5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На бело - Страница 32

А она меж тем любовалась в зеркало своими молодыми, недавно расцветшими грудями, своим легким станом, чуть худощавыми изящными руками с тонкими запястьями, стройными ногами с круглыми коленями и воодушевлялась, воспламенялась при мысли что всем этим она служит прекрасному театральному искусству; легкий румянец играл на словно накрашенных щеках.

Он приподнялся на постели, опершись на локоть, и крикнул:

— Ну, а теперь пойди, пойди ко мне. И Фелиси, вся зардевшаяся и оживленная, скользнула к нему.

— Так ты думаешь, что я не люблю тебя!..

Покорная и разомлевшая, она запрокинула голову, подставив его поцелуям глаза, осененные длинными ресницами, и полуоткрытый рот, в котором влажно поблескивали зубы.

Вдруг она вскочила на колени. В устремленных в пространство глазах застыл неописуемый ужас. Из горла вырвался хриплый крик, а вслед за ним стон, протяжный и жалобный, как звук органа. Отвернувшись, указала она пальцем на белую шкуру перед постелью:

— Там, там!.. Он лежит с простреленной головой… Смотрит на меня и смеется, а из угла рта стекает кровь.

Ее широко открытые глаза закатились. Тело судорожно изогнулось, а затем обмякло, и она замертво повалилась на постель.

Он смочил ей виски холодной водой и привел ее в чувство. Слабым детским голоском пожаловалась Фелиси на боль во всем теле. Ладони саднило. Она посмотрела на свои руки и увидела, что они поцарапаны и кровоточат.

Она сказала:

— Это я ногтями впилась в ладони. Смотри, ногти у меня все в крови!

Она ласково поблагодарила его за нежные заботы и попросила не сердиться за причиненное волнение.

— Не для того ты пришел сюда, а?

Она попробовала улыбнуться и оглядела комнату.

— Как здесь славно.

Ее взгляд упал на расписание репетиций, лежавшее на ночном столике. Фелиси вздохнула:

— Какой толк в том, что я талантливая актриса, если мне нет счастья?

Сама того не подозревая, она слово в слово повторила фразу, сказанную Шевалье, когда она оттолкнула его.

Затем, приподняв с подушки свою еще тяжелую голову, она печально поглядела на любовника и покорно сказала:

— Мы так любили друг друга. И вот все кончено. Никогда уже не буду я твоей… Он не хочет!

КРЕНКЕБИЛЬ, ПЮТУА, РИКЕ И МНОГО ДРУГИХ ПОЛЕЗНЫХ РАССКАЗОВ [68]

Величие правосудия полностью выражено в каждом приговоре, который выносит судья от имени державного народа. Жером Кренкебиль, уличный зеленщик, познал всемогущество закона, когда был препровожден в исправительную полицию за оскорбление представителя власти. Очутившись на скамье подсудимых, в великолепном и мрачном зале, он увидел судей и секретарей, увидел адвокатов, облаченных в мантии, судебного пристава с цепью на груди, жандармов, а за перегородкой — обнаженные головы молчаливых зрителей. Он заметил, что и сам сидит на возвышении, словно, представ перед судьями, обвиняемый тем самым получает право на какие-то мрачные почести. В глубине зала, между двумя членами суда, восседал председатель, г-н Буриш. Его грудь была украшена академическими пальмами. Бюст республики и распятый Христос возвышались над судилищем, так что все законы божеские и человеческие нависли над головой Кренкебиля. Он ощутил истинный ужас. Не обладая философским складом ума, он не задумался над тем, что в сущности означает этот бюст и распятие и совместимо ли пребывание Христа и Марианны [71]во Дворце Правосудия. Однако это могло бы стать темой для размышлений, поскольку учение о главенстве папы и каноническое право [72]по многим пунктам расходятся с конституцией Республики и Гражданским кодексом. Ведь декреталии [73]не отменены. Церковь Христова по-прежнему учит, что законна только та власть, которую она освятила. Французская же республика все еще считает себя независимой от папской власти. Кренкебиль мог бы не без оснований сказать:

— Господа судьи, ведь президент Лубе не помазанник божий, а значит, водруженный над вами Христос, представляемый на земле папами и вселенскими соборами, вашу власть не признает. Либо его присутствие должно напоминать вам о правах церкви, коими отвергаются ваши права, либо оно не имеет никакого смысла.

На это президент Буриш мог бы возразить:

— Обвиняемый Кренкебиль, короли Франции постоянно не ладили с папой. Гильом де Ногаре [74]был отлучен от церкви и, однако, не сложил своих полномочий. Христос в залах суда — не Христос Григория VII [75]и Бонифация VIII. Это, если хотите, Христос евангельский, ни слова не знавший из канонического права и не ведавший о священных декреталиях.

Тогда позволительно было бы Кренкебилю ответить:

— Евангельский Христос был бунтарь. Более того, ему был вынесен приговор, который уже девятнадцать столетий все христианские народы считают величайшей судебной ошибкой. Уверяю вас, господин председатель, от его имени вы не имеете права приговорить меня даже к двум суткам ареста.

Но об истории, религии или социальных проблемах Кренкебиль и не помышлял. Он пребывал в изумлении. Окружавшие его атрибуты суда внушали ему мысль о величии правосудия. Проникнутый уважением, исполненный страха, он готов был согласиться с приговором судей и признать себя виновным. По совести, он преступником себя не считал, но чувствовал, как мало значит совесть какого-то зеленщика по сравнению с символами закона и вершителями общественного возмездия. К тому же и адвокат наполовину убедил его в том, что он все-таки виновен.

Поверхностное и наспех произведенное следствие подтвердило тяготевшие над ним обвинения.

Жером Кренкебиль, зеленщик, ходил по городу, подталкивая свою тележку, и кричал: «Капуста, репа, морковь!», а когда у него был лук-порей, он кричал «Спаржа!», потому что порей — спаржа бедняков. И вот двадцатого октября, в полдень, когда он спускался по улице Монмартр, г-жа Байар, хозяйка башмачной лавки, вышла из своей двери и подошла к зеленщику. Пренебрежительно приподняв связку порея, она сказала:

— Не очень-то он хорош, ваш порей. Почем пучок?

— Пятнадцать су, хозяюшка. Лучшего не бывает.

— Пятнадцать су за три дрянных луковицы?