69 - Страница 25

– Мне еще нужно поговорить с хозяином, – покачал головой Фуку-тян.

Девушки за стойкой подначивали Адама:

– Ты из Северной школы?

– Славный парень!

– Выпей пива. За мой счет.

– У тебя есть девушка?

– Наверняка есть. Такой симпатяга.

– Ты с ней целовался?

– Тебе не мешало бы иметь при себе кондом, иначе получишь детишек.

– Ты не голоден?

– Возьми половину моей лапши.

– Может, заказать еще порцию одэн?

Для этих пожилых женщин с крашеными волосами, приехавших из разных городов, привлеченных запахом Америки, Адама должен был казаться существом с нимбом над головой. Если бы Адама основал новую религиозную секту, у него несомненно появилось бы много последователей. Но Адама, выросший на берегу реки, струящейся среди терриконов, был неспособен понять этих кисло-прекрасных дамочек, взращенных послевоенной японской экономикой. У него мурашки бегали по коже, когда одна за другой сморщенные руки прикасались к его бедру.

– Не мог бы кто-нибудь спросить у хозяина, можно ли нам двадцать третьего ноября, тем более что это будет День Труда, одолжить у него усилители? – спросил я, обращаясь к трем женщинам. – Ямада-кун мы называем Аленом Делоном Северной школы. Если бар нам поможет, то мы на два-три дня одолжим его вам.

От этих слов Адама серьезно разозлился:

– Он больше похож на Гари Купера, чем на Алена Делона.

– Ты хочешь предложить его нам?

– А можно устроить с ним свидание?

– Может быть, я познакомлю его со своей дочерью. Если у нее будет такой славный парень из Северной школы, она бросит своего чернокожего солдата. Она сделала уже пять абортов, и я беспокоюсь за ее здоровье.

Взбешенный Адама вылетел из «Black Rose». Я попросил Фуку-тян решить вопрос с усилителями и выскочил за ним следом.

– Я не могу тебе доверять. Ты – эгоист, думаешь только о себе. Ты хочешь сдать меня этим ведьмам? Ради чего? Ты несешь всякую херню, чтобы я обоссался?

Я ТРИНАДЦАТЬ РАЗ перед ним извинился, но Адама категорически отказывался меня прощать.

– Не сердись, я только пошутил.

– Нет, Кэн, это была не шутка, теперь-то я наконец понял, к чему ты клонишь.

– Послушай, Адама, может быть, благодаря таким, как я, человечество прогрессирует.

– Не морочь мне голову.

Он был прав. Адама было трудно одурачить.

– Послушай! Эти тетки торговали своим телом, чтобы преодолеть послевоенные трудности. Делали это ради нас. Жертвовали собой ради двадцать первого века.

– При чем здесь это?

Он был прав. Никакой связи не было.

– Сегодня утром Ивасэ-сан пришел в наш класс и передал письмо для вас и Адама-сан.

Это произошло в той церкви, которую каждое воскресенье посещала Энн-Маргрет и где предлагала нам проводить репетиции, именно здесь Мацуи Кадзуко, более прекрасная, чем улыбающаяся Дева Мария, сообщила нам о письме. Церковь находилась на холме и всегда присутствовала на открытках с видами Сасэбо. Видимо, Энн-Маргрет посещала эту церковь с ранних лет. Возможно, ее пышные груди являются следствием этих молитв. Своими буферами наша Энн-Маргрет не уступала настоящей Энн-Маргрет. Они обе были великолепны. Я не уверен, правда ли это, но парень из нашей школы по имени Исияма, которому удалось подсмотреть за девчонками во время медосмотра, утверждал, что титьки у Сато больше, чем у коровы на его ферме. Возможно, она каждое воскресенье молила Бога даровать ей большие сиськи.

При всей мрачности обстановки в церкви, репетиции проходили довольно гладко, потому что священник, отец Сабуро, был поклонником театральных представлений. Но меня это мало интересовало. Выпускник теологического факультета университета Досися, полгода практиковавшийся в театре Бунгакудза, Сабуро-сан возражал против моего сценария.

Послушай, приятель, мы должны идти наперекор. Ты ошибаешься, парень. В отклонении от нормы есть свой смысл! В самом отклонении нет никакого смысла. Я сполна понял этот смысл, Точно так же, как понял его мальчишка, Упавший на обочине в сугроб. Важнее всего отклонение, когда на карту ставится Смерть.

