1937 - Страница 7

Это «противодействие» шло прежде всего от Ягоды, обеспокоенного тем, что усилия Ежова были направлены на «доказательство» наличия троцкистского заговора с начала 30-х годов и, следовательно, «провалов» в работе ягодинского аппарата. Восприняв подключение Ежова к следствию как выражение недоверия Сталина к руководству НКВД, Ягода направил директиву органам госбезопасности об ужесточении репрессий по отношению к «троцкистам». Однако в это время сталинский замысел организации процесса «троцкистско-зиновьевского центра», по-видимому, оставался тайной не только для членов Политбюро, но и для Ягоды.

Первым среди участников будущего процесса был арестован политэмигрант Валентин Ольберг. В отличие от других эмигрантов, выведенных на процесс, он действительно встречался с Седовым и вёл переписку с Троцким. В Гарвардском архиве хранится переписка Троцкого и Седова с Ольбергом, в которой идёт речь о распространении «Бюллетеня оппозиции» в различных странах, включая СССР, и о деятельности немецкой группы левой оппозиции [38]. Однако уже в 1930 году Троцкий отклонил предложение Ольберга приехать в Принкипо для того, чтобы стать его секретарём. Это произошло потому, что берлинские друзья Троцкого хорошо знавшие Ольберга, считали его «если не агентом ГПУ, то кандидатом в агенты» [39].

По свидетельству А. Орлова, Ольберг ещё в конце 20-х годов был завербован ОГПУ и вёл агентурную деятельность среди зарубежных групп левой оппозиции. Затем он был отозван в Советский Союз и в 1935 году направлен в Горьковский пединститут, где «органы» напали на след нелегального кружка по изучению работ Ленина и Троцкого.

В 1935 году парижская комиссия по контррасследованию московских процессов получила показания от матери Ольберга. Из них явствует, что, помимо В. Ольберга, в СССР эмигрировал и его брат Павел, работавший в Горьком инженером. В письмах матери П. Ольберг с энтузиазмом рассказывал о своих впечатлениях об СССР и о получении советского гражданства [40]. 5 января 1936 года (в один день со своим братом) он был арестован, а в октябре того же года расстрелян вместе с большой группой «троцкистов» из Москвы, Горького и других городов (в числе этой группы был зять Троцкого Платон Волков — к моменту ареста рабочий в Омске) [41].

Валентин Ольберг, как говорилось на февральско-мартовском пленуме, «был известен органам НКВД уже в 1931 году». Более того — в распоряжении «органов» находились переданные в том же году зарубежным агентом ГПУ письма Троцкого к Ольбергу [42]. Тот факт, что Ольберг после всего этого не был арестован, может быть объяснён только тем, что ОГПУ рассматривало его как весьма ценного агента и надеялось на его более тесное внедрение в окружение Троцкого.

После первых допросов В. Ольберг направил заявление следователю, в котором писал: «Я, кажется, могу оговорить себя и сделать всё, лишь бы положить конец мукам. Но я явно не в силах возвести на самого себя поклёп и сказать заведомую ложь, т. е. что я троцкист, эмиссар Троцкого и т. д.» [43]. Однако уже спустя месяц Ольберг «признался» в том, что прибыл из-за границы с заданием Троцкого и завербовал в террористическую организацию многих преподавателей и студентов Горьковского пединститута. Все названные им лица были привезены в Москву и 3 октября 1936 года были расстреляны.

На февральско-мартовском пленуме Ежов датировал начало следствия по делу «объединённого троцкистско-зиновьевского центра» декабрём 1935 года. В начале 1936 года это дело «стало понемножку разворачиваться, затем материалы первые поступили [из НКВД] в ЦК». Однако Молчанов, непосредственно отвечавший за ведение дел троцкистов, считал Ольберга «эмиссаром-одиночкой». Поэтому он собирался провести суд над Ольбергом и на этом завершить данное дело [44].

