24 причины для счастья - Страница 3

– Что случилось? – муж снял наушники и посмотрел на нее.

– Игрушку разбила!

– Бабушкину? – он помнил, как она объясняла ему важность этих семейных реликвий.

– Нет, свою. Со школы еще.

– А, ну и ладно тогда, – пожал плечами муж. – Что реветь? Новую купишь.

Слезы потекли еще сильнее.

– Это был цыплёнок, – сдавленно сказала она. – Я таких в магазине не видела.

– Закажи на алиэкспресс, – предложил муж и тут же открыл страницу в ноуте, свернув свою игру. – Тут точно найдется. К Новому году, правда, не успеет дойти, но на следующий повесишь. И давай успокаивайся. Ну вот делать нечего – переживать из-за всякой ерунды.

Она любила в муже его надежный спокойный характер, его умение отделять важное от второстепенного и находить выход из любой, даже самой безвыходной ситуации. Но иногда все эти плюсы выходили таким боком, что хотелось психануть и развестись. Уйти в закат, найти себе тонко чувствующего художника и ночами напролет говорить с ним о прекрасном.

Вот как сейчас. Слова про ерунду были такими обидными, что она моментально взорвалась и заорала прерывающимся от слез голосом:

– Хватит! Хватит считать то, что для меня важно, ерундой! Это была память! О школе!

– Лен, ну ты сама себя слышишь? Что за пафос? Вон иди фотографии посмотри, если тебе память нужна. А реветь из-за всякой херни никаких нервов не хватит, я тебе серьезно говорю. Ты лучше…

Она не дослушала, что лучше. Ушла в ванную, закрылась на щеколду и отчаянно, в голос зарыдала. А как ему объяснить, что такого важного было в этой игрушке? Первая любовь? Да не было там любви. На неловкое «спасибо», которое она попыталась сказать Горелову на следующий день, он ответил мрачным злым взглядом и отвернулся. Больше она с ним, в общем-то, и не разговаривала. Даже не знает, как сложилась у него жизнь и где он сейчас. Да и не то чтобы очень интересовалась. Дело ведь не в самом Горелове, а в том ощущении чуда, в том благоговейном удивлении, когда из-под неприглядной темной оболочки другого человека вдруг пробивается яркий солнечный луч – словно одуванчик, нашедший путь сквозь бетон.

Хлопнула входная дверь – муж ушел. И трудно его за это винить. Ее истерики и тонкая, блин, душевная организация кого угодно доведут, даже такого терпеливого человека, как ее муж. Угораздило же его в нее влюбиться. Угораздило же ее влюбиться в ответ. А ведь могла бы сейчас портить нервы какому-нибудь художнику, а тот бы радостно страдал и рисовал картины. Художникам такие встряски, говорят, даже на пользу. А вот ведущему аналитику данных – явно нет.

Она умылась, расстроенно посмотрела на свои красные опухшие глаза, вздохнула и пошла в зал. Мужа не было, его телефон не отвечал. Интересно, мог он уйти от нее насовсем вот так – без предупреждения? Он ведь тоже может психануть, не из камня же он сделан.

Елку наряжать больше не хотелось. Она убрала игрушки и, подумав, пошла на кухню. Когда муж вернется, она его накормит жареной картошкой. Он ее обожал так сильно, что готов был есть хоть каждый день. Но только чтобы с зажаренным луком, хрустящей корочкой и запивать обязательно молоком.

Когда картошка была готова, она позвонила еще раз. Абонент теперь был недоступен. А вдруг с ним что-то случилось? А вдруг потерял телефон? Или ограбили? Или машина сбила?

Когда она уже начала паниковать до такой степени, что почти решилась позвонить свекрови, которую терпеть не могла, в двери повернулся ключ.

– Тёма! – она бросилась на мужа и прижалась лицом к куртке, пахнущей морозом и чуть-чуть хвоей. – Я чуть с ума не сошла! Ты куда ушел?

– В магазин, – с легким недоумением сказал он. – Я же написал тебе.

– Куда написал? Я ничего не получала. А потом звонила, а телефон не отвечал.

– Разрядился, – объяснил муж. – Черт, неужели сообщение не успело отправиться? А я… вот. Принес. Тебе.

Он вытащил из необъятного кармана своей куртки жесткую картонную коробочку и протянул ей. Она осторожно открыла крышку и, придерживая двумя пальцами, достала оттуда елочную игрушку. Пузатого пингвина – явно штучной работы, а не китайского производства. Он весело смотрел на нее круглыми глазами, а его брюшко серебристо блестело под светом лампы.

