2012: Вторая Великая Отечественная. Дилогия - Страница 146

На самом деле с очередным унтером мы уложились в десять минут. Саня побежал проверить, как тащат службу его подчиненные, а я обошел комнаты, в которых содержались пленные. Хорошо, что приехавшие из Минска эксперты привезли нам в качестве презента от «братьев по разуму» из белорусского комитета неслабую охапку пластиковых одноразовых наручников — они нам сейчас очень пригодились. С учетом того, что народу у нас было немного, а «объем работ» — наоборот, очень большой, каждого из фрицев упаковали в «подарки». На кой черт нам нужны приключения с попытками к бегству?! Немцы, как уже допрошенные (большинство), так и пока не отработанные (ух ты, всего пять человек осталось, да мы просто стахановцы, оказывается), лежали вповалку в отведенных им помещениях — мужской и женской раздевалках. Спите? Ну, спите, спите. Мешать не буду. Спали, впрочем, не все. Зейберт о чем-то шушукался с двумя своими э-э-э… подельниками, один из которых, кстати, владел русским языком. Собственно, ничего страшного в этом не было. Они уже допрошены и сговариваться им вроде не о чем, но… Что-то в их поведении заставило меня насторожиться. Надо, пожалуй, к ним пару человек из Саниных поставить — блюсти, так сказать, порядок содержания под стражей.

Когда я вернулся к допросной, члены комиссии и полковник были уже на месте. Видок у них был… Прямо скажем, не очень был видок. Ба! Знакомые все лица!

— Здравствуйте! Рад вас видеть!

— Здравствуйте!

А уж я-то как рад… Член Совета Федерации, которого мне в свое время довелось допрашивать (в Совете Федерации он тогда, правда, не был), видимо, представлял здесь Всероссийский еврейский конгресс (а вот там уже был — причем гмм… на первых ролях). Помнится, мы с ним тогда на «ты» перешли. Ну, Борей я тебя называть не буду, неправильно поймут, но персонально пожать лапу — стоит. Остальные тоже были частично опознаваемы — Борщов, Лучкин, какая-то дама — судя по всему, из их компании, а кто у нас с другой стороны? Слизова, Торкин, еще какой-то мужик. А эти кто? Судя по бэйджикам с надписью «пресса» — корреспонденты. Ух, ты! Латыпова! Живьем! Кто ж тебя пустил-то сюда? Надо было еще Масюрик с собой прихватить для полного счастья. Так… Этот в форме — видимо, военкор. А этот, бородатый… Блин, Паша Фельгауэр! Да они что, издеваются, что ли? Еще несколько корреспондентов были мне незнакомы, понять, кто и откуда, было сложно, но, судя по всему, баланс изданий как-то соблюдался. Странно, неужели телевизионщиков не прислали?

Словно угадав мой вопрос, Головатов сообщил, что журналисты программ «Человек и закон» и «Специальный корреспондент» вместе с операторами находятся на съемке и присоединятся к нам немного позже. Ну, позже, так позже. Я представился всем присутствующим и предложил пройти в кабинет, где стараниями Сани уже были подготовлены стулья, а стол застелен какой-то зеленой бархатной скатертью.

Когда все расселись, я предложил присутствующим задавать вопросы. Только было корреспонденты собрались воспользоваться предоставленной им возможностью, как с места вскочил Борщов.

— А почему нам не показали немецких военнопленных? Где вы их содержите?

— Где и положено находиться военным преступникам — под стражей.

— Вы же юрист, вы должны понимать, что преступниками их может назвать только суд, после тщательного и всестороннего расследования!

Ну, дает. Смотрю — у Сани и его бойцов, отобранных для беседы с комиссионерами по принципу наибольшей фотогеничности, заходили желваки.

— Уточняю. Немецкие военнопленные, подозреваемые в совершении военных преступлений, находятся в специально отведенном помещении, где содержатся под охраной.

— Можем мы их увидеть?

— Можете. Вы хотите сделать это прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас.

