311. Повесть - Страница 19

Дядь Володя оцепенел.

Илья покосился на бутылку. Оставалось на донышке. Остатки разума подсказывали: хорош, пора домой, спать.

– Доставай вторую! – залихватски взмахнул рукой Илья.

– Не вопрос! – мигом оживился дядь Володя.

Не поднимая задницы с табуретки, он вынул из ле́дника бутылку, початую Ильёй дома. Себе в рюмку заботливый хозяин выплескал остатки тёплой водки, а гостю налил свежей, ледяной. Рюмка запотела, а затхлая, несмотря на распахнутую настежь форточку, чадная кухня, казалось, наполнилась хрустящей зимней прохладцей.

Выпили. Водка пронеслась по пищеводу легко, как колодезная водица.

– Да и как его поймаешь-то? – вернулся к теме разговора Владимир Сергеич. – Он же в Судке прячется. Затрахаешься его там разыскивать. Овраг-то огроменный. Эти овраги чёртовы весь район прополосовали насквозь. Там ведь раньше реки текли – так и назывались: Верхний Судок и Нижний Судок. У нас тут в овраге до сих пор течёт. Правда, теперь уже не рекой зовётся, а ручьём. Резко как-то она обмелела. Ещё аккурат перед войной по ней на лодках плавали. А сейчас там дачи, гаражи, хмызник непролазный и вообще чёрт-те что. Лучше места не придумаешь, чтоб схорониться. Заброшенную дачу выбрал поглубже в дебрях – да и сиди себе, пока шухер не схлынет. Там…

Лицо дядь Володи вытянулось, глаза расширились, остекленели. Рот остался приоткрытым. Взгляд будто бы приковало что-то за спиной Ильи. Илья невольно обернулся, но там, куда глядел мент, был только серый угол – обои, слой жира, пыль и старые, разлохмаченные нитки паутины.

– Что там? – спросил Илья.

– Лопухи… пахнет… – промямлил дядь Володя, смыкая и размыкая челюсти, как механическая кукла.

– Чего? – не понял Илья.

– Там пахнет лопухами.

– Летом после дождя везде лопухами пахнет.

– Там пахнет лопухами…

Хозяин вздрогнул, очнулся.

– Про Судок я тебе потом расскажу.

– Да ладно, валяй уже. Гулять так гулять!

– Я тебе лучше вот про что.

Трудовую практику в школе помнишь? Конечно помнишь! То на картошку в совхоз ездили, то стены белили, то клумбы пропалывали. Оно сейчас так и осталось. Каждое лето детишек с пятого по десятый класс напрягают трудиться. Две недели в июле отпахал – дуй дальше гуляй свои каникулы.

Я мелкий был – запомнился мне лучше всех других день, когда траву скошенную убирали. Не то трудовик, не то физрук покосил, а нас собирать заставили. Я охапку сгребаю, а под ней куча говна собачьего. Причём немаленькая такая. Не шавка какая-нибудь мелкая, а здоро-о-о-овый пёс насрал. Даже знаю, какой. Бегал у нас там один кобель плешивый, страху нагонял. В общем, стою я с этой охапкой, другие ребятишки вокруг возятся, тоже собирают. Понимаю, что у меня ладонь в дерьме вымазана. Стыдно. Я за угол шмыг! Кое-как травой руку обтёр, бегом до умывальника – там долго дегтярным мылом оттирал. И всё равно душок потом почти на весь день остался. А запомнил я его на всю жизнь. У всех говно по-разному пахнет – вот и у того кобеля тоже по-своему…

Кхм… Заболтался я что-то. История-то не про меня.

Она – про мальчонку, что вошёл не в ту дверь. Слушай.

Восьмую школу нашу видел же, да? Во-о-о-он там, за детским садиком стоит. Я уже говорил, кажется… да. Учился там мальчик Игорёк. Пятый класс кончил – и в первый раз попал на летнюю трудовую повинность.

В совхоз картошку убирать уже не ездили, но школу в порядок приводили ударно – клумбы пололи, кусты подреза́ли, фасад чистили, стены после беления мыли… траву покошенную, опять же, убирали.

Вот как раз про уборку той самой травы я и расскажу. Нет, в говно Игорёк не вляпался, в отличие от меня. А лучше б уж так, чем то, что с ним приключилось.

