05-Мой престол - Небо (Дилогия) - Страница 229

— А ты спроси у Дэниса, — тихо сказал Иешуа. — Он все тебе объяснит, если захочет… А потом, ты лее сам знаешь: у него в конторе есть много умников…

Петр опешил: никогда этот термин, однажды услышанный от Дэниса, он не употреблял в беседах с Иешуа — в связи с Дэнисом, естественно, не употреблял. Умник — который с прописной буквы! — он один, он — автор психо-матрицы, сам прошедший процесс внедрения ее в собственный мозг. Остальные — умники со строчной буквы — были, как понял и запомнил Петр, некими функциями на подхвате у того, основного, с прописной. Но и они — люди матрицы, и на них Умник испытывал ее локальное действие, прежде чем изготовить следующую — для Иешуа. Да Петр и помыслить на миг об этом при Иешуа не мог, более того — научился не только блок ставить — блок Иешуа пробивал легко, любой блок! — но просто не думать о том, о чем нельзя думать. Такое вот величайшей силы умение однажды подросло и мощно закустилось в Петре, умение, которого ни у кого рядом не было и о котором он никому не рассказывал. Считал: нечего делиться уникальным, вредно для профессии и для дела, тем более что это оказалось довольно просто не думать, когда не надо… Поэтому про Умника Иешуа знать не мог ничего, а что до многих помянутых умников — так только дурак не догадается, что Дэнис не сам изобретает все свои пятна-переходы и прочие головоломки, у него на то и вправду умники есть. Но — слово сказано, стоит загнуть уголок для памяти и насторожиться: Иешуа может знать что-то, что знать ему не положено. А положено как раз — не знать.

Поэтому Петр счел нужным отреагировать на опасную реплику Иешуа.

— Именно известное мне наличие в Службе толковых умников, — сказал он, — и заставляет меня бубнить как пономарь: как, как, как?.. Пойди и спроси, говоришь?.. Хорошо, пойду и спрошу… — Он поднес к губам браслет мобильной связи, шепнул в него номер Дэниса и через пару секунд получил ответ: «Абонент отказывает в соединении».

— Вот видишь, не захотел отвечать. Ты для него никто, и звать тебя никак, — повторил Иешуа любимое присловье Петра.

— А между тем это и есть ответ на мой вопрос, — парировал Петр. — Дэнис не хочет со мной разговаривать, потому что не считает свою партию выигранной. Более того, он боится.

— Кого? — спросил Крис.

— Тебя, парень. Учителя. Меня. Всех нас… Неужели, Иешуа, ты не врубаешься, что он пока да-а-алеко не чувствует себя победителем? Иначе — а я, поверь, знаю его наполеоновский характер! — он был бы уже здесь и заставлял нас всех падать и отжиматься на кулаках. А его нет. И говорить со мной он не желает: мол, низок я ему. Мол, знай, холоп, свое место. А что ж ты этого холопа не взял в кандалы? Что ж ты его по этапу не послал?.. Руки пока коротковаты… Он понимает, что выиграл партию, но — не матч. До конца матча еще играть и играть, часы тикают. А ты, друг милый, уже обратный билет решил покупать. Не рано ли?.. Кстати, а куда билет-то?

— В рай, — непонятно ответил Иешуа. Казалось, что обидная, даже хамоватая — при учениках-то так круто зачем? — тирада Петра никак не задела Иешуа. Как он находился где-то «по ту сторону добра и зла», если прибегать к древним литературным цитатам, так упрямо не хотел возвращаться обратно — на эту сторону.

