100% - Страница 8

Между тем приходили всё новые и новые люди, старые, и молодые женщины, старые и молодые мужчины, фанатики и мечтатели, агитаторы, сразу же разражавшиеся пламенными, страстными речами, в которых прорывалась их лютая ненависть.

У Питера душа ушла в пятки при мысли, что он находится в самой гуще опаснейших красных Американского города. Их боялись все благонамеренные граждане. Полиции они причиняли больше хлопот, чем все воры, грабители и бандиты вместе взятые. Теперь Питер начал понимать, почему это происходит, — он даже и не подозревал, что на свете существуют такие озлобленные, пылающие ненавистью люди. Такой народ способен на всё, что угодно! Он сидел молча, переводя беспокойный взгляд с одного лица на другое. Кто из них бросил бомбу? Будут ли они этим хвастаться сегодня?

Питер надеялся услышать что-нибудь об этом, но не был уверен, что это ему удастся. Это были такие странные преступники! Они называли его «товарищем». И они говорили с ним не менее сердечно, чем удивившая его своим участием маленькая Дженни; Что это — хитрость? Хотят добиться его доверия, или же они в самом деле к нему так относятся — к Питеру Гаджу, чужому человеку, своему тайному врагу? Питер изо всех сил старался провести их, но это так легко ему удавалось, что было жаль затраченных усилий. Он презирал их за это и, слушая, что они говорят, думал про себя: «Вот дурачьё!» Они пришли послушать его рассказ, забрасывали его вопросами, заставляли его повторять снова и снова, со всеми подробностями. Питера, конечно, хорошо натаскали: он не должен был упоминать о том подробном признании, которое его заставили подписать. Это дало бы в руки противников закона и порядка слишком опасное оружие. Он знал, что ему следует говорить возможно короче, рассказать, как он случайно очутился неподалеку от места, где произошел взрыв, и как полиция старалась заставить его признаться, что ему известно об этом. Питер и выложил всё это, строго соблюдая инструкции; но он не подготовился к подробным расспросам, которым его подвергли адвокат Эндрюс и лидер моряков старый Джон Дюранд. Они хотели знать всё, что с ним делали, кто делал и как, и когда, и где, и почему. Питер был в душе актером, и хотя в комнате были одни красные, ему нравилось, что все на него смотрят и им восхищаются. Поэтому он пустился в красочные описания: как Гаффи вывертывал ему руку и как его бросили в каменный мешок. Пережитые страдания ещё не изгладились у него из памяти, и он говорил о них так живо, что мог бы тронуть и более хладнокровную компанию.

И вскоре все женщины уже плакали, задыхаясь от негодования. Маленькая Ада Рут в порыве вдохновения начала читать стихи — может быть, она и сочинила их тут же? Казалось, она пылала священным гневом. В стихах говорилось о восстании рабочих, там раздавались крики толпы:

Питер слушал и думал про себя: «Бедная дурочка!» Потом Дональд Гордон, юноша-квакер, произнес речь; видимо, он импровизировал и говорил, потрясая чёрными кудрями. А Питер слушал и опять подумал: «Ну и дурак!» Затем какой-то другой человек, редактор рабочего журнала, сообщил, что он пишет передовицу. Он знал Гаффи и собирался поместить его портрет и назвать его «инквизитором». Он попросил карточку и у Питера, и Питер согласился сняться с тем, чтобы его фотография была помещена в газете под заголовком «Жертва инквизиции». Питер не знал, что означает это длинное слово, но согласился и опять подумал: «Вот дурачье!» Все они были сущими дураками — стоило ли принимать так близко к сердцу чужую беду?