Только когда на карту поставлена Смерть, Рождаются слова, достойные Смерти.

Энн-Маргрет вела себя как в драме Шекспира, раскидывая руки и громко вопя, что показалось мне совершенно неестественным, но Сабуро-сан это понравилось. Он даже решил высказаться по поводу сценария.

– Что это означает? Вам не кажется, что строки про ребенка, упавшего в сугроб, слишком резкие? Нельзя ли их как-нибудь переделать?

«Какой же он болван? – подумал я. – Какой во всем этом может быть смысл? Это же просто надерганные наобум строки из разных романов и пьес!»

Однако при виде Леди Джейн мое раздражение исчезло. Джейн, склонив голову, сидела на скамейке, как это делают благочестивые прихожане на мессе, и пристально смотрела, как я и Энн-Маргрет разыгрываем роли возле алтаря. Она подпирала щеку рукой, пристроив локоть на подставку для Священного Писания. Лучи вечернего солнца проникали сквозь витражи и высвечивали ее профиль. Это напоминало картину в стиле импрессионистов. Я был счастлив только оттого, что могу видеть ее. Похожее чувство я испытывал, когда в начальной школе купил новейший сборник «Детских комиксов», сидел под палящим солнцем, полизывая мороженое, и читал продолжение «Крутого бейсболиста».

Я думал о том, как было бы здорово, если б не Сабуро-сан, и смотрел на Адама, который читал письмо от Ивасэ. Лицо его было мрачным.

Дорогие Кэн-сан и Адама!

Простите, но я выхожу из «ИЯЯ». Мне нравилось втроем готовиться к «Фестивалю Утренней Эрекции», но мне хочется заниматься своим делом. Пока я с Кэн-сан, это невозможно. Мне кажется, вы вдвоем добьетесь успеха. Может быть, мои дела и не такого масштаба, но они мои, и я хочу заняться ими.

Дом Ивасэ стоит вверх по течению реки Са-сэбо, вокруг полно мотелей для любовных встреч.

Прямо перед его домом находилась лавка, где продавали нитки и пуговицы, канцелярские товары, носки и косметику. Женщина, похожая на мать Адама, стирала с полок пыль. Во всех отношениях это была самая заурядная лавка. Огибая ее, я подумал, какая могучая вещь культура.

– Послушай, Адама, тебе не кажется, что в культуре есть что-то ужасающее?

– Почему?

– Вспомни Ивасэ. Если бы мы не знали всей этой западной культуры вроде «Led Zeppelin», Верлена и томатного сока, он бы всю жизнь торговал нитками у папаши в магазине. Тебе это не кажется мерзким?

– Ты мог бы сказать то же самое и о себе, и обо мне, ты же сын простого школьного учителя?

– Болван! Я – СЫН ХУДОЖНИКА. А ты из...

Я собирался сказать «из угольной шахты», но вовремя сдержался. Адама еще не до конца оправился после истории в баре.

За домом был садик, в котором цвели космеи. Там сушились платья, нижние рубашки и панталоны и только несколько мужских трусов. У Ивасэ было четыре старших сестры. Цветы космеи покачивались на ветру, а из окна комнаты Ивасэ доносилось бренчание гитары и слышалась песня:

Отражаясь в омуте Голубого неба, Проходим вместе Мы с тобой. И вечная зима...

– Что за чушь он порет? – возмутился Адама. – Читает буддийские сутры? Неужели Ивасэ вступил в общество Сока-гаккай?

– Мы же пришли сюда, чтобы поговорить и убедить Ивасэ остаться с нами, – сказал Адама.

Возможно, слабое место выходцев из шахтерских поселков в том, что из-за взрывов на шахтах они ко всему относятся излишне серьезно.

Адама легонько постучал по оконному стеклу. Ивасэ выглядел удивленным, но широко улыбнулся.

– Я готов помогать, – сказал он, – распространять билеты, устанавливать оборудование в концертном зале, но не хочу, чтобы мое имя числилось среди организаторов. И дело не в вас. На вас я не в обиде.

Но письмо Ивасэ глубоко задело Адама. Возможно, он считал, что его вступление в нашу группу вызвало раздор между мной и Ивасэ. После сладостной встречи в церкви мы направились в «Бульвар», где договорились навестить Ивасэ и убедить его вернуться в «ИЯЯ».