1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов - Страница 84

Из собравшихся в зале совещаний мэрии горожан образовали для решения соответствующих вопросов административные комиссии.

А вопросы эти стали возникать один за другим. К 9 часам в город прибыли новые кавалеристы, а в полдень и сам Шварценберг во главе многочисленных войск[1487].

Излишне говорить, вторит за Дарденном Стинакер, что вюртембержцы вели себя как завоеватели страны. Приказы их командиров должны были выполняться немедленно, «под страхом наказания в соответствии с нормами военного времени». Малейшая задержка, малейшее неповиновение угрожало городу грабежами. Жители более не рисковали выходить на улицы[1488]. Появление в городе вюртембержцев на следующий же день ознаменовалось кражами: эти господа, писал Дарденн, видимо, вообразили себе, что по праву победителя все в городе принадлежит им и поэтому не стеснялись просто брать. Встав на постой у одного почтенного гражданина, вюртембержцы тут же ограбили его. Тот решил жаловаться самому принцу, их командиру, но по дороге его остановили двое военных и поменяли свои старые, стоптанные башмаки на его новые. Это отбило у него желание бродить по городу и кому-либо жаловаться[1489].

Жолибуа, пересказывая того же Дарденна, писал: «...только и слышно, как говорят о насилиях и грабежах этих варваров, которые, как уверялось в прокламациях, пришли в качестве друзей»[1490]. Помимо краж и насильственного своего рода неэквивалентного обмена горожанам сильно досаждали постои. В каждом доме квартировало от 8 до 10 человек, и требования их были, как казалось французам, бесконечны и безмерны. Никакого уважения, никакой благодарности: один горожанин (Жолибуа с удовлетворением отмечает, что у него не оказалось последователей) вышел навстречу оккупантам, чтобы побрататься с ними, так и его дом тоже был разграблен.

Дарденн, несмотря на так разрекламированную Ж. Антрэ любовь к научной точности, не назвал фамилии этих двух ограбленных шомонцев. Самого же его ни вюртембержцы, ни кто-либо еще не грабил. Сразу же после занятия союзниками Шомона, с 20 января, в доме у Дарденна появились постояльцы: у него квартировали то шесть, то восемь военных, о которых он позволил себе в письмах несколько пренебрежительных и нелицеприятных реплик. Дарденн, обращал внимание Стинакер, не был богат, но все же мог удовлетворить запросы своих гостей, а благодаря своему уму, образованию, храбрости свободно общался с командирами разных союзнических войск. Сначала у него встали на постой офицеры, «очень надменные и очень тяжелые в обхождении». Затем, писал Дарденн, заселились «обходительные и мягкие, как бараны», но с которыми не сэкономишь ни мяса, ни виноградной водки[1491].

Жолибуа, вслед за Дарденном подчеркивая брутальность интервентов, писал, что жителям приказали в окнах выставить на ночь по две свечи, а днем двери в своих домах рекомендовали держать открытыми, «если они не хотят, чтобы те были взломаны»[1492]. Действительно, 22 января 1814 г. комендант приказал мэру заставить жителей открыть двери своих домов[1493]. Дело в том, что дом и магазин часто были под одной крышей, а вход был через одну дверь: союзники хотели попасть не в жилища шомонцев, а в магазины. Столь же бессмысленно было запираться от военных, получивших ордер на расквартирование в том или ином доме.

В течение последующих 8 дней через город постоянно шли различные части союзников, останавливаясь здесь только на несколько часов отдыха: одни меняют других, уходящих на Бар-сюр-Об. Как прикидывал Дарденн, через город прошло не менее 150 000 человек, не считая всяких там мужчин и женщин, слуг и мародеров, «которые следуют за армией, как хищники за падалью». Дарденна поразила многочисленность обоза: «...никогда армия не тащила за собой столь значительного багажа»[1494].