Но Питер всё-таки порядком побаивался. Он не мог наслаждаться сознанием, что он герой дня. Он опасался, что члены профсоюзов поднимут шумиху в прессе, его имя станет известным всей стране; узнают о происках Транспортного треста, который всеми силами стремится отправить на виселицу крупного рабочего лидера. Питер с ужасом думал, как развернётся вся эта кампания. Он чувствовал себя жалким муравьем, ему казалось, что земля содрогается, вдруг осознав, какие гиганты схватились в смертельной борьбе. Питер крепко задумался: понимает ли Гаффи, какую кашу он заварил? Какой шум вызовет его история! Какое мощное оружие он давал в руки врагов! Что ценного может выудить у них Питер? Прислушиваясь к гневным речам, которые раздавались в этой тесной комнате, битком набитой людьми, он стал опять подумывать: не сбежать ли ему? Он ещё никогда не видел такого гнева, никогда не слышал таких страстных, обличительных речей; тут разносили не только полицию, но и суды, и прессу, и церковь, и колледжи — всё, что казалось неприкосновенным, святым таким благонамеренным гражданам, как Питер Гадж.

Питеру трудно было скрыть свой страх. И как было не испугаться! Адвокат Эндрюс предлагал увезти и спрятать его, на случай, если бы их противники вздумали с ним расправиться. Питер мог быть ценным свидетелем в защиту Губера, поэтому они должны хорошенько его оберегать. Но Питер снова взял себя в руки и принял героический вид. Чем он хуже других! Он, мол, тоже не трус.

Сэди Тодд, стенографистка, наградила его за героизм. У сестер была свободная комната в их маленькой квартирке, и если Питер согласен на время остаться у них, они о нём позаботятся. Питер принял это приглашение; в поздний час компания разошлась. Красные расходились со стиснутыми кулаками, и на лицах была написана суровая решимость; они надеялись использовать историю Питера, чтобы разжечь недовольство рабочих и поднять новую волну протеста. Мужчины на прощание сердечно пожимали ему руку; женщины смотрели на него восторженно, перешептывались друг с другом, восхищаясь его храбростью, выражали надежду и даже уверенность в том, что он будет отстаивать правду, познакомится с их идеями и присоединится к «движению». А Питер наблюдал за ними и всё время думал про себя: «Несчастные сумасброды!»

Солидные газеты Американского города, разумеется, не печатали выдвинутых левыми фантастических обвинений, будто полицейские подвергают свидетелей пыткам. Но один социалистический еженедельник, выходящий в Американском городе, поместил на первой странице портрет Питера и длинную статью о его испытаниях. В трёх других рабочих газетах также появилась статья, а Комитет по защите Губера напечатал воззвание и распространил его в тысячах экземпляров по всей стране. Эта листовка была написана Дональдом Гордоном, юношей-квакером. Он принёс Питеру корректуру, чтобы проверить, все ли подробности изложены правильно. Читая статью, Питер невольно ощутил прилив гордости: вот он, оказывается, какой! Питер ни словом не обмолвился о своём прошлом, а те из членов Комитета по защите Губера, которым о нём было кое-что известно, предпочитали из тактических соображений хранить молчание. Подумав об этом, Питер невольно усмехнулся. О, да они хитрецы! Они не упускают своих интересов — и за это Питер их уважал. В листовке Дональда Гордона Питер был изображён как бедный рабочий, и Питер опять усмехнулся. Он привык к слову «работа», но, говоря о «рабочих», имел в виду своем другое, чем эти социалисты.

История Питера получила широкую огласку, разного рода люди пожелали увидеть Питера и приходили в дом к сёстрам Тодд. Питер принялся собирать сведения обо всех этих посетителях, разузнал их фамилии, чем они занимаются и как они относятся к движению радикалов. Гаффи рекомендовал ему из осторожности не вести записей, но Питер не мог всего запомнить, поэтому он уходил к себе в комнату и на клочках бумаги делал заметки, а затем тщательно зашивал их в подкладку пиджака. Это придавало всему делу оттенок таинственности.

Если не считать этих записей, шпионская деятельность Питера была легкой работой, так как эти люди охотно рассказывали всё о себе. Это иногда даже пугало Питера — они делали это слишком открыто и прямо! Они не только высказывали своё мнение друг другу и ему, но делали это и с общественных трибун и в печати, в брошюрах и листовках, которые они называли «литературой». Питер и не подозревал, что их «движение» распространилось так широко и стало таким могучим. Он рассчитывал раскрыть тайный заговор и, быть может, одну-две бомбы с динамитом. Но вместо этого он открыл целый вулкан!