Так как остальные члены комиссии не возражали, пришлось проводить присутствующих в мужскую раздевалку. Борщов попросил, чтобы им дали поговорить с немцами самостоятельно, но я отказал, сославшись на необходимость обеспечения их безопасности, так что в раздевалку мы зашли все вместе. И тут началось. Унтер, владевший русским языком, заявил о том, что с ними негуманно обращаются, держат их в наручниках, до сих пор не накормили, редко выводят в туалет, что к показаниям их принуждали, а господина обер-лейтенанта просто избили, в подтверждение чего Зейберт продемонстрировал свое распухшее ухо. И это не говоря о том, что как минимум двое солдат и один офицер были убиты. Услышанное явно привело Борщова в полный восторг, и он, обратившись к своим коллегам и журналистам, задвинул целую речь о том, что современная демократическая Россия должна быть образцом в соблюдении прав человека, даже если этот человек — противник, даже если это такой противник, как охранник лагеря. Только через неуклонное соблюдение этих принципов Россия может стать лидером свободного мира и эталоном, на который будут равняться другие. А лиц, которые допустили в отношении немецких военнопленных вопиющую жестокость, следует привлечь к ответственности, потому что мы должны… бла-бла-бла. Ему поддакивала дамочка, которую я так и не смог опознать. Как мне шепнул на ушко Боря — дамочка была из «Международной амнистии». Лучкин молчал. Первым не выдержал Боря.

— Знаете что, уважаемый господин адвокат? Я хочу вам пгедложить обгатиться с вашей гечью к годственникам тех, кого мы видели на поле. Без сомнения, они вас постагаются понять!

— Я сочувствую их горю, но мы должны…

— Знаешь, что ты должен сделать? — неожиданно вступил в разговор один из Саниных бойцов. — Ты должен сейчас взять носилки и пойти со мной, к оврагу, в котором лежат тела тех, кого расстреляли эти мрази. Вот когда ты, сука, загрузишь полный кузов тел, тогда мы с тобой продолжим разговор.

— Что вы себе позволяете, молодой человек?

— Я? Я еще ничего не позволяю. Товарищ капитан, — обратился боец к Старому, — разрешите я ему в табло дам!

— А я добавлю, пгичем с удовольствием, у меня это хогошо получится! — неожиданно поддержал студента Боря, демонстрируя свой отнюдь не слабый кулак.

— Товарищи, товарищи, давайте не будем ссориться. Мы приехали сюда для того, чтобы получить объективную картину, то, что мы сейчас услышали, — часть этой картины. Это война, война, в которой жестокости допускают обе стороны, — попытался сгладить ситуацию Лучкин.

— Нет, позвольте… — начал было Борщов.

— Заткнись, — оборвал его Саня. — Заткнись лучше, а то я Гоше разрешу…

— Ничего не меняется, — не удержалась Латыпова, — как были сатрапами, так и останетесь.

Обстановка ощутимо накалялась, но тут все разрулила Слизова.

— Я думаю, что на все поставленные товарищем Борщовым вопросы руководитель группы нам ответит позже. Давайте пока осмотрим тот самый овраг, о котором нам рассказывали.

Пока комиссию и журналистов водили к оврагу, мы все — Саня, Андрюха, опера — собрались в кабинете для того, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Наше обсуждение прервал Головатов. На этот раз он выглядел совсем по-другому — исчезла самодовольная улыбочка, перед нами стоял нормальный, абсолютно нормальный мужик.

— Извините, ребята, что пришлось немного с вами поиграть. Моя фамилия действительно Головатов, но представляю я Администрацию Президента. Моя задача изначально была в том, чтобы создать у вас боевой настрой, немножко завести даже. Мы хотим, чтобы страна увидела, что представляют из себя эти деятели, на что они готовы пойти и с чем смириться ради удовлетворения своих амбиций и тех принципов, которые они хотели навязать стране. Все, что здесь происходило — от начала и до конца, — снималось скрытыми камерами. Снималось, как Фельгауэр беседует с солдатами и офицерами, снималось и снимается, как все они (мы поняли, кого именно Головатов имеет в виду) видят то, что видят. Мы даже дадим им написать о том, что они увидели и услышали — написать все, что они посчитают нужным. И опубликуем. Но одновременно с этим мы покажем всей стране то, что здесь происходило на самом деле, так что не ссыте, сделать из вас будановых или ульманов ни у кого не получится. Как с немцами-то получилось?