224 избранные страницы - Страница 17

Галя крикнула Юрке:

— Нечего глаза лупить, когда взрослые порнуху смотрят! — и Юрка тоже ушел.

Борис Иванович с Галей остались одни. Дядя Боря готов был провалиться сквозь пол: там на экране три девицы одновременно ублажали негра, но так, что Борису Ивановичу стало жарко. А Галя спросила:

— Ну, как там у вас, Настька замуж не вышла?

— Нет, — сказал Борис Иванович, — или вышла. В общем, она как бы вышла, а потом, значит, назад вернулась.

— Газ-то провели вам? — равнодушно спросила Галя. Было ясно, что газ ее совсем не интересует, но она хочет поддержать непринужденную беседу. В это время негр, раскалившись до невероятности, перепутав мужчину с женщиной, пытался задействовать официанта. Который случайно подвернулся ему под руку.

Дядя Боря сказал:

— Газ провели. И водопровод тоже, скоро воду пустят.

Он закрыл глаза, но с экрана неслись стоны, вопли и уже ненавистная Борису Ивановичу иностранная речь. "За что же это мне такое? — думал Борис Иванович. — Тьфу ты, пропасть нечистая", — клял он телевизор.

Тут в комнату вошел Володя и, посмотрев на экран, спросил:

— Ну что, наслаждаетесь?

— Угу, — сказал Борис Иванович.

Зазвенел звонок. Галя побежала открывать. Володя сказал, указывая на экран:

— Живут же люди! — Да, - сказал Борис Иванович, чтобы хоть что-то сказать, — красиво жить не запретишь.

— Смотри, чего творит, — сказал Володька.

Борис Иванович посмотрел на экран. Негр вытворял такое, что Борис Иванович уже не мог понять, что он делает. Весь его жизненный опыт и вся его фантазия не могли подсказать ему такого варианта сексуального наслаждения. Борис Иванович снова закрыл глаза.

— Наслаждаешься? — спросил Володька.

— Угу, — ответил Борис Иванович, не испытывая ни малейшего наслаждения, а переживая чуть ли не тошноту от того, что происходило на экране.

— Тебе бы сейчас телку, — сказал Володька. — Ты как, еще действующий?

Борис Иванович представил себе телку, но настоящую, пегую, как у соседа Егора, и ему совсем стало нехорошо.

В комнату вошли Галя и гости — супружеская пара.

— Это дядя Боря, — сказал Галя. — А это Зина с Сашей.

Борис Иванович с облегчением встал, думая, что настал конец его мучениям, но Галя сказала:

— Не будем портить настроение дяде Боре, он с таким интересом смотрел порнуху, что просто жалко его отрывать.

Все сели в кресло, и даже Юрка пришел, и никто не прогонял его, чтобы не мешать Борису Ивановичу смотреть кино.

А там на экране продолжалось буйство сексуальных фантазий: все жили со всеми. "Здоровые люди, — подумал Борис Иванович. — Как их только хватает, уже, считай, полтора часа, и хоть бы кто притомился". Он стал вспоминать свою жизнь, как сватался к Нюрке, как они один раз до свадьбы все же умудрились согрешить. Но только один раз. Как жили они сначала в одной избе с ее родителями. И как невозможно было что-либо себе позволить, потому что стыдно. Вспомнил он, как построили наконец свой дом и получили возможность жить нормально, никого не стесняясь. Вспомнил он дочку свою, Танюшку, и подумал, неужели ей теперь вот среди этого надо будет жить, и чуть не закричал от боли. Стал утешать и уговаривать себя, что, наверное, это все не так, а только на экране и пока еще там, у них, а не у нас, и, Бог даст, пронесет нас мимо этого несчастья. Вспомнил он также, как на юге однажды изменил он своей Нюрке и как нехорошо ему было, потому как подумал, что и она теперь вправе изменить ему. И тут же представил Борис Иванович этого негра со своей Нюркой, но не теперешней, а той, молодой, и уже совсем хотел было вскочить и закричать: "Хватит!" — но фильм закончился и все пошли в столовую, сели за стол, весело говорили, поднимали бокалы за праздник и друг за друга.

А Борис Иванович не мог поднять глаза, и не находил себе места, и думал, как же они после этого разговаривают, смеются и веселятся. Ведь это же прямо стыд и срам. А никто стыда не испытывал, как будто никакого фильма и не было.

