12 маленьких радостей и одна большая причина (СИ) - Страница 38

– Завтра последний день, – тихо начала я, поджав потрескавшиеся от мороза губы. Внутри словно что-то защемило, но мой голос был ровным, без тени угрюмости или тоски. Только смирение и добродушная покорность.

– Да, – коротко ответил Гейб, отворачиваясь. Видимо, при обсуждении таких тем ему было проще смотреть на проносящиеся неподалеку машины, чем на меня. Что ж, разве я вправе винить его, если сама упрямо избегаю зрительного контакта? – Ты хочешь обсудить это именно сейчас?

– Да. Просто мне немного страшно.

– Почему?

– Потому что я не знаю, кто я без тебя. Я привыкла быть угрюмой и замкнутой, видеть каждый изъян окружающего мира, отрицая все его положительные стороны, а теперь… Теперь не выходит так жить, все слишком быстро поменялось, – смущенно призналась я, ожидая покровительственной улыбки или утешительного прикосновения, но в ответ не получила ничего – архангел все так же смотрел впереди себя.

– Я сделал все, что было в моих силах, и прогресс на лицо. Ты уже не настолько истерична и холодна к окружающим, ледяная корка треснула, а о таком я и мечтать не мог после нашего знакомства. Думаю, ты готова.

– А я думаю иначе, – запротестовала я, стиснув зубы, чтобы не начать плакать, как это случалось обычно. – Я не знаю, сколько смогу продержаться одна. Все это время ты был рядом и буквально впихивал в меня оптимизм, а что делать дальше – я даже не представляю.

– Есть. Спать. Работать. Встретить того самого и родить кучу детишек. Стандартная человеческая программа, в которую…

– … никак не вписывается архангел, – закончила я, оборвав Габриэля. Он окинул меня похолодевшим взглядом, а затем снова принялся разглядывать прохожих, так и не поправив меня, чего я с такой надеждой ждала.

– Вот именно. Так что чем меньше ты привяжешься ко мне, тем лучше будет для нас обоих.

– А если уже поздно? – после недолгого молчания спросила я все таким же тихим голосом. – Если я привязалась настолько сильно, что уходить поздно?

– Изабелл, ты же прекрасно понимаешь, что я не могу. Это же не сказка и не мультфильм Диснея – здесь не будет радужных концов, но устроить счастливую жизнь ты можешь.

– Хорошо, – подавленно согласилась я, нервно сглотнув и отвернувшись. – Я поняла, что ради какой-то дурочки ты не будешь менять свою жизнь и жертвовать всем. «Это же не сказка и не мультфильм Диснея». Раз уж от самоубийства ты меня отговорил, остается только смириться и выполнить стандартный жизненный план с пятнадцатью детьми, домом в предместье и золотистым ретривером, – фыркнув, я представила эту отнюдь не вдохновляющую картину, а затем вновь обратилась к собеседнику с единственным интересующим вопросом: – А ты? Продолжишь бежать, верно?

– Что? – Габриэль удивленно вскинул брови, словно не понял, о чем я. К его сожалению, достаточно просто взглянуть в глаза, чтобы все усилия оказались пустой тратой времени.

– То, чем ты все время занимаешься – убегаешь. Я не знаю, от кого или чего, но возникает ощущение, будто ты не можешь остановиться. Боишься остановиться. Так, будто не сможешь снова бежать без оглядки, делая вид, что это всего лишь жажда приключений. Нет. Это животный страх. Я знаю, о чем говорю.

– Не знаешь.

– Знаю. Когда вслед за отцом умерла мать, я бросила колледж и уехала из города. Путешествовала автостопом. Меня занесло на другой конец страны, потом в Техас, оттуда в Монтану, и так и продолжалось восемь месяцев. Тысячи новых лиц, о которых я забывала через тридцать минут после расставания, новые города, слившиеся воедино… Мне казалось, что это сможет вытеснить всю ту боль, травившую сердце, поэтому все продолжала и продолжала, пока не кончились деньги. Вернулась в Бостон, восстановилась в колледже, подрабатывала официанткой, но в одном я ошиблась: вся эта игра наперегонки с воспоминаниями обернулась полным крахом. Чем дольше ты отрицаешь боль, тем сильнее она тебе отомстит, когда силы для сопротивления кончатся. Я знаю, я всего лишь человек, но я сломалась – сломаешься и ты. Не так быстро, но кто сказал, что не так же болезненно?

