365 сказок (СИ) - Страница 206

На меня уставилось звёздное небо, сине-фиолетовое, столь высокое, что никогда не смогло бы упасть.

***

Вернувшись домой, я долго сидел в гостиной, глядя на огонь в камине. Искажённый мир антрацитовым небом не отпускал меня, точно я забыл разрешить какую-то важную загадку. Я не находил ни вопроса, ни ответа, лишь тягостное чувство незавершённости, заставлявшее вздрагивать и ёжиться.

Мне нужен был совет, но я не знал, у кого его попросить. Да и шевелиться ничуть не хотелось.

Убаюканный живым теплом, я скоро задремал, тут же опять оказавшись в городе, в его ещё более искажённой, гротескной копии. И снова мне пришлось бежать изломанными улицами, а небо надо мной угрожало рухнуть в любую секунду.

Из безнадёжности сна меня вырвало прикосновение к плечу.

Дёрнувшись, я огляделся и понял, что это кот, теперь прижившийся в моём доме, пробудил меня.

— Чернота? — спросил он понимающе.

— Наверное, — возможно, так можно было окрестить эту реальность.

— Ты всё ещё бредёшь по собственному излому, — он разлёгся у огня. — Неудивительно.

— Откуда тебе известно про излом?

— Август говорил не только с тобой.

Устроив голову на лапах, он замолчал, и я только вздохнул. Похоже, внутренние дороги давались мне плохо. Нужно было учиться заново бродить по путям и тропам, по таким путям и таким тропам, что раньше мне не попадались.

— Насколько вероятно, что тот город — я сам? — спросил я кота.

Он шевельнул хвостом.

— А насколько ты бы хотел быть им?

— О, нет…

— Вот тебе и правда. Это не ты, — он зевнул. — И ты тоже, конечно. Но не так.

— Очень понятно, — но всё же я понимал, хоть не мог объяснить.

Прикрыв глаза, я услышал, как со стоном разлетелось на куски антрацитово-чёрное небо. Небо, жившее во мне, внутри меня, в центре меня, где каким-то образом приютилось лютое одиночество, целая чёрная бездна.

========== 232. Танцевать тревогу ==========

В доме повсюду горели свечи, на каминной полке стояла аромалампа, откуда растекался мягкий запах лаванды, смешанной с жасмином. Сумерки, расползшиеся по углам, дрожали и танцевали. Я же стоял в центре всего этого, закрыв глаза. Мне чудилась музыка, которая сметала всякую плавность, вносила только беспокойство, но я никак не мог понять, внутри меня она звучала или уже прорвалась наружу.

Чувство тревоги прорастало насквозь, заполняло собой и меня, и гостиную, и каждый уголок дома. Рваный ритм, чуть быстрее, чем удары сердца, скоро раскачал весь мир, рывком перенеся меня из привычной обстановки в иную реальность, изломанную и странную.

Когда я открыл глаза, оказалось, что стою на осколках стекла. Свечи горели и здесь, искрились в белой крошке, в которую превратились окна. За пределами здания плескался океан ночи, где не было ни единой звезды.

Переступив, я вдруг услышал не шорох стекла под подошвой, а устойчивый ритм, ещё мгновение — и он пронзил меня, растёкся по позвоночнику, вырвался из глубин и расплескался. Утонув в нём, я судорожно выдохнул, опасаясь, что воздух стал водой и теперь я непременно захлебнусь.

Но нет, музыка всё так же была неосязаемо-осязаемой.

Я вышел из комнаты, свечи стояли на полу, дрожали, отекали желтоватым воском, обдавали меня неожиданно сильным жаром. Я шёл, чуть пошатываясь, иногда задерживался, опираясь о стенку, а порой ускорял шаг, чтобы тут же сбиться. Мне казалось, что здание мерно качается, что оно дрожит, а звук так и лился отовсюду, кричал, звенел, заливал собой.

Добравшись до лестницы, я двинулся не вниз, а вверх, словно вырвись я на крышу, стало бы легче дышать.

Я не мог даже прислушаться к себе, обрести внутри островок уверенности, взглянуть на стрелку компаса, что должен был бы спасти меня отсюда.

Или мне не требовалось спасения?

На четвёртом по счёту пролёте я оступился и вцепился в перила, загоняя занозу в ладонь. Лестница угрожающе застонала, как будто была не бетонной, а стальной, да ещё и проржавевшей. Она выдержала меня, а я, сжав зубы, ускорил шаг.