1990

Секретарь парткома НИИ машиностроения зашел в кабинет директора и сказал:

— Иваныч, отстаем мы от народа.

Семен Иваныч от испуга стал таращить глаза так, будто хотел увидеть тот самый народ, от которого отставал.

— Так ведь же повесили в цехах лозунги: "Даешь гласность!", "Берешь демократию!".

— Мало, — сказал Селезнев.

— Вахтеру выговор объявили за отсутствие самокритики.

— За что, за что?

— Ну, в его дежурство, пока он спал, из столовой два мешка сахара вынесли, с него кепку сняли и штаны.

— Ерунда это все. Демократия — это инициатива масс. Посмотри, на соседнем заводе люди сами директора выбрали.

У Семена Иваныча глаза снова полезли на лоб.

— Ты что же, от меня избавиться хочешь?

— Я хочу, чтобы люди пар выпустили, кипят люди-то. Вон позавчера скандал устроили, кричали, почему столовая в обед не работает, — обнаглели вконец. Короче, — сказал Селезнев, — надо нам кого-нибудь из зав. отделами переизбрать. Ну, к примеру, Ивана Сергеевича Загоруйко.

— Да ты что, — возмутился директор, — он же приличный человек, не пьет, знания, опыт…

— Вот и хорошо, — сказал Селезнев. — Головой работать надо, а не другим местом. Пораскинешь мозгами, поговори с Загоруйко, потом позвони в отдел, намекни: мол, молодым дорогу, пора развивать инициативу масс.

Директор набрал номер отдела. К телефону подошел Поляков, инженер довольно склочный. "Как раз то, что надо", — подумал директор и стал намекать со свойственной ему изобретательностью.

— Слышь, Поляков, ты зав. отделом хочешь стать?

— Ну, — сказал Поляков.

— Баранки гну, — остроумно ответил директор. — Это тебе не при старом прижиме. Сейчас народ сам тебя выбрать должен. Бери народ и дуй к секретарю парткома. Так, мол, и так, хотим выбрать нового зав. отделом.

Через десять минут в кабинет секретаря парткома ворвались пятеро под предводительством Полякова. Это были Тимофеев Сергей Васильевич, человек скромный, неразговорчивый, Тамара Степановна, женщина полная и болтливая, Аркашка, так его все называют — Аркашка, есть такие люди, им уже под пятьдесят, а они все Аркашка да Аркашка. Галька Зеленова — наша отечественная секс-бомба, вот уже сколько лет не может найти себе бомбоубежище, и Поляков.

Вот он, Поляков, и начал:

— Всюду люди перестраиваются, начальников себе выбирают, а мы что, космополиты, что ли, какие?

Секретарь парткома Селезнев говорит:

— Вот они, первые ростки нашей демократии. Давайте собирать собрание.

На следующий день собрались. Директор пришел, председатель месткома.

Селезнев говорит:

— Мы собрались сегодня здесь по просьбе трудящихся. Иван Сергеевич Загоруйко, который успешно руководил отделом, оказался неперспективным работником. Как считаешь, Иван Сергеевич?

Загоруйко говорит:

— Я давно уже за собой стал замечать, что я неперспективный. Чувствовал, что надо меня переизбрать, а сказать стеснялся.

— Вот, — сказал Селезнев, — Иван Сергеевич это вовремя понял, с первого раза. Два раза объяснять не пришлось. Так что давайте выбирать. Какие будут предложения?

Тимофеев тихо так, скромно встает и говорит:

— Я предлагаю Тимофеева. У него опыт, связи, трезвый взгляд на дело.

Народ заволновался. Все думали, что он Полякова выдвинет. А тут он сам выдвинулся.

Тогда Мария Степановна говорит:

— А я чем хуже? Я себя тоже предлагаю. У меня тоже связи. Два раза замужем была.

Галька Зеленова вскочила, кричит:

— Как вам не стыдно? Это нескромно. Я тоже в начальники хочу. Я молодая, активная.

Аркашка говорит:

— А я что, рыжий, что ли?

Поляков, который всю эту кашу заварил, кричит:

— Товарищи, что же это такое?! Что же вы все без очереди лезете? Каждый себя предлагает, а меня кто же предложит? Я должен быть начальником. У меня и поддержка сверху.