50 знаменитых чудаков - Страница 28
Уж лучше бы Егор Федорович не писал! В частности, несколько драм, которые настырный графоман все-таки умудрился «протолкнуть» в печать, доставили массу удовольствия его современникам: произведения Ганина надолго стали пищей для обидной болтовни и неисчерпаемым источником насмешек… Но непризнанный автор особенно не унывал. Во-первых, всегда можно было подобрать компанию друзей, готовых сыграть в домашнем театре твою пьесу. Во-вторых, в драматургии Ганин видел возможность для введения новшеств. Например, его всегда раздражало, что в сценах, где предусмотрено появление каких-либо кулинарных блюд, актеры сидят перед яствами из папье-маше или раскрашенного воска. Егор Федорович настаивал, чтобы слуги искусства в таких случаях получали вполне реальные кушанья. Причем коллежский советник уточнял: жаркое в данном случае подавать не стоит, поскольку «резать неловко, да крылышки, ножки, хлупики обгладывать»; да и раков «вообще на сцену пущать не следует». Исключение составляет тот случай, когда блюдо с раками просто несколько минут мелькает «в кадре»; но тут уж можно действительно обойтись муляжом…
Дабы подать современникам пример, Егор Федорович поставил в своем домашнем театре драму «Слабомыслов», им же самим написанную. Гостям хозяин предоставил список реальных блюд, подаваемых самодеятельным актерам в IV действии, явление I. Вот перечень, составленный самим Ганиным:
1) «Бульон в фарфоровых раззолоченных и живописных чашках. Какия чашки налиты наполовину были, чтоб не разлиться».
2) «Язык ломтиками на зеленом горошке».
3) «Плов, облитый дичинным соусом, с печенкою».
4) «Рыбный майонез с желеем».
5) «Фарш, очень вкусный, в форме каплуна».
6) «Желе весьма крепкое и светящееся».
7) «Миндальный пирог самаго красиваго вида с битыми сливками».
В конце текста имелась приписка: «Все сие было мягко и удобно для яствия на сцене. А потому вместо ненатуральных и несъедобных картонных и других блюд, по моему мнению, можно бы держаться сего указателя».
Свои замечания известный оригинал вскоре представил дирекции придворного, Его Величества, театра. Однако радение коллежского советника о состоянии желудков слуг Мельпомены желаемого воплощения в жизнь не получило. Виной тому, как говорил Ганин, оказался цензор, не внявший гласу разума. В данной неблагодарной роли выступил надворный советник Соц, который написал на предоставленной ему рукописи рецензию красными чернилами: «Неприличное указание дирекции придворного, Его Величества, театра».
Столь же оригинальным, как и тяга к реформаторству театрального действа, стало упорное желание Ганина окружить свою собственную персону и гостей дома «изяществом». Скажите, ну разве могли петербуржцы, избалованные созерцанием многих настоящих шедевров, проникнуться трепетом и вдохновением в отношении… кунсткамеры нелепостей?! А ведь именно под такую «экспозицию» Егор Федорович отвел сад при собственном доме на берегу Невы. И, как оказалось, его идея пришлась по вкусу многим. Местные жители по достоинству оценили выходку известного чудака: «кунсткамера» в кратчайшие сроки превратилась в одну из достопримечательностей города и любимое место отдыха петербуржцев.
Чудаковатый купец решил собрать в одном месте коллекцию всего того, что большинство провинциальных помещиков вполне искренне считали проявлением тонкого вкуса и пониманием изящества. Сам он и зимой и летом жил в своем деревянном доме; украшением постройки служила широкая терраса, с ранней весны и до поздней осени уставленная многочисленными горшками с цветами – как искусственными, так и натуральными. В саду же, окружавшем здание, советник собрал все то, что в большом количестве наводняло загородные поместья его состоятельных современников, но только в утрированном виде. Все прихоти барства были здесь доведены до карикатурности; храмы славы, павильоны дружбы, фонтаны, водопады и пруд имели нелепый вид и невольно вызывали насмешку. Тем более что пруд и сад Ганина во множестве «населяли» игрушечные корабли, бастионы, крепости, картонные пушки и солдатики. А немного дальше располагался необычный зверинец: все его многочисленные экзотические жители были сделаны из картона в натуральную величину. На территории сада места хватило и на гроты; в одних скрывались нимфы и прочие «обитатели» мифов Древней Греции, а другие были отданы более возвышенной тематике. Например, в одной из таких пещерок сидел пастор с Библией.
