1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского - Страница 14

— Ну хорошо, — протянул я, про себя подумав, что Вилсон уж очень странного шпиона в Санкт-Петербург приволок.

— Ваше сиятельство, отпусти-и-ите меня, — запричитал отрок.

— А поручений шляхтич никаких не давал? — спросил я.

— Как же-с! Бумагу я по его поручению в кирху носил, — выдал отрок.

— Какую бумагу?! — едва не взревел я. — Что ж это из тебя клещами все вытягивать нужно?!

— Шляхтич просил бумагу в кирху…

— В какую кирху?! Дорогу помнишь?

Я с трудом усидел на месте. Сердце рвалось из груди, в то же время и досадовал я на себя, что сразу не догадался правильный вопрос мальчишке задать. А отрок оказался сообразительным малым, хотя и имел заспанный вид.

— Так на Невском которая, от Екатерининского канала ^[14] близехонько…

— Собор Святой Екатерины! — догадался я и крикнул Жану: — Слыхал? Давай! Дуй туда!

— Бумагу велено было господину Билло передать, — сообщил мальчишка. — К самому-то Билло не пустили меня, так я бумагу секретарю его отдал.

Через несколько минут коляска повернула на площадку перед собором. Мы поднялись по лестнице и оказались в храме. Он был не таким большим, каким казался снаружи, имел лишь один, центральный, неф, а по сторонам — лишь небольшие углубления, придававшие помещению форму креста.

— Вон он, вон! — Мальчишка потянул меня за рукав.

— Кто?

— Секретарь.

Он указал на сухопарого паписта в черной сутане с белым воротничком и Библией в руках. Я огляделся и заметил в углублении слева конфессионал, исповедальню по- русски.

— Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, — приказал я мальчишке.

Сам же подошел к секретарю и взял его под локоть:

— Ну-ка, Игнатий Лойола ^[15] , пройдемте на исповедь! — И повел его к исповедальне.

— Обождите, так нельзя, — промямлил он.

Но я уже затолкнул его на свободную половинку, двинул ему кулаком в нос и схватил правой рукой за горло, чтоб не кричал. Сам я втиснулся внутрь и левой рукой завесил проем.

Священник ловил воздух, юшка стекала из носа в его разинутый рот.

— Слушай меня! — прошипел я. — Сей момент сверну твою цыплячью шею, если не ответишь. Называй имена. Какие есть корреспонденты у господина Билло в Москве? С кем он состоит в переписке?

Я ослабил хватку и священник просипел:

— Сюрюг, Сюрюг, мосье Адриан Сюрюг… Больше никого…

— Что за Сюрюг? Кто он такой?

— Настоятель храма Святого Людовика, — пояснил папист.

— Все?! — прошипел я с угрозой в голосе и на мгновение усилил хватку.

— Никому больше в Москву мы не пишем, — прошелестел секретарь. — А что происходит? Кто вы?

— Ладно, живой труп ^[16] , никто не должен знать о нашем разговоре. Тебя немного помучает мигрень. Как напоминание о тайне исповеди.

Я заставил его наклониться и ударил по голове так, чтобы он на несколько минут лишился чувств. Он обмяк, я подхватил его под мышки, опустил на скамейку, а сам выскользнул наружу и поплотнее задернул штору.

Подняв голову, я встретился взглядом с мраморным ангелом. Он сидел на полукруглом выступе, свесив вниз изящную ножку, и левой рукой указывал на конфессионал, а правой куда-то в небо, отчего казалось, что он как бы разводит руками в недоумении.

— Исповедоваться нужно перед аналоем, а не шушукаться по закуткам, — буркнул я и скомандовал мальчишке: — Идем отсюда!

На улице я выдал отроку целковый.

— Ступай себе, — сказал я. — Никому ни слова! Иначе и вправду окажешься на дыбе, глазом моргнуть не успеешь.

Мальчишка зажал в кулаке монету и пустился наутек. Я приказал французишке возвращаться, а дома я отвесил ему подзатыльник.

— Сударь! Что же это вы делаете-с?! — вскрикнул он.

