13 маньяков - Страница 3

Сквозь морок водки, пива, коньяка и коктейлей Минаков попытался вспомнить, где он слышал этот отрывок раньше.

– Это же… Вот черт…

Да, он вспомнил. Он не просто слышал – он сам написал то, что читала Нина наизусть.

– Это же из моих «Рабов». Слово в слово. Как ты это запомнила?

– У меня хорошая память, – улыбнулась она широко. – Я знаю твой роман от первой до последней буквы.

Минаков взглянул в ее глаза изумленно и понял, что она не врет. Весь роман на память. Триста сорок три страницы.

Легкое беспокойство закралось в душу писателя.

– Сколько же раз нужно было прочитать его?..

– Один. Всего один раз. Я никогда не перечитываю. Я знаю на память все книги, которые прочла.

– Ты разыгрываешь меня.

Она прикрыла веки и продекламировала:

– Полчаса спустя солнце выглянуло из-за туч, и на подъездной аллее у дома Гэтсби показался автофургон с провизией для слуг – хозяин, я был уверен, и куска не проглотил бы. В верхнем этаже горничная стала открывать окна… Она поочередно показывалась в каждом из них, а дойдя до большого фонаря в центре, высунулась наружу и задумчиво сплюнула в сад. Пора было возвращаться. Пока вокруг шумел дождь, я как будто слышал в гостиной их голоса, то ровные, то вдруг повышающиеся в порыве волнения… Но сейчас, когда все стихло, мне казалось, что и там наступила тишина.

Минаков слушал, затаив дыхание.

– Это Фицджеральд, – закончила Нина все с той же улыбкой, – «Великий Гэтсби»[1].

Глеб, к его стыду, не читал Фицджеральда, но у него не было повода сомневаться, что он услышал только что отрывок из «Гэтсби».

– Ты же уникум! – воскликнул он искренне. – И ты работаешь медсестрой с таким талантом? Ты могла бы зарабатывать на этом большие деньги, например…

Нина перебила писателя, неуклюже сунувшись в его объятия и впечатывая свои губы в его раскрывшийся от удивления рот. Удивление сменилось страстью, когда их языки соединились. Нина целовалась так же по-детски, как двигалась, но ее открытость распаляла Глеба. Его руки уже тискали маленькие, немного костлявые ягодицы девушки. Сначала сквозь юбку, потом – сквозь трусики танга, наконец, под ними. Его ладони деловито сдавили прохладную плоть.

Нина не останавливала писателя, тычась, как котенок, губами в его губы.

Он прижал ее к себе крепко, так, чтоб она могла ощущать его эрекцию. Пальцы скользнули между ее ног сзади, в жесткие волосы, в поисках влажного тепла. Однако там было очень сухо и так же прохладно. Сквозь возбуждение Глеб отметил, что ни дыхание девушки, ни ее пульс не сбились, как должно было быть.

– Все в порядке? – спросил он, отстраняясь.

– Да-да, конечно, – она сосредоточенно почесала горло.

– Я делаю что-то не так?

– Все так, – Нина улыбнулась, подтверждая свои слова. Ногтями она продолжала чесать шею.

Он затоптался на месте, чувствуя себя не в своей тарелке. Ночью, на пляже, с этой странной девицей, с полнометражной эрекцией в штанах.

– Я бы, пожалуй, выпил еще, – сказал он досадливо.

Нина энергично царапала ногтями свою кожу и улыбалась.

– Комары, – пояснила она.

– Ну хватит, – он не грубо, но настойчиво отвел ее руку от шеи.

Она смотрела на него отрешенно, не забывая улыбаться.

«А не вколола ли она себе что-то, пока была в туалете?» – спросил себя Глеб, присматриваясь к зрачкам Нины. Он неплохо разбирался в наркотиках и реакции на них. Изучал эту тему, пока работал над первым романом. Нет, непохоже, что Нина под кайфом. Скорее просто коньяк.

Нина находилась в ступоре полминуты и так же резко вышла из него:

– Я бы тоже выпила.

– Ну да…

– У меня дома вино. Это в пятнадцати минутах ходьбы. Пойдем.

И она положила ладонь на его промежность.

«Ты странная, но сегодня я тебя трахну», – пообещал ей мысленно Минаков.