Несколько позже Ягода и Молчанов сочли, что будет достаточно «связать» Ольберга с И. Н. Смирновым, доставленным в апреле 1936 года из политизолятора во внутреннюю тюрьму ГПУ. По словам Агранова, Молчанов хотел «закончить следствие ещё в апреле 1936 г., доказывая, что вскрытая террористическая группа Шемелева — Ольберга — Сафоновой, связанная с И. Н. Смирновым, и является всесоюзным троцкистским центром и что со вскрытием этого центра действующий троцкистский актив уже ликвидирован. Ягода, а затем и Молчанов утверждали вместе с тем, что лично Троцкий безусловно никакой непосредственной связи с представителями троцкистского центра в СССР не имел» [45].

Узнав о такой позиции Молчанова и Ягоды, Сталин «учуял в этом [деле] что-то неладное и дал указание продолжать его». Во исполнение этого указания Ежов устроил встречу с Аграновым, носившую конспиративный от Ягоды и Молчанова характер («Я вызвал Агранова к себе на дачу в выходной день под видом того, чтобы погулять»). На этой встрече Ежов передал Агранову «указания т. Сталина на ошибки, допущенные следствием по делу троцкистов, и поручил принять меры к тому, чтобы вскрыть подлинный троцкистский центр, выявить до конца ещё не вскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого во всём этом деле». Ежов назвал Агранову имена «прямых кадровиков Троцкого», прежде всего Дрейцера. «После долгого разговора, довольно конкретного так и порешили — он [Агранов] пошёл в Московскую область (т. е. в УНКВД по Московской области.— В. Р.) и вместе с москвичами они взяли Дрейцера и сразу же прорвалось» [46].

Дрейцер был доставлен в мае во внутреннюю тюрьму НКВД из Челябинской области, где он работал заместителем директора завода «Магнезит». Вслед за ним был арестован бывший заведующий секретариатом Зиновьева Пикель. Они были переданы следователю Радзивиловскому, по словам которого, «исключительно тяжёлая работа в течение трёх недель над Дрейцером и Пикелем привела к тому, что они начали давать показания» [47]. Однако эти показания Ягода считал явной выдумкой. На протоколах допросов Дрейцера, где говорилось о получении последним террористических директив от Троцкого, он писал: «неверно», «чепуха», «ерунда», «не может быть» [48].

Из этих же посылок Ягода исходил в своём сообщении о «троцкистском заговоре» на июньском (1936 год) пленуме ЦК, где он категорически отрицал связь «террористического центра» с Троцким. Выступивший на пленуме Сталин «восполнил» эти «пробелы» доклада Ягоды. Вспоминая об этом выступлении, Ежов на февральско-мартовском пленуме говорил: «Я чувствую, что в аппарате [НКВД] что-то пружинит с Троцким, а т. Сталину яснее ясного было. Из выступления т. Сталина прямо был поставлен вопрос, что тут рука Троцкого, надо ловить его за руку» [49].

19 июня Ягода и Вышинский представили Сталину список из 82 троцкистов, которых они считали возможным привлечь к суду как участников террористической деятельности. Однако Сталин потребовал объединить троцкистов с зиновьевцами и подготовить соответствующий открытый процесс.

После этого было возобновлено завершённое в мае следствие по делу Ольберга, от которого теперь были получены показания о его связях с гестапо. Аналогичные показания были получены от арестованных в июне четырёх других политэмигрантов.

В середине июля в Москву для переследствия были привезены из политизолятора Зиновьев и Каменев. К этому времени Зиновьев, проведший полтора года в тюрьме, находился в состоянии глубокой депрессии и деморализованности. Начиная с весны 1935 года, он неоднократно обращался с письмами к Сталину, в которых, в частности, говорилось: «В моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение». 10 июля 1935 года Зиновьев обратился к руководству НКВД с просьбой перевести его в концлагерь «с возможностью работы и передвижения», поскольку ему казалось, что только там он «хоть некоторое время мог бы протянуть».