— Полно тебе, Жан. Это сдача тебе. Из гостиницы передали. Уж больно ты чаевые щедрые оставил! Так что в двойном размере! — И еще раз треснул его по затылку.

Он состроил жалостливую физиономию, но я показал ему кулак:

— Молчи, а то еще получишь! Неси письменный прибор. Я должен срочное письмо отправить Ростопчину.

Мосье Каню шмыгнул носом и отправился за бумагой, пером и чернилами.

— И собирайся! — приказал я. — Отправишься в Москву немедленно. Вещи, что мы из Лондона везем для Жаклин и детишек, с собою возьмешь.

Я написал письмо московскому генерал-губернатору графу Федору Васильевичу Ростопчину. В письме указал, что, по моим сведениям, в Первопрестольной некто аббат Сюрюг занимается шпионской деятельностью и является крайне важным для Наполеона агентом. Я запечатал послание и вручил Жану.

— Передашь лично в руки фельдмаршалу Федору Васильевичу Ростопчину, — наказал я.

— Кто же меня пустит-с к нему, сударь? — усомнился мосье Каню.

— Попросишь доложить, что прибыл по моему поручению, и граф Ростопчин непременно примет тебя. Не забывай, когда-то он возглавлял Коллегию иностранных дел, и я служил под его началом.

— Барин, а до утра-с нельзя ли обождать? — заскулил французишка.

— Можно, — ухмыльнулся я. — Как раз квартальный и явится за тобой.

— Вы думаете-с…

— Хочешь проверить? — перебил я. — Давай, Жан, не глупи. Отправляйся немедленно. Жаклин и дети обрадуются тебе. Поклон им передашь. И я со дня на день приеду.

Он уехал, и я пожалел, что не попросил перед отъездом сварить мне кофия. У самого у меня получился безобразный напиток. Каким бы мосье Каню ни был канальей, а ради кофия приходилось и такого терпеть. Эх, Жан, what a dog! ^[17]

Я

Когда я вернулся домой, мне открыла дворничиха. Стены квартиры содрогались от богатырского храпа, на полках звенела посуда. Баба выпучила глаза, как бы извиняясь за причиненные неудобства.

— Что за новости?! Кто это? — возмутился я. — Еще один посланник генерала Вилсона? И явно живее двух предыдущих!

Я принял подсвечник с двумя рожками из рук дворничихи и прошел в гостиную. Храп разносился из кресла, стоявшего у окна. Дородный господин лет пятидесяти спал, запрокинув голову на спинку. Пышные усы трепетали при каждом выдохе из открытого рта. Когда свет упал на его физиономию, он перестал храпеть, пошлепал губами, веки его дрогнули, глаза приоткрылись — сперва щелочками, затем шире, и гость разразился криком:

— А-а! Что-о?! Что за напасть?!

Он попытался вскочить, но, только забавно подпрыгнув, вновь плюхнулся в кресло и перекрестился.

— Простите, сударь, с кем имею честь? — спросил я.

— Полковник Парасейчук, — представился он. — А вы верно действительный статский советник граф Воленский?

— Честь имею. — Я кивнул.

— Что же вы, ваше сиятельство, так в темноте-те меня напугали? — промолвил он.

Я отступил в сторону, и Парасейчук поднялся из кресла. В окне я заметил отражение своего лица между двумя свечами — испуг полковника был вполне простителен.

— Я откомандирован к вам для поездки в Москву, — произнес полковник.

— В Москву отправляемся завтра, — сказал я. — А пока вам будет сподручнее переместиться на диван. Засим, сударь, оставляю вас до утра.

Я удостоил полковника легким поклоном и направился было в спальню, но вдруг в дверь постучали.

Надворный советник Косынкин крайне изумился тому, что отворила ему дворничиха.

— А где же ваш камердинер? — Косынкин огляделся по сторонам, словно предположил, что не заметил французишку в каком-нибудь углу.

— Я отправил его в Москву, — сказал я.

— В Москву?! Одного?! — вскинул брови Вячеслав Сергеевич.