Все это «великолепие» Ганин щедрой рукой «пересыпал» многочисленными алебастровыми бюстами мудрецов Греции и языческих богов, причем все изваяния он приказал выкрасить в телесный цвет… Там же, в саду, Егор Федорович воздвиг и памятник своей первой супруге (то-то ей, наверное, икалось на том свете!). Изваяние имело надпись: «Марш другу, любви и верности». Как это нужно было понимать? А Бог его знает! Ганин как-то не особо заботился о том, чтобы его выходки были понятны окружающим… Не забыл коллежский советник соорудить также две горы (древлянскую и поставленную в честь «парнасских милых дам») и поставить «молочницу с разбитым кувшином». А по праздникам в сад выносился говорящий попугай, обитавший в большой клетке. Птица, едва завидев хозяина, радостно орала на всю округу: «Дурак! Дурак!»
Вход на территорию необычного сада был свободным для всех желающих. Об ограничении, сделанном хозяином, сообщала табличка, которая висела при входе: «Для добрых, честных и правдивых и без собак». Вообще, надписей в саду хватало. Например, на фронтоне беседки имелось «глубокомысленное» изречение: «Незачем далеко, и здесь хорошо». А на большой зеленой доске красовалось посвященное самому Ганину четверостишие:
Стоило пройти немного дальше, как на глаза попадалась доска красного цвета. На ней серебряными буквами было написано:
Егор Федорович завел специальную книгу, в которую вносил фамилии посетителей своего сада. Его интересовали, в частности, лица, имевшие чин от пятого класса и выше. Описание «кунсткамеры», принадлежавшей коллежскому советнику, неоднократно мелькало на страницах журнала «Благонамеренный». Издававший его А. Е. Измайлов не мог удержаться, чтоб не пройтись по поводу такого собрания «изяществ», и поэтому опубликовал юмористическое стихотворение, в котором обрисовал увиденное со своей точки зрения.
О том, что Ганин горазд отчебучивать всяческие нестандартные номера, знали все. И тем не менее, общественность каждый раз вполне искренне удивлялась изобретательности ума развеселого купца. Пожалуй, только ему могли прийти в голову такие способы веселить народ, о которых речь пойдет ниже. Он умел, слегка задевая самолюбие жертв шутки и порой вгоняя их в краску, не переступать некоей незримой черты, за которой кончался собственно розыгрыш и начиналось оскорбление. Видимо, поэтому даже то, что на удочку Егора Федоровича время от времени попадались представители высшего света и даже члены августейшей семьи, легко сходило ему с рук.
Представьте себе: лето, великолепная погода, река… На яхте, в сопровождении гвардейского экипажа, проплывает будущий император Александр I. Над Невой разносятся звуки роговой музыки Нарышкина… В общем, тишь, гладь и Божья благодать. И тут… Цесаревич, разглядывая изменяющийся окрестный пейзаж, внезапно узрел на берегу некую деталь, резко диссонирующую с общим благолепием и торжественным величием. Говоря проще, пред ясными очами Александра Павловича предстала большая компания, отдыхавшая на травке в абсолютно голом виде. Цесаревич, понятно, возмутился, сочтя себя оскорбленным в лучших чувствах. Он тут, понимаете ли, гулять изволит, а какие-то мужики (явно не шибко трезвые, а то на такой бы конфуз не пошли!) с настроения сбивают. Скорее всего, это гости Ганина, упившись без меры, прохлаждаются; и Александр Павлович спешно отрядил на берег своего адъютанта – порядок наводить.