07-Требуется чудо (Сборник) - Страница 116

А вот и клоун, смешной и печальный, рыжий, с черно-белым милицейским жезлом, глаза грустные, но строгие… Валериан Валерианович Спичкин, товарищ капитан, откуда вы в Ярославле?..

А ты, дворняга, что тут делаешь? Или у тебя номер — «Говорящая собака из Верхних Двориков»?.. Тогда ладно, тогда жди…

Наташа? Оля? Саша? Леночка? Марина? Маша? И еще Маша? Как, еще Маша, которая Маргарита?.. Давно не виделись, приятно встретить! Славный, однако, кордебалет в Ярославском цирке…

— Ну что же вы? — нетерпеливо спросил директор. — Третий звонок…

— Задумался… — Истомин очнулся от столбняка, разрешил времени идти дальше, и оно помчалось как оглашенное, как курьерский на длинном спуске.

— Куда же вы? — крикнул вслед директор. — Что передать артистам? Они вас ждут…

— Привет! — тоже крикнул Истомин. — Всем артистам пламенный привет и наилучшие пожелания!

— И все? — громко удивился директор, не надеясь, впрочем, что суперскоростной писатель его услышит.

Но Истомин его услыхал, поймал вопрос и сразу отбил ответ:

— Больше ничего, извините, нету… — Вывернул карманы, обескураженно развел руками.

Из кармана плюхнулась на пол Финдиляка, подскочила, как резиновый мячик, важно уселась в кресло.

— Пусть начинают, — разрешила она. И тут-то все и началось.

День какой-то сумасшедший выпал, заполошный прямо день, врагу злому не пожелаешь, всю дорогу — на ногах, на ногах, на ногах, а каблуки тонкие и восемь длинных сантиметров, ходули, конечно, но ходули обвальные, да плюс к тому почти задаром схалявила их Зойка, разве стольник — деньги по нынешним временам? Ой, нет, не деньги, считайте: пятерка — левак поутру, да еще за пятерку рожу скривит, гад; трояк — то, что зовется «шведский стол», хотя шведского там — только официант Свен, который вообще-то эстонец; сигареты у того же шведа недоделанного — еще десятку отдай, но это только для нее, для Зойки, — десятка, потому что она шведа сто раз от метра у себя в пенальчике прятала, отоспаться давала с большого бодуна, а для остального пипла сигаретки — по два червонца, какие ж бабки надо делать, чтобы пристойное курить!.. А поужинать? Если задерживаешься, если заезд большой — еще три чирика; три, да три, да три — будет дырка, а зарплата администраторская — кот наплакал, а пошлый зверь этот скуп на слезы, вот. Впрочем, Зойка на судьбу не в обиде, она ее себе сама выбирала, лелеяла. Грех плакаться, девушка она холостая, самостоятельная, буквально — сама стоит на красивых ногах, на обвальных каблуках, ни у кого помощи не просит и не станет. А кто говорит, что администраторы в отелях берут, плюньте тому в рожу: не про Зойку это тем более. Ладно, от конфет там, от цветов, от флакончика парфюма она не откажется, так ведь для себя же, а не на продажу, или передарить кому нужному — полезное дело, приятное настроение…

Да, ноги.

Ноги гудели часов с пяти, потому что привалили американы, человек шестьдесят, на выставку то ли компьютеров, то ли станков, а заказ был на сорок, куда, спрашивается, двадцать девать? В холлы на кресла?.. Говоров, умный, так и заявил: пусть ночку на креслах перекантуются, если не предупредили, наши люди ведь кантуются — и ничего, а у них, кстати, за бугром без предварительного заказа в приличный отель тоже гамузом не вселишься. Говорову славно: указание выдал, сел в «Волгу» и свалил на дачу. А старший администратор отдувайся. Жалко себя…

Жалко американов. Жалко девочек-регистраторш, которым приказано быть вежливыми и держать улыбку на взводе. Жалко борзых мальчиков из МИДа, которые на всех континентах голубой планеты талдычат про перестройку, которой нет альтернативы. И американам талдычат. Перестройка в державе, перестройка в отеле, двенадцатый этаж приговорили к перестройке, поставили на ремонт — подчистить, что загадили. Зойка бездомную американскую двадцатку — взвод? — уболтала, английский у Зойки легкий, активный, хотя и инязовского розлива, до семи и впрямь на креслах их продержала — «Zoya, darling, Zoya, excellent, what about little party tonight?», «Sure, quys, wait а little, you’ll get your lovely rooms and only after…» — а после семи, кроме нее, в отеле начальства нет, вот она своей хилой властью двадцатый-то этажик и распахни, благо ремонтный конь там еще валяться не начинал.