IV корпус В. Вюртембергского оставался в Шомоне с 19 по 24 января. 25 января из Лангра сюда была перенесена Главная квартира Шварценберга[1495]. У Дарденна сменились постояльцы. На место вюртембержцев заселилось шестеро других военных: «...они просили с наглостью, они угрожали с хвастовством. “Это право войны, - сказал мне один офицер, - писал Дарденн, - это только из нашего благородства мы оставим вам дом и мебель, ибо все здесь принадлежит нам по закону силы”»[1496]. Практически до самого окончания оккупации у Дарденна кто-то квартировал: то вюртембержцы, то богемцы, то русские... Профессор имел возможность сравнивать. Известно, писал Стинакер, что русские и пруссаки не питали одинаковых чувств к Франции, что в завоеванной стране они оставили по себе различные воспоминания[1497]. Стинакер свой вывод делает из анализа писем Дарденна, который противопоставляет мягкости нрава сына казачьего атамана брутальность прусского офицера. Насколько русский был вежлив и обходителен, настолько пруссак груб и требователен. Пруссак требовал, чтобы хозяин дома поил его кофе с ликерами, но «где их взять в такое время?», бутылка водки и та стоила от 10 до 12 франков, вина - от 8 до 10 франков, а один апельсин - 30 су...[1498] «Эта ненависть немцев - грустный продукт наших завоеваний», - констатирует Дарденн. Но при этом немцы не отказывали императору в его военных способностях. Как-то за обедом, на котором присутствовали два немецких офицера, одна дама позволила себе несколько слов против Бонапарта. Тогда один из этих офицеров воскликнул: «Замолчите, мадам! Это один из величайших людей!»[1499] - и подкрепил свое мнение ударом кулака по столу.

С появлением в Шомоне Генеральной квартиры Шварценберга 25 января появился и новый приказ: шомонцам «под угрозой смерти» следовало сдать все свое оружие в мэрию[1500].

Лично Дарденна (а в пересказе Жолибуа получается, что вообще всех горожан) раздражало веселье союзников: прибывшие в город солдаты принесли с собой атмосферу победы: крики «Ура!», бравурные песни, головные уборы, украшенные по случаю виктории зелеными веточками. Дарденна же угнетал вид раненых, печалила участь соотечественников: 26 января в Шомон прибыли раненые и 11 или 12 пленных французов, которых тут же эвакуировали в Лангр. 27 января прошел слух об отступлении французов к Труа[1501].

Дарденн переживал о судьбе Франции и желал тогда, как и большинство французов, только мира. Он писал, что до шомонцев дошли слухи о переговорах 23 или 24 января по условиям мира, в которых участвовали и два французских полномочных представителя. По слухам, эти переговоры сорвал лорд Каслри, который заявил, что с Наполеоном дела можно вести, только находясь уже в Париже. Там французам будут предложены самые унизительные условия. Говорят, что Франции придется отказаться не только от завоеванных за последние 20 лет территорий, но и отдать кое-что приобретенное еще во времена Людовика XIV, уступить англичанам несколько портов, а другим союзникам - большую часть крепостей. «Позор!» - восклицает Дарденн. Неудивительно, что на таких условиях мир с Наполеоном и Францией союзникам подписать будет крайне сложно. Французы, скорее, согласятся быть похороненными под развалинами их родины, чем подпишут такие статьи. Союзники говорят, что у них миллион солдат, а у французов армии больше нет. И что делать в такой ситуации? Один прусский офицер рассказал Дарденну, что Англия имеет план разделить Францию на две части, восстановив Аквитанское королевство и тем самым уменьшив влияние Франции в Европе. Этот проект казался прусскому офицеру мудрым: следовало бы немного придушить победителей Йены и Ауэрштадта, только вот Россия противодействует планам Англии. Якобы Дарденн, полагая, что немецкое самолюбие было ранено брутальным отношением Наполеона к Пруссии, в ответ улыбающемуся пруссаку назвал этот английский план абсурдным и аполитичным. Не стоит забывать, отвечал Дарденн, что французы терпят присутствие союзнических войск на своей территории не из-за бессилия или отсутствия храбрости, а лишь из-за стремления к миру. Но позорный мир заставит французов вновь взяться за оружие, и снова потекут реки крови.