49 часов 25 минут - Страница 11

Аверьянов нахмурился и снова спросил Толика:

— Ну, давай, дружище, рассказывай. Без тебя мы взрывных работ вести не можем, понимаешь? Боимся. Людей боимся погубить. А идти проходкой — мы их голодом заморим. Погибнут люди, пойми. Ну, я прошу, возьми себя в руки.

— Честно, не знаю, — в третий раз ответил Толик, но теперь уже не заикаясь. Он ответил, не глядя на людей, опустив голову.

— Отправьте его на медпункт, — сказал Аверьянов и, глядя вслед уходившему Толику, недоуменно пожал плечами...

Ермоленко откопали совершенно случайно. Новиков решил для страховки пройти еще метров пять штольней. Он надеялся найти пустоту в колодце, ведшем в блок. Ему казалось, что весь тридцатиметровый колодец не мог быть завален. То же самое казалось и Аверьянову. Поэтому, не сговариваясь, они пришли к одному решению.

И после первого часа работы опять тот же Гордейчик откопал Ермоленко. Он был весь изранен. Он не мог двигаться. Лицо у Ермоленко было разбито, и поэтому он с трудом разлеплял губы, которые теперь стали толстыми и по-африкански вывороченными вперед.

— Они все в блоке, — хрипло сказал Ермоленко, — взрывайте спокойно. Меня... Строкач следом... за Петухом... сукиным сыном... послал. Золото унести. Где... золото?

Аверьянов показал Ермоленко самородки: их нашли сразу же, как только откопали самого Ермоленко. Увидев золото, Ермоленко успокоенно закрыл глаза. Но когда его положили на носилки и понесли в клеть, он заплакал и сказал:

— Если... унесете, подохну враз. С ребятами... вместе уйду. Иначе не выносите... Такое у меня... к вам... завещание...

— Ты не болтай! — рассердился Новиков. — Заладил свое «завещание», как старый попугай!

Новиков и Ермоленко были друзьями, и поэтому Новиков мог так грубо кричать. Так можно между друзьями. Иногда это помогает больше, чем ласка. Но сейчас не помогло. Ермоленко увидел, что его все же несут к клети, чтобы поднять наверх. Тогда он перевалился на бок и съехал с носилок. Он упал на рельсы, положенные вдоль по квершлагу, и сказал тихим, злым голосом:

— Без ребят... не уйду. Пусть врач... спустится, если надо... ноги не... отымутся. А обделается со страху, подмоется, воды много... в руднике.

Аверьянов переглянулся с Новиковым и сказал:

— Пусть кто-нибудь сходит и приведет сюда врача. И давайте сразу же начнем взрывработы.

— Есть страсть как хочется, — сказал Андрейка.

— Тебе не поесть — одна польза, — улыбнулся Строкач.

А Сытин добавил:

— Ходули легче будут двигаться. Знаешь, китайцы как говорят? Завтрак сам съешь, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу.

— Враг врагом, а в брюхе у меня что-то сильно трясется, — вздохнул Андрейка.

— Ну вас к черту с вашей едой, — зевнув, сказал Строкач, — я поспать хочу хоть полчаса. Твоя очередь сейчас долбить, Андрей.

Когда Строкач отполз в сторону, Андрейка спросил:

— Антон, а тебе хочется есть?

— Совсем не хочется.

— Это из-за ноги. Всем больным не хочется есть.

— Не всем.

— Значит, тебе хочется есть?

— Да нет же! Я говорю: не всем больным. Есть такие, которым только подавай.

— Нет таких больных.

— Много ты знаешь! У меня дружок был, Ленька Басин такой. Он сейчас чертежник. Так он в ящике под вагоном из Москвы в Омск ехал. Его там заперли, когда он спал. Без злобы, не знал никто, что там парнишка едет. Он там пять суток не ел и заболел. Как потом увидит еду, так скорей в рот тянет.

— Какой же он больной? — засмеялся Андрейка. — Просто голодный.

— Ну да, голодный! Он так три месяца болел. Его гипнотизер вылечил. К нам гипнотизер один приезжал, он его и заговорил.

— Не может быть!

— Ну тебя к черту! Не веришь, так не расспрашивай! Дай-ка мне лучше ломик. А то я как черт какой, сижу без дела. Так и свихнуться недолго.

— Не дам я тебе ломика.

— Что?

— Не дам я ломика. Плохо тебе снова будет, — сказал Андрейка и слизнул с породы каплю воды.

— Дай мне ломик, — тихо повторил Сытин, — я знаю, что для меня хорошо, а что плохо.