Но ноги!..

— Зоенька Александровна, — это Мария Ивановна, старшая в дежурной смене, лапочка сладкая, заботливая, — вы домой пойдете или здесь заночуете?

«Заночуете» — не шутка, не подхалимская ирония, у Зойки в пенальчике есть диван, на котором можно спать, на котором как раз и кемарил похмельно вышеупомянутый эстонский товарищ швед.

— Поужинаю и пойду.

Бог с ними, с деньгами, однова живем! — села в синем зале за служебный стол, взяла себе по-человечески, коньячку тоже, ела-пила, слушала вполуха, как еще не для публики — рано еще для публики! — тихонько стебали что-то свое и для себя ресторанные крутые лабухи, разомлела, разомлела и домой пошла.

— Спокойной ночи, девочки.

— Спокойной ночи, Зоя Александровна! — в один голос из-за стекла регистратуры, хор Пятницкого, блин…

Швейцар, сука старая, кадровый кагэбэшник из бывших, а теперь застрельщик перестройки и гласности, на собраниях рвет на груди ливрею, толкуя о нравственности, а сам без трех стольников домой не идет, увидел начальницу, Матросовым под фотоэлемент влез — двери перед ней раскрыл:

— Славно вам почивать, Зоя Александровна…

А шел бы ты… И такси тут как тут. Села на заднее сиденье, спросила:

— Ты что, на прикорме у швейцара?

Морда наглая, кулак — с голову пионера, ржет:

— Двое детишек, Зоя Александровна, все, замечу, кушать хотят, оглоеды.

— Откуда ты меня знаешь? Что-то я тебя не помню…

— Где вам всех упомнить! А мы вас знать должны …

Ну, должны — и хрен с вами, знайте. Закрыла глаза, попыталась подремать — дорога до Марьиной рощи недлинная, но хоть десять минут, хоть пять… А ноги гудят, как провода под током. Все, завязали: на службе — без каблуков, форма одежды летняя, парадная: кроссовки, шорты, майка, в руке серп, в другой — молот…

— Куда ты меня везешь, ласковый?

— Домой, куда…

— А где мой дом?

— С утра в Марьиной роще был. Девятый проезд, так?

— Ну ты жох! А ключа от моей квартиры у тебя нет?

— Ключа нет… — вроде даже обиделся. И сухо: — А все знать — работа требует.

Странная работа. Может, он из кагэбэ?.. Да хоть из цэрэу, лишь бы довез.

Довез.

С моста развернулись через сплошную осевую, въехали в черный Девятый проезд и встали.

— Дальше, пардон, некуда, Зоя Александровна, у меня не танк.

Открыла глаза — вот тебе здрасьте: за день все перекопали, ограду поставили, а на нее — красный фонарь. Кстати, почему красный? Какие такие аналогии имеют место?.. Впрочем, вопрос праздный, бессмысленный, скорее домой, скорее — в койку.

— Может, проводить? — Большого рвения в голосе таксиста не наблюдалось.

— Обойдусь.

— Ну, как знаете… — А сдачи с трояка не дал, вонючка.

На каблуках по таким рытвинам — туфель не жалеть, а Зойка жалела, туфелек у нее — по счету. Сняла, в полиэтиленовый пакет сунула, пошла босиком, пошла своим тридцать пятым номером по сухой земле, по теплой и рассыпчатой марьинорощинской почве, как по летнему полю, как где-нибудь у сестры в деревне Сафарино по Ярославке, а если зажмурить глаза, то и вовсе как в дальнем-предальнем детстве, когда вообще никаких туфель у Зойки не наличествовало. Однако глаза легко было и не зажмуривать: мгла в Девятом проезде, повторим, стояла египетская, а свет из окон дорогу не слишком освещал. Осень. Двадцать один час с копейками, а темно, как в полночь. Зойка миновала первую девятиэтажку, подгребала уже ко второй, к родимой, как из темноты, из-под еле видного тополя услыхала длинный и явно больной стон.

Ей бы опрометью — мимо, в подъезд под кодом, а она, дура, встала и стоит, как неизвестная ей жена неизвестного ей Лота.