Мелодия во мне и музыка внутри переплелись наконец, и я стал лучше ориентироваться в этом месте. Теперь было ясно — меня ждут.

***

Пролётом выше оранжевый свет лился по ступеням подобно воде. Я вступил в него, почти опасаясь расплескать, и не удержался, вошёл на этаж, где на стенах горели не свечи, а настоящие факелы. Столько огня! Но мне он казался влагой, пусть и был обжигающим, как полагается.

Миновав несколько комнат, где свечи мерцали в зеркалах и углы странным образом тонули в тенях, я вышел в зал, пространство которого оказалось настолько большим, что сразу же разрушило в моём сознании образ этого здания.

Здесь музыка была отчётливей, громче, здесь было её сердце. И я прошёл к центру зала, где стояла она — в чёрном и золотом, с кубком в руках, лишь покачиваясь в такт разливающимся, оглушающим, покоряющим ритмам.

— Это ведь не твои цвета, — удивился я, узнавая её по влажно блестящей коже, по непросохшим волосам, по текучести в каждом движении.

Королева чаш повернулась ко мне, лицо её было бледным, только губы выделялись алым.

— И что? — спросила она, усмехаясь. — В этом сне всё смешалось. Признайся, ты тоже любишь тревогу, как я.

— Никто не любит тревогу, — возразил я, но сердце моё билось, тоже подвластное мелодии.

— Вот видишь, — она шагнула ко мне, положила ладони на плечи. — Танцуй.

Раздался звон разбивающегося стекла, я знал, что это лопнули все зеркала, которые прежде я заметил в комнатах.

— Танцуй! — и она уже вела, пришлось подчиниться, встроиться, принять её дыхание, её движения за аксиому.

Мы прошли широким кругом по залу, и свечи разгорелись ярче, а пол — паркетный — словно затянуло мерцающей плёнкой воды.

— Что тут происходит? — спросил я, когда она прогнулась в спине так сильно, что у любой женщины на деле сломался бы позвоночник.

— Разве непонятно? — она захохотала. — Мы танцуем тревогу.

— Зачем?

— А так ли нужна причина?..

Пока она вела, пока я только подчинялся её прихотям, тревога только разрасталась бы, и самым плохим было то, что я и сам не видел необходимости остановиться, не находил желания перечить.

Свет взметнулся бликами, смешиваясь с темнотой, теперь уже не свечи — что-то иное сверкало, сияло, переливалось вокруг нас. Не было воздуха или пола, мы тонули или танцевали, погружаясь на дно.

Исчезло и здание, только музыка, ставшая океаном, заменила собой всё сразу.

— Танцуй, — снова шепнула она.

***

Закашлявшись, я поднял голову. Сидеть на холодном и влажном песке было неприятно, но я настолько промок, что уже не видел необходимости искать иное место. Королевы чаш рядом не было, только океан, простиравшейся до зазолотившегося перед рассветом горизонта, да побережье — песок, выбеленные солнцем останки кораблей, скалы чуть поодаль. Музыка всё ещё жила во мне, но море шуршало тихо, и ничто больше не нарушало покой.

С надеждой взглянув в сторону рассвета, я сбросил рубашку, постаравшись выжать её. Холодно, но лучше уж холод, чем тот жар, который помнился ещё так ярко, так жутко. Я никак не мог найти себя в произошедшем или определить, зачем оно случилось именно со мной.

Когда солнечный край выглянул из-за неспокойных волн, я сумел почувствовать, что дверь будет ждать меня за вросшей в песок скалой. Однако стоило направиться туда, как из воды выступила Королева чаш. Волны соткались в чёрное бальное платье.

— Убегаешь? — она улыбалась.

— Что именно тебе нужно? — спросил я, не собираясь ей отказывать, зная, что не могу отказать.

— Я уже всё получила, — отмахнулась она. — Танцевать с тобой так приятно. Теперь я понимаю ветра, холмы, даже солнечный свет. Все они так или иначе танцуют с тобой.

— И что же ты получила? — сосредоточился я на самом важном.

— О, зачем тебе знать? — и она обошла меня, проводя ладонью по плечам. — Зачем? Брось!

Хотелось бы мне смириться, но тревога не отпускала, так и оставшись ростком внутри.