402 метра (рейсеры) (СИ) - Страница 1

Металлургический район города-героя Челябинска вообще отличается живописностью. Особенно его конец: хитросплетения трубопроводов, свечки домен, парящие градирни, ядовито-рыжая пыль, дымящие трубы. Сплошной техноген. Романтика. Стрела дороги, протяженностью около километра, регулярно разбиваемая грузовиками, и с такой же завидной регулярностью восстанавливаемая до девственного состояния. Зачем ремонтировать дорогу, если ее используют лишь десятитонные КамАЗы, которые не боятся не только грязи? Нам кажется, что для нас. Вообще, радость сталеваров была бы не полной, если бы не было нас.

Все описанные события — вымышленные. Любое совпадение персонажей с реально существующими людьми — чистая и непредвиденная случайность.

Металлургический район города-героя Челябинска вообще отличается живописностью. Особенно его конец: хитросплетения трубопроводов, свечки домен, парящие градирни, ядовито-рыжая пыль, дымящие трубы. Сплошной техноген. Романтика. Стрела дороги, протяженностью около километра, регулярно разбиваемая грузовиками, и с такой же завидной регулярностью восстанавливаемая до девственного состояния. Зачем ремонтировать дорогу, если ее используют лишь десятитонные КамАЗы, которые не боятся не только грязи? Нам кажется, что для нас. Вообще, радость сталеваров была бы не полной, если бы не было нас.

Кто такие "нас"? Ну, вопрос! Не "почта радости Россия" — это точно. Если верить газетам, мы — "безбашенные сорвиголовы", "беспредельщики ночных перекрестков", и так далее. Мы же предпочитаем несколько другое определение, возникшее в США в середине ХХ века — "стритрасеры".

Да, расинг. Расинг — спорт не для слабонервных. Расинг — это даже не спорт. Расинг — это религия, поклонение мотору и всему, что к нему прилагается. А прилагаться к нему может все, что угодно, и совсем не обязательно Impreza WRX. Достаточно какого-нибудь шедевра конструкторов с ВАЗа типа 2108, были бы руки заточены. Или голова. На худой конец — толстый бумажник, кому что Бог дал. В идеале, конечно, и то, и другое, и третье. Только такое встречается крайне редко.

"Безбашенные сорвиголовы"? Ну-ну. Пять сотен автомобилей, освещающих фарами заводской забор и асфальт, полторы тысячи человек — и все безбашеные? А у кого с головой порядок? У тех, кто субботнюю ночь проводит пьянствуя в подъезде? Или говоря наркотикам "иногда"? Спорный вопрос.

Расинг — это 402 метра асфальта, визг резины, свист тормозов. Останется только один, тот, кто заберет призовой фонд. Тонны две рублей, не больше. Говорят, американцы, живущие, по слухам, в Америке — самой богатой стране мира, готовы горло перегрызть друг другу за двадцатку. Именно столько составляет их призовой фонд. Расинг в Штатах — способ заработать на жизнь, у нас — на пиво. Нет, за рулем, разумеется, никто не пьет. До или после — всегда пожалуйста, но не за рулем.

Расинг — это грохот музыки на предельных децибелах, красивые машины и почти такие же красивые девчонки. Любой, кто встает на стартовую черту преследует одну цель: выплеснуть излишки адреналина. А выиграть — дело десятое.

Ночь, улица, фонарь, дорога. У стартовой черты, рядом с желтым Пыжом с желтой же мигалкой скромно приютился темно-зеленый Крузак. Колхозник, размерами способный поспорить с эсминцем, завершался полуприцепом с зачехленным авто. Позади прицепа, у выступающего из-под брезента антикрыла стоял я.

— Ну-ка, ну-ка, — подошел круглолицый человек в красной куртке с надписью "Любительская Лига Автоспорта", натянувшейся на комке нервов. — Это что у тебя? Самолет?

— Вертолет, — Пчелкин, хозяин крейсера, щелкнул Павла по руке, потянувшейся к брезенту.

Про этого кадра можно рассказать многое, но лучше не стоит. Павел нездорово напрягается, когда слышит свою фамилию, а про остальное и говорить нечего. Этакий человек-загадка, темная лошадка. Президент ЛЛАС, чья биография — сплошь белые пятна, но даже то, что не покрыто тайной, заставляет о многом задуматься. В общем, про Пашу секретные материалы снимать можно.

