05-Мой престол - Небо (Дилогия) - Страница 246
Петр до замка добрался легко: дорога просто уперлась в итоге в высокие витые чугунные ворота, распахнутые притом, за которыми лежал приличный по размерам — ну не меньше гектара! — парк, за которым явно не ухаживали. На ухаживание деньги требуются, а у Древних баронов — если они не стали новыми богатыми французами — с денежками туго. Дом бы в целости и порядке сохранить этo тоже занятие не из дешевых, но за состояниям французских замков внимательно следят власти и штрафуют безбожно тех хозяев, кто не хочет хоть по малости вкладываться в историю страны.
Петр запарковал «порш» около замка или все-таки — так было точнее! просто большого дома в три этажа, на выложенной мраморной плиткой площадке, где стоял чей-то заляпанный грязью огромный «роллс-ройс», а рядом притулился махонький пестрый «элекг-Росмарт». И — ничего больше из автотехники, что напоминало бы о вечернем рауте. Зато поодаль, метрах в пятидесяти от площадки авто, прямо на жестком зеленом газоне паслись обыкновенные ушастые ослики, числом семнадцать — Петр прикинул, — абсолютно такие же, на которых он со товарищи время от времени, коли денеж ки позволяли, передвигался по землям древних Иудеи, Галилеи Са-марии, Идумеи, Трахонитвды… А из дома доносилась тоже древняя музыка: скрипки тянули долгий и томный менуэт.
Что за чертовщина! — подумал Петр. Кого это привезли на ископаемых музейных тварях Божьих и где отыскали их в таком товарном количестве и вполне, кстати, пристойном, ухоженном состоянии? Или они предназначены для веселых прогулок по парку — гостей бала баронов Левенкур?.. И все-таки, все-таки: при чем тут Иешуа? Впрочем, последний вопрос был явно риторическим…
Петр пошел к парадным дверям замка, постоянно оборачиваясь назад. Он не Анна, того, кто внутри, у него не имелось — ни внутри, ни снаружи, но ощущение чего-то странного, может быть даже опасного, было словно рассеяно в воздухе, и Петр инстинктивно пытался поймать источник этого ощущения. Дом? Музыка? Ослики?.. Нет, не получалось, не находилось, и Петр решительно потянул тяжелую дубовую дверь за медное кольцо, вставленное в нос позеленевшему, давно не чищенному зверю, и очутился в просторном холле, из которого наверх, на второй этаж вела широкая мраморная лестница, когда-то богатая и нарядная, а сейчас, увы, потрескавшаяся, истертая за века тысячами, если не миллионами подошв вон, даже вмятины от них в мраморе образовались. Плохо, плохо с денежками у Левенкуров, не ошибся Петр…
А на самом верху лестницы возникло существо мужеского пола в красном камзоле до колен, белых чулках, в золотых туфлях на высоких и широких каблуках и с золотыми же буклями на голове, возникло, стукнуло черным жезлом об пол и провозгласило профундо:
— Его Высокоумелость Мастер-три!
И менуэт сменился тушем.
Обалдевший от непонятного идиотизма произнесенного титула, Петр поднялся по ступеням, перешагивая сразу через две, и мигом оказался у входа в зал, который занимал, по-видимому, почти всю площадь второго этажа. В зале имели место колонны из того же ископаемого мрамора, что и ступени, стены с лепниной У потолка в виде венков и корзин с фруктами, а также хрустальны люстры, легко звенящие от каждого шага по тоже вытертому, местами потрескавшемуся, но все же тщательно натертому и оттого сверкающему паркету.
Туш закончился, раздались аплодисменты.
Хлопали присутствующие в зале мужчины, четырнадцать персон. Все в смокингах, как и было ведено. Одного Петр увидел разу, просто мозг автоматически вычленил его из черно-белой толпы, поскольку Петр подсознательно искал его. Иешуа. Тоже, повторим, в смокинге и галстуке-бабочке, непривычных на нем донельзя: этакий маэстро на гастролях, оставивший в соседней комнате скрипку Страдивари или рояль Беккера — уж на чем этот длинноволосый и бородатый интеллектуал пробавлялся концертами в провинциальной Франции.
Иешуа подмигнул Петру: мол, все схвачено, Кифа, за все уплачено, я ситуацию под контролем зажал мертво.
И тогда Петр, чуть успокоившись, поспешил заметить остальных тринадцать тоже, кстати, до боли родных и знакомых. Мастера это были, коллеги по странствиям во времени — тринадцать штук ровно. Вот прямо вышли из кабинета Иешуа в стране Храм, вот прямо долетели до курортного местечка на берегу пролива Па-де-Кале, вот прямо переоделись в смокинги вечерние, двести франков в сутки прокат, и явились на бал. С перерывом на… на что?.. да на перерыв с перерывом. На перерыв, во время коего они дол-хны были прибыть к месту службы, то есть в Службу и прибыть, и терпеливо ожидать приказаний Большого Босса по имени Майкл Дэиис. А они — вон как, оказывается! — на бал… Очень, однако, приятно, давно не виделись, а где же девушка наша, где хорошая, где единственная?..