И она вновь повела его за руку – через бессонный приморский проспект, по взбирающимся в гору улочкам. Едва они отошли от центра города, как попали в соответствующую времени суток тишину. Курортники остались позади, редкие фонари слабо освещали безлюдную дорогу. Нина стала вести себя спокойно, как в начале их знакомства, наладившийся диалог вновь вертелся вокруг литературы. Минаков решил, что ночной воздух протрезвил ее; его он точно протрезвил.

– Ты живешь одна? – спросил он, запыхавшийся от долгого подъема вверх. Прогулки по этому городу напоминали альпинизм.

– Одна. Детей у нас не было. Дети нас мало интересовали, понимаешь? У нас были книги.

– Я тоже считаю, что книги лучше детей, – поддержал Глеб. – Могу признаться тебе, как поклоннице номер один. Когда я писал «Рабов», я…

Он замолчал, увидев, что спутница остановилась. Перед ними, в низине, раскинулся частный дом времен, кажется, Чехова. Стены его едва виднелись сквозь заросли сирени.

– Послушай, – сказала Нина медленно, будто тщательно подбирала слова. – Я вовсе не твоя поклонница.

– Нет? – шутливо вскинул он брови.

– Нет. Твой роман, «Рабы»… в нем слишком много слюны.

– Слюны? – Удивление стало не наигранным.

– Да. Много слюны и спермы. – Ее правильный римский носик сморщился. – Много мужского запаха. Не самого мужчины – его там нет, а именно запаха. Старых трусов, пота, несвежего дыхания. И слюна, она висит на каждой строчке жемчужными ниточками. Ты не обижайся, хорошо?

– Хорошо, – оторопело повторил он.

– И там слишком много тебя, понимаешь? Ты выводишь на сцену персонажа, этого Фому, но вместо него ты постоянно суешь себя. А ты не интересен читателям. Ты только рассказчик, да? Ты должен рассказывать, а не падать на слушателя огромным пахнущим телом. Куда ни сунься, слюна, да?

– Продолжай, – с энтузиазмом закивал Глеб. Удивление сменилось в нем весельем, саркастическая ухмылка заиграла на губах. В дилемме «плакать или смеяться» он выбрал последнее. Ведь это правда происходило: шизоватая пьяная медсестра критиковала его роман, получивший четыре международные премии, переведенный на шесть языков (и это только начало!), ждущий скорой экранизации… Она говорила ему в лоб о недостатках того, к чему ни она, ни ее покойный бесталанный докторишка и на милю не приблизились бы! И пускай он не помнил наизусть ни одного стихотворения (даже своих, юношеских), а она вызубрила всего Фицджеральда (тоже мне величина!), она не имела никакого права!

Но Минаков сдержался. Подавил справедливый гнев. Он мог бы отвесить ей оплеуху, наорать и вернуться в отель. Но существовала другая возможность. Промолчать. Проглотить. Поиметь ее. А уж потом высказать все, что накипело в душе за время вынужденного общения с этой дурой.

– Все так плохо? – заискивающим тоном спросил он.

Получилось реалистично.

– Ну не знаю, – вздохнула она серьезно. – Возможно, хорошее редактирование помогло бы. Если выбросить все лишнее, возможно…

Минаков скрипнул зубами и сказал приветливо:

– Я рад, что ты так искренна со мной. Я это очень ценю, правда.

Она не заметила подвоха и застеснялась.

– Мне приятно помочь тебе. Ну чего же мы стоим?

«И верно, чего же? – хмыкнул он про себя. – Чем скорее я кончу, тем скорее объясню тебе, как это плохо – хамить известным писателям».

Нина побежала к дому по каменным ступенькам. Минаков – за ней, полный злого азарта. Вопреки всему, заявление девушки не убило в нем сексуальную тягу, а лишь распалило ее.

Сегодня он будет жестким, быстрым и грубым.

Обстановка в доме Нины заставила Глеба вспомнить о квартире своей бабушки-долгожительницы. Дряхлая венгерская мебель, телевизор «Электрон», накрытый накрахмаленной салфеткой, искусственные цветы в вазах. На стене – черно-белые фотографии и вышитое панно с оленями. Ужасная ковровая дорожка под ногами – как без нее. Минаков прогулялся мимо серванта, разглядывая с отвращением выставку пыльного хрусталя и фарфоровых зверушек.

Это не было похоже ни на жилье хирурга, ни на обитель молодой женщины.