В какой, к черту, рай? Что это? Фигура речи?.. И учеиички любимые, отборные, по размышлению Петра, вели себя как двоечники-второгодники на внеплановом экзамене. Сидели мышами, играли в тугую молчанку, словно страшились: а вдруг да спросят кого из них, а урок, как водится, не выучен… Складывалось впечатление, что все они всерьез напуганы и неожиданным похоронным настроением «вождя и учителя», и, главное, событиями, которые с действительно пугающей последовательностью происходили в стране Храм в минувшие месяцы. И если пожар там, или псевдобандитские (именно «псевдо», Петр в том уверен был на все сто!) разборки, или даже «бунт» коренных жителей Кинша сы и ее окрестностей — все это можно было, поднатужившись и скрепя сердце, списать на естественные причины, на того же Дэниса со товарищи, то последнее происшествие — исход новых христиан из пустыни, если пользоваться библейскими аналогиями, — всерьез загоняло в тупик здравый смысл. Но загоняло и пусть бы так, считал Петр, но зачем нос на квинту вешать? Когда умные, здоровые, сильные духом и телом лидеры конголезской общины вдруг все разом теряют способность логично и здраво рассуждать, спокойно анализировать происшедшее, а взамен впадают в панику или, в лучшем случае, в уныние, — это ЧП, а не сам исход. Уйти может каждый. Все вдруг могут сразу уйти. Но дело-то остается! И продолжать его, пардон за крамольный термин в Храме, сам Бог велел…

Обидно было Петру, всерьез обидно — за себя, за Учителя, за то самое дело, которое — с какой стороны ни смотри! — стало общим. И хотелось — в противовес единому кладбищенскому настрою — хватать саблю, меч, автомат, пушку, — что там еще хватать? — и рубить, стрелять, уничтожать, крошить в капусту… Действовать, короче. Делать дело, Богом веденное. И чем решительнее, тем эффективней.

Так он считал. Так, к слову, его в Службе учили, без которой здесь явно не обошлось…

— В какой, к черту, рай? — спросил Петр. Обычно он избегал чертыхаться при Иешуа, но тут не сдержался. Хотя тоже в общем-то фигура речи…

— Эдем, — неожиданно Крис нарушил обет молчания, проявив неуместную в данной двусмысленной ситуации эрудицию. Что, впрочем, и пристало второгоднику. И тут Петра понесло.

— Мы работаем или сопли жуем? — зловещим тоном спросил он. Всех спросил, не только Иешуа. — Что случилось? Конец света подоспел? Армагеддон наконец-то состоялся?.. Не заметил что-то… Крис, а ты, брат, — кретин! Если тебе нечего сказать по делу, молчи в тряпочку и не изумляй нас никому не нужными ветхозаветными комментариями… Что вы все сидите как пришибленные? Под лежачий камень, как известно… — Задохнулся неожиданно, откашлялся, решил подбить бабки: — Все! Хватит дурью маяться! Поскольку командующий временно нетрудоспособен… — Все-таки взглянул на Иешуа: как тот отреагирует на очередное хамство, хоть и завуалированное военно-казенной формулировкой? Реакции не дождался: Иешуа по-прежнему стоял ко всем спиной и что-то высматривал в пустыне, буквально — пустой. До горизонта… — Я принимаю командование на себя. Иоанн, ты идешь к новым прихожанам. Программа — обычная. Необычно то, что на сей раз поведешь их по объектам ты сам. Сегодняшнее плачевное состояние нашей территории — лишний аргумент против тех, кто мешает, кому не нравится… и так далее, продолжай, сам умный. Отец Никодим и отец Педро тебе в помощь… Крис, дуй к своим ребятам, гоните во все каналы и информационные агентства, во-первых, картинку разруха, пустые дома и рядом толпы новых гостей. Радостные, любопытные, активные, ну, не тебя учить… Короткие интервью с гостями — во-вторых. В-третьих, сделайте толковый комментарий, в котором поярче и покрикливее распишите вражеские козни и намекните на то, что уход людей из страны — явление, адекватное пятну-переходу. Мол, изучим подробно — дополнительно сообщим… Мари, Соледад, будьте рядом с Учителем, впрочем — как всегда… Господа офицеры, — это он так к Латынину и Крузу, — работаете со мной…

— А что мы будем делать? — игнорируя явно обозначенные Петром уставные отношения, спросил Латынин. И получил ответ — не от Петра, а от Иешуа:

