5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На бело - Страница 38

Господин Бержере ответил с полной серьезностью:

— Полина, то, что ты сейчас слышала, — это священный, могу даже сказать — литургический, текст семьи Бержере. Необходимо, чтобы и ты его знала, иначе он погибнет, когда мы с тетей умрем. Твой дедушка, дочь моя, дедушка Элуа Бержере, которого, бывало, не позабавишь глупой шуткой, с уважением относился к этому отрывку, главным образом из-за того, как он возник. Он озаглавил его «Анатомия Пютуа» и не раз повторял, что анатомию Пютуа он, в некотором отношении, ценит выше, чем анатомию Каремпренана [87]. «Описание, сделанное Ксеноманом, — говорил он, — более научно и изобилует редкостными и изысканными определениями, зато описание Пютуа намного выигрывает благодаря ясной мысли и прозрачному стилю». Он рассуждал так потому, что доктор Ледубль [88]из Тура еще не прокомментировал тогда тридцатую, тридцать первую и тридцать вторую главу четвертой книги Рабле.

— Ничего не понимаю, — сказала Полина.

— Это потому, дитя мое, что ты не знаешь Пютуа. Так вот узнай, что в детстве для меня и для тети Зои Пютуа был, можно сказать, самым близким знакомцем.

В доме твоего дедушки Бержере беспрестанно о нем говорили. Каждый был уверен, что видел его. Полина спросила:

— Кто же такой этот Пютуа?

В ответ г-н Бержере расхохотался, рассмеялась с сомкнутыми губами также и мадемуазель Бержере.

Полина смотрела то на одного, то на другую.

Ей казалось странным, что тетка так от души смеется, и еще более странным, что смеется она заодно с братом. Это было действительно необычно — брат и сестра редко сходились в настроениях.

— Папа, скажи же, кто такой Пютуа? Если ты хочешь, чтобы я знала, расскажи мне.

— Пютуа, дитя мое, был садовник. Сын почтенных земледельцев из Артуа, он обосновался в Сент-Омере, где выращивал и продавал саженцы. Но покупателям он что-то не нравился, и его дела шли плохо. Тогда он бросил торговлю и стал ходить на поденную работу. Те, кто его нанимали, не особенно бывали им довольны.

Тут, все еще смеясь, мадемуазель Бержере добавила:

— Помнишь, Люсьен, когда отец не находил на письменном столе чернильницы, перьев, сургуча или ножниц, он говорил: «Чувствую, что здесь побывал Пютуа».

— О, у Пютуа была не очень хорошая репутация, — сказал г-н Бержере.

— И это все? — спросила Полина.

— Нет, дитя мое, не все. Пютуа был замечателен тем, что мы его знали, привыкли к нему, и однако…

— …он не существовал, — продолжала Зоя.

Господин Бержере укоризненно посмотрел на сестру.

— Ну что это, Зоя! Зачем ты нарушила впечатление? Пютуа не существовал! И ты посмела это сказать! Зоя, где твои доказательства? Достаточно ли ты знакома с различными условиями существования и формами бытия, чтобы утверждать, что Пютуа не существовал, что Пютуа никогда не было? Пютуа существовал, сестрица. Но, правда, это было совсем особое существование.

— Чем дальше, тем непонятнее, — сказала недоумевающая Полина.

— Сейчас тебе все станет ясно, дочь моя. Надо сказать, что Пютуа появился на свет совсем взрослым. Я тогда был еще ребенком, тетя твоя — уже подростком. Жили мы в небольшом домике в предместье Сент-Омер. Родители наши вели спокойный и уединенный образ жизни, пока их не разыскала одна пожилая дама, по имени госпожа Корнуйе, сент-омерская помещица, жившая в своей усадьбе «Услада», в пяти лье от города, — как выяснилось, двоюродная бабушка нашей матери. На правах родства она стала требовать, чтобы наши отец и мать каждое воскресенье приезжали к ней в «Усладу» обедать, а им там было ужасно скучно. Она говорила, что у всех порядочных людей принято обедать по воскресеньям в семейном кругу и что только люди низкого происхождения не соблюдают этот старинный обычай. В «Усладе» отец просто изнывал от скуки. Жалко было смотреть на него. Но госпожа Корнуйе этого не замечала. Она вообще ничего не замечала. Мама была более мужественной; страдала она не меньше, чем отец, может быть даже больше, но все-таки улыбалась.

— Женщины созданы для страдания, — заметила Зоя.