– Ты права, цыплят хрен найдешь, – с досадой сказал муж. – Я три магазина объездил. Нашел вот только пингвина. Пойдет? Он же технически тоже птица?

– Конечно, птица! – убежденно сказала она, прижав коробочку к груди. Глаза снова защипало. – Самая лучшая на свете птица! Спасибо, Тём.

Они неловко столкнулись губами – ее солеными и его холодными – и улыбнулись теперь уже оба.

– А я картошку пожарила, – вдруг сказала она. – Будешь?

– Конечно, буду.

Но вместо того, чтобы идти на кухню, они почему-то еще раз поцеловались. Как будто хотели что-то сказать друг другу, но не могли найти слов. Так бывает. Даже с теми, кто знает друг друга очень давно и близко.

Как хорошо, что для таких случаев есть игрушечный пингвин, жареная картошка и поцелуи. Особенно поцелуи. Хотя пингвин – тоже ничего.

– Ты обалдела что ли? – мрачно спросила она у банки с горошком. – И что я должна теперь делать? В магазин бежать? Вечером тридцать первого декабря?

Открытая банка молча пузырилась, пахла чем-то кисловатым и затхлым и всем своим видом намекала, что да. Что если хочешь поесть сегодня под бой курантов свой любимый салат оливье, будь добра: шуруй в супермаркет и прими участие в увлекательном квесте по поиску зелёного горошка.

Нет, конечно, можно было обойтись и без оливье: за праздничным столом все равно будет только она сама и ее депрессия, так что ни перед кем стараться не надо, но, с другой стороны, она любила, черт возьми, этот салат! И планировала накрошить целый тазик специально для того, чтобы есть его сегодня, завтра и, может быть, даже послезавтра на обед, ужин и завтрак. Запивая все это дело вкусным шампанским. И это будет, блин, оливье с яблоком! Именно такой, какой любила она и какой терпеть не мог её бывший парень. Скатертью ему дорога, кстати.

На часах было уже семь вечера, и некоторые супермаркеты давно закрылись, но, к счастью, огромный магазин буквально через две улицы от неё все ещё работал.

Она даже не стала переодеваться во что-то приличное: прямо так, на домашние легинсы и футболку, накинула короткий пуховичок, натянула капюшон на голову, сунула ноги в удобные угги, схватила сумку и побежала.

В супермаркете, как ни странно, было не протолкнуться. Даже удивительно, откуда здесь вечером тридцать первого декабря взялось столько людей. Ладно она, а вот они разве не могли заняться чем-то поинтереснее?

Она недовольно зашипела, когда в нее сзади кто-то врезался, пропустила даму с квадратными глазами и нагруженной тележкой, и пошла дальше, вглядываясь в полки. В последний раз она заходила сюда месяц назад, потому что обычно бегала в магазин у работы, и за это время в супермаркете опять все переставили. Нет, она прекрасно понимала, что это маркетинговый ход, отлично осознавала, зачем так делают, но бесило это каждый раз так, что аж искры из глаз сыпались. Нет, ну честное слово, почему она каждый раз должна чувствовать себя так, будто оказалась тут в первый раз? Раньше консервы были вон в том углу, недалеко от хлеба, а сейчас там красовались новогодние украшения и готовые упаковки подарков – носки и пена для бритья, перевязанные красной ленточкой.

«А мне вот теперь не надо никому дарить подарок», – вдруг подумала она. И даже попыталась этому порадоваться. Жаль, не очень получилось.

Наконец после нескольких кругов, намотанных по магазину, она обнаружила полку с консервами. Аллилуйя! Привет вам, консервированные томаты, привет тебе, кукуруза, а вот и главный герой сегодняшнего вечера…Ну-ка, иди сюда!

Она пошарилась в темных глубинах полки, но увесистая металлическая банка почему-то не попадалась под руку. Тогда она села на корточки, заглянула туда, но там было пусто. Причем этикетка с надписью «зелёный горошек конс.» была, а самого зелёного горошка не было. Совсем. При том, что пустая коробка, которая осталась от банок, все еще стояла тут, а значит, они с горошком разминулись совсем чуть-чуть. Он явно был здесь вот совсем недавно, но кто-то более везучий успел раньше неё. И остался с горошком. А она – без.