— Ничего не будем. — Иешуа соизволил наконец отвлечься от изучения пустого застойного пространства и повернулся к ученикам. Повторил: — Ничего не будем делать… — Вдруг спохватился, пояснил: — То есть Петр, конечно, прав, давайте действовать, как он приказывает, но мне кажется… — опять замолчал. И все молчали. Ждали. Мучительной пауза казалась. — Мы опять все неправильно делаем. Все! Я в этом мире — три года без малого, а уже натворил столько ошибок, сколько за всю свою жизнь в земле Ханаанской не совершил! И всякий раз мне приходится признаваться: не то я творю и не так, не теми методами. Не подходят они, выпестованные в первом веке, для века двадцать второго, а других методов я не знаю, не умею найти. Вот и приходится отказываться от того, что делал, вернее — от того, как делал… От того, что считал пусть временным, сиюминутным, но правильным, необходимым, потому что помнил: большое складывается из малого, и не может быть кирпич — лишним в стене. Лишний кирпич — стена выше… Но вдруг оказывается, что сама стена никому не нужна, или что теперь не строят стен из кирпичей, или вообще стен не строят, что мои ветхозаветные представления о целесообразности не имеют ничего общего с нынешними… А что целесообразно по-нынешнему?.. Вот Латынин шутит: таскать длинное и катить круглое. Логично? Вроде бы — да, так всегда было… И я качу круглое туда, где круглого нет, и тащу длинное туда, где не хватает длинного, а мне говорят: зачем ты это делаешь, кто тебя просит? Мы Здесь, говорят мне, две тыщи лет подряд прекрасно обходились без круглого и длинного, а теперь ты кое-чего притащил-прикатил и внес оторопь в души людей. Смутил их. Они узнали то, что им ке надо. Разве ты забыл, говорят мне, слова Проповедника о том, что, умножая знания, мы умножаем скорбь?.. — Иешуа, казалось, говорил сам с собой, сам себе вопросы задавал, сам себе отвечал на них, а окружающие слушали и не понимали: о чем он? Всегда ясные проповеди Учителя так разительно отличались от того темного, на слух бессмысленного, что нес он сейчас: круглое, длинное… Ну образность, ну метафоричность, к этому все привыкли, но любая метафора, произнесенная Мессией, всегда была отто-ченно острой: вот — цель, вот — стрела метафоры, вот — линия полета. Дурак не поймет! А тут… Впрочем, если это лишь с самим собой разговор… Тогда почему вслух?.. А Иешуа не задавался никакими вопросами, он говорил себе, говорил и плевать хотел на недоумение слушателей. — Помню, хорошо помню я слова Проповедника, но зачем считать меня мужем скорбей? Что ждали люди от Второго пришествия моего? Оно — если по книгам — должно было стать началом Суда, началом процесса, который соберет Божью Церковь воедино, началом и завершением борьбы с врагами Бога, строительством Царства Божьего на обновленной земле. Но я никого не хочу судить, мне неинтересно судить, это — не мое… И я не Хочу ни с кем бороться, потому что не вижу врагов: они везде и-их нет нигде, а бороться с безликой тьмой может только солнце… А как собрать Церковь, из чего, из каких частей? Из тех, на которые она распалась? Они удивительно жизнеспособны — эти части, но они умрут, если их соединить. А зачем Ему мертвое?.. Они все сейчас живы до омерзения, и мне кажется, что их Отцы воспринимают второе пришествие только в буквальном переводе с греческого: парусиа — прибытие господина с официальным визитом. Я не господин, не президент, не король, чтобы передвигаться по новой земле с официальными визитами. Если честно, мой визит сюда — вовсе не официален, и вот этот-то факт, думаю, более всего раздражает тех, кто в крайнем случае может согласиться с торжественным и хорошо подготовленным официальным пришествием… — Вдруг увидел Петра, чему-то обрадовался. — Как там в твоей поговорке, Кифа? Незваный гость хуже татарина?.. Да, я знаю, что в ней имеется в виду, это русская история, я читал, но я не хочу ни для кого быть злым врагом-татарином. И уж тем более не хочу, чтобы обо мне говорили: «нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекая бы нас к Нему». Так, да?.. Хорошо, пусть — так. Но я вижу и зн другое, куда более страшное для общего дела: «Мои мысли — ваши мысли, не ваши пути — пути Мои»… Я хотел не судить, сказал я, но — строить, и начал строить. Кому ж я мешаю? Сказано: «Ищите Господа, когда можно найти Его; призывайте Его, когда Он близко». И я говорю: Он близко. А мне: зачем ты тащишь длинное и катишь круглое, когда все это так славно лежало на своих местах?..