— Все живое обречено на страдание, Зоя. Тщетно наши родители отказывались от этих тягостных приглашений. Каждое воскресенье, после полудня, за ними приезжал экипаж госпожи Корнуйе. Приходилось ехать в «Усладу»; уклониться от этой повинности было совершенно невозможно. Это был твердо установленный порядок, нарушить который мог только бунт. Отец наконец взбунтовался и дал клятву не принимать больше ни одного приглашения госпожи Корнуйе, а матери предоставил изыскивать благовидные предлоги и различные оправдания для отказа — как раз то, к чему она менее всего была способна. Наша мама притворяться не умела.

— Вернее, Люсьен, не хотела. Она могла бы солгать не хуже других, — сказала Зоя.

— Да, но надо признаться, что она охотнее опиралась на факты, чем прибегала к выдумкам. Помнишь, сестра, как она сказала раз за обедом: «К счастью, у Зои коклюш; теперь мы не скоро поедем в „Усладу“».

— Правда, так было, — согласилась Зоя.

— Ты выздоровела. И госпожа Корнуйе приехала к нашей маме. «Теперь, милочка, — сказала она, — я рассчитываю, что вы с мужем приедете в воскресенье обедать в „Усладу“». Отец требовал во что бы то ни стало найти уважительную причину для отказа, и, в такой крайности, мать прибегла к выдумке: «Очень сожалею, дорогая бабушка, но это невозможно. В воскресенье я жду садовника».

Услышав это, госпожа Корнуйе посмотрела через стеклянную дверь гостиной на наш запущенный садик; там росли бересклет и сирень, но, казалось, они никогда не знали садовых ножниц, да и не собирались с ними знакомиться. «Вы ждете садовника! Для чего?» — «Чтобы поработал в саду».

И невольно окинув взглядом буйно растущую траву и несколько почти одичавших кустов, столь громко наименованные садом, мама просто ужаснулась неправдоподобию своей выдумки. «Этот человек, — сказала госпожа Корнуйе — прекрасно может прийти в ваш… сад в понедельник или во вторник. Так будет гораздо лучше. Не следует работать по воскресеньям». — «Он всю неделю занят».

Я нередко замечал, что самые невероятные, самые нелепые доводы почти не вызывают возражений: они попросту сбивают противника с толку. Госпожа Корнуйе настаивала меньше, чем можно было ожидать от такой цепкой особы. Поднявшись с кресла, она спросила: «Как зовут, милочка, вашего садовника?» — «Пютуа», — не колеблясь, ответила мама.

Пютуа получил имя. С этих пор он существовал. Госпожа Корнуйе ушла, приговаривая: «Пютуа! Кажется, знаю, Пютуа? Пютуа! Знаю, знаю. Только не припомню… Где он живет-то?» — «Он работает поденно. Когда в нем есть надобность, его зовут через знакомых». — «Ну, так я и думала: лодырь, проходимец какой-то… нестоящий человек. Поосторожнее с ним, милочка».

Теперь у Пютуа был уже и характер.

Пришли г-н Губен и Жан Марто. Г-н Бержере объяснил им о чем идет разговор:

— Мы вспоминаем, как моя мать когда-то выдумала в Сент-Омере садовника и дала ему имя. И он стал жить.

— Дорогой учитель, не будете ли вы добры повторить? — сказал г-н Губен, протирая очки.

— Пожалуйста, — ответил г-н Бержере. — Этого садовника не было. Этот садовник не существовал. Мать сказала: «Я жду садовника». И — садовник возник и начал действовать.

— Дорогой учитель, но как же он действовал, если не существовал? — спросил г-н Губен.

— Он существовал особым образом.

— Вы хотите сказать, это было воображаемое существование, — несколько пренебрежительно сказал г-н Губен.

— А разве воображаемое существование — это ничто? — воскликнул г-н Бержере. — А разве герои мифов не могут оказывать влияние на людей? Вдумайтесь как следует в мифологию, господин Губен, и вы заметите, что самое глубокое и длительное воздействие на души производят не столько реальные, сколько воображаемые существа. Всегда и везде существа, не более реальные, чем Пютуа, внушали народам ненависть и любовь, ужас и надежду, толкали на преступления, принимали жертвы, создавали законы и нравы. Господин Губен, поразмыслите об извечной мифологии. Пютуа — мифическое лицо, правда, весьма незначительное и самого невысокого разряда. Неотесанный сатир, некогда усевшийся за стол наших северных крестьян, удостоился чести появиться на картине Иорданса и в басне Лафонтена [89]. Косматый сын Сикораксы [90]попал в дивный мир Шекспира. Пютуа не повезло, им пренебрегут художники и поэты. Ему не хватает величия и причудливости, не хватает стиля и характера. Он зародился в слишком уж рассудительных умах, в среде людей, умеющих читать и писать и совершенно лишенных той прелестной фантазии, которая повсюду сеет сказки. Я думаю, господа, сказанного уже достаточно для того, чтобы вы поняли истинную сущность Пютуа.