— Опаньки, — протянул, подкравшись, Слава. — Это у тебя откуда? У Сухова стырил?

— А потом догнал, и еще раз стырил, — усмехнулся я.

Не нравится мне этот парень, что тут поделать? Не нравится, и все тут. Я с этим человеком не то что в баню, в разведку не пошел бы. Одни его тусклые, выцветшие рыбьи глаза о многом говорят. Кажется, не было такого мига, когда в них промелькнуло хотя бы какое-то выражение.

— Гонять будешь? — осведомился Павел.

— Не-а, — ответил я. — Просто Сане нравится таскать за собой прицеп с погремушкой.

— Ладно, летчик, — махнул рукой президент. — Правила ты знаешь.

— Я все знаешь, — зевнул я.

— Все? — напрягся Павел.

— Расслабься, — похлопал его по плечу тезка. — Ни черта он не знает.

А я уже двигался к желтому 307.

— Сашка! — мне на шею бросилась Лена. — Ты гоняться?

— Нет, я гоняться, — улыбнулся я.

В отличие от Славы, она мне нравилась. И не за длину ног, не за симпатичное личико, не за фары размером с арбузы, отнюдь. Лена обладала редкой способностью не думать вообще, и перед тем, как что-либо сморозить — в частности. Интересный для общения человек. Диагноз — пробка.

— Привет, Круглый, — помахала ручкой сидящая за рулем Пыжа Алла.

Нет, не дурак. И пуза у меня нет. Причина в другом — куда ни плюнь — я везде Саша. Александров Александр Александрович. Да, поначалу — смешно. А когда я понял, что отец решил пошутить покруче, чем дед — веселье куда-то пропало.

— Привет, привет, — протянул я, выкладывая на торпедо три сотенных бумажки.

— Регистрируешься? — нахмурилась Смирнова. — Ты машину сделал?

— Типа того.

— Марка?

— Червонец.

— Еще бы! Номер тот же?

— Без номера.

— Да? — девушка, удивленно приподняв бровь, внесла в реестр мои данные. — Расписка?

Найдя в кармане завалявшийся протокол, я накарябал на обратной стороне, что ответственность за все последствия несу я, только я, и никто, кроме меня. Точка. Дата. Автограф.

— Ну, Саша, покажи теперь свой параплан, — попросил Павел.

Мне не сложно. Тем более, у скрытого чехлом болида образовалась приличная толпа, и каждый второй старался заглянуть под брезент. Тезка пока сдерживал натиск, стоя грудью на защите АвтоВАЗа, но силы были не равны. Он меня-то едва не зашиб в горячке, а что говорить про остальных зевак? Однако, получив дружескую оплеуху, Саша успокоился, и позволил мне убрать брезент.

Сейчас! Что такое сдернуть чехол? Где театральный эффект, где интрига? Помучить всяких там нетерпеливых ротозеев — сплошное удовольствие, граничащее с беспредельным кайфом.

Медленно, возможно даже слишком медленно, мы с Сашей скрутили брезент, пядь за пядью обнажая тускло блестящую в свете фар конструкцию из металла и пластика. В толпе пронеся гул восхищения. Еще бы! От этой 2110 осталось не так уж и много. Обвешанная пластиком, как новогодняя елка иголками, красная спереди и желтая сзади, с плавным переходом в виде языков пламени, лижущих борта красотки — эта машина была эталоном рестайлинга и венцом наших с тезкой трудов. Однако автомобиль судят не только по одежке. Двухлитровый турбинированный двигатель со спортивными валами, доработанной системой впрыска и выпуска давал выходную мощность в 320 лошадей при пяти тысячах оборотов. Расширенная база в сочетании с модифицированной подвеской и вентилируемыми дисковыми тормозами на всех четырех колесах делали относительно безопасной езду даже при 270 километрах. В общем, заточка — что надо.

— Хм, — усмехнулся Слава. — Обидно будет проиграть на такой, да?

— Я думаю, — протянул я. — Я думаю, что такой проиграть не обидно.

— Посмотрим, посмотрим, — гонщик удалился к своей 2112.