСЭБО. Адзито находилась выше станции Сасэбо. Это не значит, что она была на втором этаже станции. В Сасэбо, как и в Нагасаки, многие улицы тянутся по склонам холмов. В Сасэбо имеется ровная береговая полоса вокруг извилистой, но удобной гавани, защищенной подступающими к ней горами. В этом единственном ровном месте находятся универмаг, кинотеатр, торговая улица и американская военная база. В каждом городе, где они есть, базам отведено самое лучшее место.

Агитационный пункт Объединенного фронта борьбы учащихся Северной повышенной школы размещался на втором этаже табачной лавки к северу от вокзала, туда вела дорога по крутому склону холма.

– Когда, наконец, кончится этот склон? – вытирая пот с лица, спросил Адама.

Девяносто восемь процентов населения Сасэбо живет на склонах холмов или на самом верху. Дети спускаются поиграть в город, а потом возвращаются домой, карабкаясь по холмам, усталые и проголодавшиеся.

Как и в большинстве табачных лавок, хозяйкой была старуха, про которую нельзя было точно сказать: жива она еще или уже умерла.

– Добрый день! – поприветствовали мы ее с Адама, но старуха и бровью не повела. Я решил, что она уже мертва. Адама предположил, что это хорошо выполненный манекен. Она даже не спала, а сидела, согнувшись и сложив руки на коленях. За стеклами очков были видны ее открытые глаза. Мы встревожились и решили дождаться, когда старуха наконец моргнет, но ее веки были такими набрякшими, что было непонятно, моргает она или нет. Под навесом крыши висели засохшие цветы космеи, напоминающие хризантемы. Ветер раздувал жидкие старушечьи волосы. В конечном счете, когда мы уже решили, что это или манекен, или мумия, ее веки опустились и снова поднялись. Мы с Адама переглянулись и улыбнулись.

Над главным входом висела табличка: «Центр по изучению экономики при Северной школе». Впрочем, вряд ли можно было бы назвать табличкой лист писчей бумаги, полинявший от дождей. Мы поднялись по лестнице сбоку от главного входа. Там было темно. «Почему в традиционных японских домах такое плохое освещение?» – спросил я, и Адама ответил, что это потому, что японцы комплексуют по поводу секса. Возможно, Адама и прав.

В помещении агитационного центра никого не было. В комнате размером в 12 татами на одной из раздвижных стен висели плакаты с портретами Че Гевары, Мао Цзэ-дуна и ТРОЦКОГО. На столе стоял множительный аппарат, лежали книги из серии «Иванами бунко», дешевая гитара, громкоговоритель и экземпляры газетенки группы борьбы за освобождение «Сясэйдо» как свидетельство того, что члены студенческого Комитета самоуправления Нагасакского университета поддерживали их и иногда участвовали в местных оргиях.

– Выглядит весьма неприлично, – заметил Адама, окидывая взглядом разобранный футон, подушки и смятые бумажные салфетки на полу.

Возможно, причиной тому было плохое освещение домов в японском стиле, но агитационный пункт радикальной группы выглядел весьма сомнительно. Наличие футона свидетельствовало о том, что Отаки и Нарасима с соратниками часто оставались здесь на ночь. В группировку Отаки входили некоторые старшеклассницы, хотя и не из Северной повышенной, а из коммерческого колледжа. Трудно представить что-либо более непристойное, чем разрытый футон, подушки, разбросанные бумажные салфетки и девушки из коммерческого колледжа.

Минут через десять появился Ивасэ, вспотевший, с тремя пакетами кофе с молоком. Я выпил свой кофе, хотя мне не хватало булочки. Ивасэ взял дешевую гитару и начал на ней играть мелодию «Иногда я чувствую себя сиротой». Со времен Элвиса и Кобаяси Акира местные ребята не представляли себя без гитары. Те, кто не мог приобрести нормальную гитару, ограничивались гавайской четырехстрункой. Кроме гавайской музыки, на ней ничего исполнять невозможно. Вот почему на какое-то время эта самая гавайская музыка и вошла в моду. Электрогитары стали популярными, когда я еще учился в средней школе. Гитары «Tesco», усилители «Guyatone», барабаны «Pearl», а инструменты вроде «Gibson & Fender», «Music Man» или «Roland and Paiste» существовали для нас только в иллюстрированных журналах. После того как бум «Ventures» закончился и наступила эпоха «Beatles» и прочих групп, ориентирующихся на вокальное исполнение, все желали слушать полуакустические мелодии в духе «Rickenbacker» Джона Леннона. Когда стали популярными антиправительственные и антивоенные мелодии, фирма «Yamaha» выпустила партию новых и вполне приемлемых для зонгов гитар, которые всем пришлись по нраву. Однако в агитационном центре была не «Yamaha», a «Yamasa» – название, кстати, больше подходило бы для быстрорастворимого супчика. Ивасэ спел под нее «Иногда я чувствую себя сиротой», а потом – «Колыбельную Такэда». Вероятно, он выбрал их потому, что для каждой требовалось не более двух-трех аккордов. Очевидно, эти две грустные мелодии вогнали его в меланхолическое настроение, и Ивасэ спросил:

– Вы оба после школы собираетесь в университет?

Тогда Адама еще собирался поступать на медицинский факультет государственного университета, но я думаю, он не представлял, что это практически невозможно. Я точно не помню, какими были в то время мои планы, но, видимо, я вообще об этом не слишком задумывался. Тогда я уже попал в категорию людей, которые вообще не думают о будущем. Однако это не значит, что меня не волновало, что мои оценки все время ухудшаются. Это меня тревожило. Мне совсем не хотелось запороть экзамены. Это при том, что в 1969 году провалиться было большим развлечением. Студенты повышенной школы даже издали книгу с заявлениями против университетского образования. В журналах японские хиппи изображались рисующими свои яркие картины на голых телах женщин, окутанных дымкой. В демонстрациях непременно принимали участие смазливые девицы. Женщины были центральным моментом. Причиной страха перед провалом была перспектива остаться тогда без телки. И это не из-за желания обрести жену, поскольку число невест было безграничным. Парни просто не могли жить, если не получали подтверждения, что нравятся девицам.

– А ты что собираешься делать, Ивасэ? – спросил Адама. Ивасэ учился в классе, где почти никто не собирался поступать в университет.

– Не знаю, – ответил он. – Думаю, что в университет мне не попасть.

Потом он спросил о моих планах.

– Я тоже не знаю. Я мог бы пойти в художественный колледж, но, скорее всего, пойду на филфак... Впрочем, я еще не решил, – ответил я.