Архангел молчал, опустив взгляд на свои ботинки, облепленные пушистым скопищем снежинок. Глянув на него, я и сама пожалела, что подняла эту тему, таким подавленным он казался. Захотелось вернуть свои слова обратно и просто молча обнять его, будто репетируя прощание, но у меня не было ни суперспособностей, ни машины времени, так что оставалось лишь стыдливо прошептать:

– Прости. Я зря все это начала.

– И правда, – согласно кивнул он, – Так что предлагаю просто забыть этот разговор.

Внимательно вглядевшись в мое лицо, мужчина едва заметно улыбнулся и ненавязчиво переплел наши пальцы. Наконец взгляд его фисташковых глаз снова потеплел, отчего мне стало хоть чуточку легче.

– У нас есть целых двадцать четыре часа, Изабелл Винтер. Целых двадцать четыре часа до того, как ты проспоришь мне желание.

========== Двенадцатая маленькая радость: Бесснежный недо-Сочельник или Марафон обещаний от ангела-извращенца ==========

Комната была укрыта мягким махровым мраком, с которым обессилено боролся слабый ночник. То ли было слишком рано, то ли тяжелые шторы не пропускали ни лучика света, но, в любом случае, навязчивое солнце не смело нарушить тот потрясающий уют поздней зимней ночи. Свернувшись клубком под пушистым одеялом, я едва заметно улыбалась, мечтательно уставившись куда-то вдаль. После дикого воя с парковки, который издавал чей-то потревоженный автомобиль внизу, я не могла вернуться ко сну. Так как даже сладкая дрема не почтила меня своим присутствием, приходилось довольствоваться полетом фантазии в теплой постели при свете ночника.

Мысли в голову лезли не самые праздничные и жизнеутверждающие: до Рождества осталось едва больше суток, как и до окончания некогда бесившего меня спора. Даже елки нет, что ж за праздник-то такой у меня будет?! Нелогично со стороны архангела – устраивать двухнедельные каникулы с путешествиями во времени и домогательствами, а в канун Рождества оставлять меня наедине с расставанием. Негодяй, мог бы хотя бы…

– Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь! – в резко распахнувшуюся дверь ввалился Габриэль, вытянув перед собой руку, как поступает любой уважающий себя декламатор стихов, завидев желанную аудиторию. Ну и что, что аудитория быть таковой вовсе не мечтает? Право, творцам чужды столь суетные заботы обывательского мира!

– Чего ты орешь с утра пораньше?! – взвизгнула я, натянув одеяло до подбородка и недовольно уставившись на небожителя. И правда, его голос, и так достаточно громкий, сейчас был словно пропущен через невидимый небесный микрофон.

– Его лошадка, снег почуя, плетется рысью как-нибудь, – только продолжал архангел, медленно приближаясь к моей кровати. Схватив с прикроватной тумбочки карандаш, я наставила его на шумного посетителя и как никогда серьезно крикнула:

– Квиетус, придурок!

То ли Джоан Роулинг меня подставила, а заклинание оказалось настоящим, то ли я всего лишь выглядела еще глупее чтеца поэзии, что ввергло последнего в некоторый ступор. В любом случае цель была достигнута – Габриэль все же умолк.

– Кажется, тебе пора заканчивать с Гарри Поттером, – после недолгого и неловкого молчания заметил архангел.

– А тебе пора заканчивать будить меня ни свет ни заря, – в ответ огрызнулась я, отложив карандаш. Три с половиной года мечтать о банальном пятнадцатичасовом сне, а уволившись с работы вставать еще раньше прежнего. Воистину, я родилась под счастливой звездой. – И да… Русская поэзия? Утром? Спасибо, что не в оригинале.

– Когда у тебя есть целая вечность за плечами и еще больше впереди, времени хватает даже на бесчисленную поэзию. А вообще Пушкин был славным малым… Вот ты знаешь, сколько у него было любовниц? Какой там Казанова, я вас умоляю! – восхищенно вскрикнул мужчина, хлопнув в ладоши.

– Как это на тебя похоже, восхвалять человека за количество женских имен в списке «Трахтоберфест».

– Запатентуй название, пока я буду обдумывать количество нужной мне бумаги, – усевшись на краешек кровати возле моих ног. – Твое имя ведь пишется с двумя «л» на конце?