И других прекрасных дам на бал не пригласили, и столов в зале не накрыли, и не сновали мышами официанты, разнося гостям ледяное шампанское «Dom Perignon» в высоком хрустале на серебряных подносах, да и музыкантов с их занудными менуэтами куда-то засунули, скрыли от глаз — быть может, в другую комнату чли в другое измерение.
Ладно было Петру ерничать про себя, прикрывая не то чтобы стыдливое недоумение, а прямо целый ворох крутых непоняток, пленных целиком театральной от чугунных ворот до тонкого сукна прокатных смокингов — ситуацией в замке славных баронов евенкур, которую Иешуа мертво зажал под контролем.
Размышление не к месту и не ко времени: коли зажал — мертво, то как ей дальше развиваться?..
— Всем привет, — глупо сказал Петр, терпеливо дослушав аплодисменты.
Но ответа ни от кого не получил. Мастера как стояли так м продолжали стоять — молча и строго, всем своим гордым видом т начал, что пришли сюда не танцы устраивать и не икру с шамлан ским метать, а делать что-то важное — вроде очередного исполнения очередного же параграфа раритетного Кодекса собственной чести.
К слову, похоже было на то, только подходящий случаю параграф не вспоминался… Какому, кстати, случаю?..
И весь этот пафос многозначительности (или многозначительность пафоса…) — вкупе с пасущимися в парке ослами, грязным «роллс-ройсом» и ливрейным мажордомом — так не вязался с унылой обветшалостью бального зала локально знаменитого шато Левенкур, где в хрустальных люстрах не хватало электрических лампочек, что Петр нагло решил нарушить церемонию: пушечно чихнул, трубно высморкался в носовой платок, извлеченный из кармана смокинга, отодвинул тяжелую оконную штору и уселся на подоконник с ногами. Только тогда заметил, что впопыхах не сменил носки: из-под черных с шелковыми лампасами штанин выглядывали серые в стрелочку — бытовые. Позор-то какой, однако…
— Ну что, коллеги, так и будем молчать? — спросил он у Мастеров ритуала. Или помер кто? Или мы здесь пьеску из средневековой жизни репетируем? Так моя роль какая? Объяснил бы кто-нибудь, пожалел дурака…
«Слезь с окна, — услышал он Иешуа, — и встань рядом со всеми. Жди, не выступай зря… Да, ты прав — это спектакль. И ты в нем — только актер. Как и мы все. А какая у тебя роль?.. Ну, допустим, пудель Артемон из сказки… Вот только носки… ох, Кифа… спросонья ты их надел, что ли?..»
Про носки Петр пропустил мимо ушей, на пуделя не обиделся — лишь отметил, что Мессия, оказывается, когда-то ухитрился найти время, обнаружить книгу или файл в каком-нибудь сайге для детей — с какого глузду он в него залез? — и прочесть старую добрую, хотя и ворованную (сейчас скажут: remake, обычное дело…) сказку про золотой ключик. Диапазон интересов у него, однако… Соскочил с подоконника, послушно встал в толпу таким же многозначительным истуканом и запасся терпением ждать. Невесть чего. Явно — не Второго Пришествия, оно-то уже состоялось. Вот только прав пришедший: мир его не заметил, вернее, не сам мир — сильные мира сего (а они-то и есть этот мир!..) сделали вид, что никакого Пришествия нет и не было. Но будет, господа, не волнуйтесь, непременно будет, Книга Книг не врет. Надо только верить и ждать…
Книга Книг, к сожалению, слишком часто выдает желаемое за действительное, а действительное — за несуществующее. Или — в лучшем случае! — за несущественное. Это логично, поскольку она — книга, литература, а значит субъективна по определению. Но сказано в ней — у пророка Иакова: «Вера без дел мертва». Дела Мессии в двадцать втором веке должны были — как им самим задумывалось — оживить ее, умиравшую. Оживили? В чем-то, как-то где-то… Чуть-чуть — самая точная оценка. Чуть-чуть — это если в масштабе всей Земли. Но сказанное «чуть-чуть» — это только начало процесса. Смертельно больной не выздоравливает в секунду. Медицинские чудеса Иешуа в древней Иудее вряд ли даже сравнимы с чудом исцеления самой Веры, которую, как много раз повторялось, добивали веками. Но ведь оно заметно и невооруженным глазом — это «чуть-чуть»! Есть сделанное, есть делаемое… Как писал библейский Иоанн-богослов, весьма чтимый теми самыми сильными мира: