100 Великих Книг - Страница 56

Дон Кихот — популярнейший образ мировой литературы, один из немногих, которому ставятся памятники (наиболее известный сооружен в Мадриде, а копия его — дар испанского народа — поставлена в Москве). Но он же — один из неразгаданных по сей день образов. Кто он? Чудак и фантазер? Безусловно! Но у Рыцаря Печального Образа, оказывается, есть выстраданная философия, принадлежащая, разумеется, самому автору. Она четко и подробно прописана в 1-й части романа. О ней редко вспоминают, хотя именно здесь кроется ключ к правильному пониманию и самого произведения, и его фабулы.

Концептуальный аспект содержится в рассуждениях Дон Кихота об идеалах золотого века. Они утрачены, но не безвозвратно. И миссию по их возвращению как раз и берет на себя герой бессмертного романа Сервантеса:

— Блаженны времена и блажен тот век, который древние назвали Золотым, — и не потому, чтобы золото, в наш Железный век представляющее собой такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. В те благословенные времена все было общее. Для того, чтоб добыть себе дневное пропитание, человеку стоило лишь вытянуть руку и протянуть ее к могучим дубам, и ветви их тянулись к нему и сладкими и спелыми своими плодами щедро его одаряли. Быстрые реки и светлые родники утоляли его жажду роскошным изобилием приятных на вкус и прозрачных вод. Мудрые и трудолюбивые пчелы основывали свои государства в расселинах скал и в дуплах дерев и безвозмездно потчевали любого просителя обильными плодами сладчайших своих трудов. «…» Правдивость и откровенность свободны были от примеси лжи, лицемерия и лукавства. Корысть и пристрастие не были столь сильны, чтобы посметь оскорбить или же совратить тогда еще всесильное правосудие, которое они так унижают, преследуют и искушают ныне. Закон личного произвола не тяготел над помыслами судьи, ибо тогда еще некого и не за что было судить. Девушки, как я уже сказал, всюду ходили об руку с невинностью, без всякого присмотра и надзора, не боясь, что чья-нибудь распущенность, сладострастием распаляемая, их оскорбит, а если они и теряли невинность, то по своей доброй воле и хотению. Ныне ж, в наше подлое время, все они беззащитны, хотя бы даже их спрятали и заперли в новом каком-нибудь лабиринте наподобие критского, ибо любовная зараза носится в воздухе, с помощью этой проклятой светскости она проникает во все щели, и перед нею их неприступности не устоять. С течением времени мир все более и более полнился злом, и вот, дабы охранять их, и учредили наконец орден странствующих рыцарей, в обязанности коего входит защищать девушек, опекать вдов, помогать сирым неимущим. К этому ордену принадлежу и я «…»

Кредо Дон Кихота: «Я по воле небес родился в наш Железный век, дабы воскресить Золотой». Чуть позже он добавит: «Я принял обет рыцарства и дал клятву защищать обиженных и утесняемых власть имущими». Если взглянуть на хрестоматийные эпизоды романа сквозь призму приведенных утверждений, то, согласитесь, все они будут смотреться уже по-другому. И защита мальчика от побоев хозяина, и освобождение каторжников, и сражение с несметными полчищами воображаемых злодеев, — все это отчаянные попытки вернуться к утраченным идеалам золотого века.

Дон Кихот — герой-одиночка, но действует он не в вакууме. Его окружает целый сонм других персонажей (подсчитано, что в романе выведено 669 действующих лиц). И среди них, конечно же, верный оруженосец Санчо Панса, чье имя стало таким же нарицательным, как и его хозяина. Образ испанского крестьянина увековечен в бронзе мадридского и московского памятников вместе с Дон Кихотом. Санчо — прямая противоположность Рыцарю Печального Образа: он абсолютно приспособлен ко всем перипетиям суровой жизни; крестьянский практицизм и природная смекалка позволяют ему вывернуться из любой неблагоприятной ситуации.

Но есть и то главное, что роднит двух героев, принадлежащих к разным сословиям: Санчо также не теряет веры в лучшее будущее и искренне надеется, что завтрашний день станет лучше вчерашнего. Однажды его наивные надежды, казалось, были близки к осуществлению. Волею судеб (а точнее — по прихоти герцога и его камарильи, разыгрывающих Дон Кихота) Санчо становится губернатором маленького городка, который он принял за обещанный остров. На этой должности за короткое время Санчо Панса благодаря своей практической сметке проявляет недюжинные способности управленца и справедливого судьи. Единственно, чего ему, к сожалению, не удалось — так это повывести всех донов и распродонов, которые надоели ему и всем хуже всяких комаров.

«Дон Кихот» — отнюдь не сатира в чистом виде, да к тому же обращенная в прошлое. Роман Сервантеса — в лучшем случае — трагикомедия с серьезным философским подтекстом. И философия эта нацелена в будущее. Чего стоят страстные рассуждения автора и его героя о тяготах и пагубности войн с гуманистическим выводом, что «цель войны есть мир». Сервантес как никто имел право на подобное утверждение. В молодости сам храбрый воин, изувеченный в кровопролитном сражении с турецким флотом и изведавший все ужасы алжирского плена, он хорошо знал, что говорил.

Трагедия Дон Кихота в том, что он пытался привить кодекс рыцарской чести в условиях, когда о чести и человеколюбии никто и не помышлял. Но так было всегда. Неудача и неизбежные вслед за тем насмешки постигли бы Дон Кихота в нынешние времена так же, как и в любую другую эпоху. Потому-то он и бессмертен.

Пройдут тысячелетия. Быть может, многие тысячелетия. Жизнь на земле наверняка изменится. Но вряд ли изменится природа человека: отягченное все теми же недостатками — каждое новое поколение будет по-прежнему повторять ошибки прошлого. Завершится атомная эра, обязательно наступит какая-нибудь другая — фотонная, торсионная, телепортационная и еще неизвестно какая. Быть может, и само человечество через секстиллионы секстиллионов лет, как предсказывал Циолковский, станет лучистым. Но сколько бы эпох и эр не прошло и в какие бы дали Вселенной ни забросила судьба наших потомков — их всегда будет сопровождать образ чудака с детской улыбкой на подернутом морщинами лице. И даже на неведомых планетах, в бескрайних просторах Космоса среди посланцев Земли в сияющих скафандрах — нет-нет да и тускло блеснут вдруг помятые латы Дон Кихота. Ведь он так мечтал, чтобы люди стали хоть чуточку лучше, чем они есть на самом деле.

Роман о приключениях Робинзона — книга совершенно удивительная. У всех, кто однажды прикоснулся к ней (а таких, кто бы не прикасался, практически не существует), в памяти запечатлевается не один только потрясающий ни на что не похожий сюжет, но и мельчайшие атрибуты самой Книги — формат, шрифт, бумага, обложка, даже ее запах и непременно — иллюстрации (как правило, Жана Гранвиля).

Помню — и до самой смерти не забуду — своего «Робинзона Крузо», которого еще до того, как я увидел саму книгу, мне много раз — теперь уже в далеком-предалеком детстве — перемазывала моя мать. Пересказывала больше по кинофильму, потому что саму книгу тоже читала в детстве. Главную роль в том старом (и одном из первых стереоскопическом) фильме играл Павел Кадочников — восходящая звезда советского кинематографа. И надобно такому случиться, что, когда он ехал на съемки этого фильма, мы оказались с ним в одном купе.

Шел 1944 год, близился конец войны, мы с мамой возвращались из Новосибирска, где два года прожили в эвакуации. «Русский Робинзон», оказывается, тоже прожил всю войну в Новосибирске, куда был эвакуирован вместе с Лениградским ТЮЗом, где тогда работал. Из Новосибирска же он ездил в Алма-Ату сниматься у Сергея Эйзенштейна в одной из своих лучших ролей — Владимира Старицкого во 2-й серии «Ивана Грозного». Но когда я с ним познакомился — впереди был «Робинзон Крузо». Дороги через полстраны оказалось достаточно, чтобы наговориться вволю. Кадочников постоянно брал меня — тогда еще малыша — на руки и с увлечением рассказывал о своей будущей роли. Конечно, лично я помню не так много, но кое-что все-таки помню. Остальное впоследствии дорассказала мама. Со временем все перемешалось в ее голове — долгая дорога, актер, Робинзон, Пятница, и позднее, когда я уже подрос, она по многу раз с неподдельным увлечением рассказывала мне удивительную историю о человеке, выброшенном бурей на необитаемый остров.