В общем, траву убирали на заднем дворе. А там… не знаю, видел, не… там стена такая… не прямая, а с нишей. А в нише в той дверка. Деревянная. Перекошенная. Облупленная. Посеревшая от сырости да ветров. На пороге мох да трава. Дверка заперта на ключ, понятное дело. На два замка – верхний и нижний. Оба проржавели насквозь. Я б, например, ни в жизнь не подумал, что её ещё можно открыть. На неё смотришь – и сразу видно: как она появилась вместе с этим зданием в начале шестидесятых, как её тогда заперли – так больше и не отпирали. Даже директор школы не в курсе, зачем её сделали.

Ведёт она в школьный коридор рядом со спортзалом. Тот кусок коридора – самый тёмный, туда лампы почти не добивают. Ну и, судя по плану здания, никакого изолированного помещения там и вправду нету – и даже не было никогда предусмотрено. Ни подсобки, ничего такого.

И дверки той внутри тоже нету. Она только снаружи. Ну, то есть как: когда-то через неё в тот тёмный участок коридора можно было попасть, потом её изнутри замуровали, а снаружи, в нише, оставили. Если её и открыть (что давно невозможно), то упрёшься в глухую кладку.

Но что невероятно в принципе, то возможно здесь, в триста одиннадцатом.

Игорёк часто у той дверки околачивался с друзьями – особенно зимой, потому что в нишу ветер не задувает. Они все вместе фантазировали, в какие неведомые миры она ведёт. Даже пытались в замочную скважину проволоку изогнутую совать – насмотрелись в фильмах, как всякие джеймсы-бонды такой вот импровизированной отмычкой любой замок вскрывают на раз-два. Чего они только не выдумывали про ту дверку!

И вот Игорёк летом на практике. Собирает траву как раз напротив той ниши. Другие ребятишки разбрелись кто куда, каждый трудится в поте лица. И тут увидал Игорёк, что дверка-то приоткрыта! Никогда такого раньше не бывало. Воображение тут же разыгралось не на шутку, хотя разум правильно подсказывал: она приведёт в какое-нибудь очень знакомое школьное помещение.

Почти правильно. Ведь мы-то с тобой знаем, что такие дверки по простым хозяйственным нуждам редко открываются – разве что при сносе здания, когда ковш экскаваторный до них доберётся.

Велик соблазн быть в чём-нибудь первым. Игорёк и так был далеко не лошпед, но шило в жопе не утаишь, как говорится. Он решил: стану первым, кто увидит, что за той дверкой, буду потом пацанам рассказывать; заодно и в туалет схожу.

Игорёк огляделся. Учительница, засучив рукава, подметала разлохмаченным веником малую спортплощадку, пылила. Одноклассники сосредоточенно сгребали, собирали, таскали траву. Никому до Игорька не было дела. Он выпустил из рук что успел сгрести и вприпрыжку помчался к дверке.

Подбежал. Изнутри пахнуло холодком, сыростью, затхлостью. И было там очень темно.

Мальчик шмыгнул внутрь.

Лето с шумом жары и листвы, птичьим щебетом, гомоном работающих школьников – захлебнулось.

Знаешь, как гудит подземелье? Катакомбы, лабиринты, лазы. Этого гула не услышать ухом – его скорее ощущаешь каждой клеткой тела. Вот так и там. Колючий, холодный шум сырого подземелья обволок мальчика. Плесневая сырость ударила в нос. На фоне мерного, вкрадчивого гудения лишь капли воды тягуче плюхались в скопившуюся в углублении земляного пола лужицу.

Никакой подсобки там, за дверкой, не должно да и не может быть. Но как раз в подсобке очутился Игорёк. В помещении, похожем на подсобку. Было там очень тесно: на мальчика угрожающе надвинулись стены и потолочные своды векового красного кирпича с крупными, влажными, грязно-белыми наростами извести.

Игорёк был умный мальчишка и сразу смекнул: что-то тут не то; школа ведь построена в начале шестидесятых, и тут не может быть такой старой, явно дореволюционной кладки.

Земляной пол хорошо утоптан, лишь местами к стенам прижались тощие белесоватые стебельки растений. Со сводчатого потолка свисал кривой провод с лампочкой, источавшей болезненно-жёлтый свет.

Печка-буржуйка. Кособокая тумбочка. Какая-то убогая утварь. Посередине – утлый кухонный стол, столешница местами вспузырилась. На столе – видавший виды дымящийся чайник на деревянной дощечке в подпалинах, наполненная заскорузлыми карамельками конфетница-лодочка из мутного хрусталя да четыре грязных щербатых чашки из разных наборов.