— Строкач заругает, когда проснется.

— Не заругает.

— Заругает.

— Не спорь!

Вдруг где-то под ногами гулко ухнуло и сверху посыпалась порода.

— Я не заругаю! — весело крикнул Строкач. — Дай ему ломик, Андрейка. Слышите, нас отпаливают, ребята!

Андрейка радостно закричал:

— Па-де-де! Теперь скоро!

Вдруг Сытин принюхался и сказал:

— Тише ты! Никита, слышишь, гарью несет, голова кружится...

Строкач сделал два глубоких вдоха и сразу же почувствовал, как сильно закружилась голова. И еще он почувствовал дурноту.

— Пожар! — медленно и тихо сказал Строкач. — У кого самоспасатель, ребята?

— У меня нет, — ответил Сытин.

У самого Строкача самоспасатель сбило с пояса при обвале.

— У меня есть, — сказал Андрейка и ощупал всего себя, как во сне, — только не знаю, исправный ли он...

Сначала загорелся трансформатор около площадки, где останавливалась клеть. Трансформатор загорелся из-за того, что в масло попала вода. Пламя перекинулось на кабель, и удушливый дым, стелясь по рельсам квершлага, медленно пополз на спасателей и на проходчиков.

Первым пожар почувствовал Новиков. Он почувствовал пожар сразу же после взрыва. Взрыв прошел очень удачно, отвалило огромные куски породы и открыло доступ в колодец, по которому можно было без особого труда пройти к Строкачу и его людям. Новиков залез в колодец — осмотреть, как удобнее идти вверх, к людям Строкача, — и здесь почувствовал пожар. Пятясь задом, он выполз из колодца и закричал протяжно, словно кавалерийский командир:

— Надеть маски!

Сам он быстро защемил нос резиновым зажимом, похожим на зажим для сушки белья, взял в рот шланг и передвинул со спины на живот металлическую коробку самоспасателя.

Вдруг он услышал свое имя. Кто-то тихо окликал его.

Новиков осветил фонариком пространство вокруг себя и увидел Ермоленко. Свет от электросети перегорел, и Ермоленко лежал в полной темноте.

— Леня, — попросил он, — мне самоспасателя-то дайте. А то задохнусь. Голова... кругом идет. Мутит.

Новиков почувствовал, как все тело покрылось испариной, а лицо вспыхнуло, словно от пощечины. Сорвав с себя маску самоспасателя, Новиков опустился на колени и дал в руки Ермоленко шланг. Ермоленко защемил себе нос зажимом и быстро взял шланг в рот. Он несколько раз вдохнул и благодарно закрыл глаза.

— Спасатели — к очагу пожара! — закричал Новиков, но теперь уже не по-кавалерийски, а, наоборот, очень быстро и громко. — Остальным продолжать идти штольней!

И, зажав нос пальцами, он бросился к тому месту, где были сложены запасные самоспасатели. Не отпуская пальцев от ноздрей, Новиков схватил первый попавшийся под руки самоспасатель, быстро открыл его, взял шланг в рот, защемил нос зажимом и только после этого начал дышать. Он слишком сильно вдохнул, и поэтому защемило в груди. Но так было всего одно мгновение, потом боль прошла, и дышать стало легко, и воздух уже не отдавал противным запахом горелой резины...

Спасатели побежали к очагу пожара. Гордейчик и остальные проходчики продолжали работать, надев маски.

Аверьянов стоял подле Ермоленко и пытался поднять его с носилок. Но тело Ермоленко ослабло, и он весь был словно тесто. Только зубы мертвой хваткой сжимали шланг, по которому в легкие шел живительный, не отравленный воздух.

Новиков, бросившийся было следом за спасателями к очагу пожара, увидел, как Аверьянов мучился с Ермоленко. Он подошел к главному инженеру, и они вдвоем легко подняли с носилок Ермоленко и двинулись к клети, туда, где бушевал пожар, туда, где была последняя связь с жизнью.

Чем дальше по квершлагу они бежали, тем ядовитей становился дым. Новиков бежал первым. Он бежал, грузно переваливаясь из стороны в сторону, цепко ухватив Ермоленко за руки и за голову. Ему было трудно бежать из-за Аверьянова, который никак не мог подстроиться в ритм к Новикову. Рассердившись, Новиков обернулся и посмотрел на главного инженера. Тот бежал, полузакрыв глаза. На лбу у него вздулись две поперечные синие жилы. Они вздулись так сильно, что Новикову показалось, будто они вот-вот лопнут.