Сахарный Кремль - Сорокин Владимир

"Откушайте Кремля" - «Сахарный Кремль» – продолжение русских летописей конца 2020-х годов, начатых Владимиром Сорокиным в «Дне опричника». Страна огорожена Великими Русскими стенами. Топится дровами. Общается по «дальнеговорухам». Тайноприказные пытают. Опричники жгут. И горечь любви к этой жизни, России и Государю подслащивают всем миром, хрустя сахарными башнями московского Кремля. Во втором пришествии сорокинская Россия является читателю очищенной от текущей политики. На самом деле и в «Дне опричника» ничего такого политически сиюминутного не было. Но в предвыборный год роман о будущей средневековой монархической Руси вне политического контекста никому как-то и на ум прочесть иначе не приходило. «Сахарный Кремль» такой навязанной извне политической актуальности лишен. Но это не значит, что при желании она там не будет обнаружена. Роман – полтора десятка новелл. Промелькнув в одной из них, герои в книге больше не появляются. Объединяет их единство места, времени, покорного принятия происходящего. И еще сахарные башенки Кремля. Кулинарные клоны обеленного Кремля сваливаются с неба в руки детям, собравшимся на Красной площади на Рождество, подарками от голографически обожаемого Государя, который в романе так и не появляется (и неизвестно, есть ли он вообще). Потом развозятся детьми по всей России. Хранятся год с откусыванием по кусочку до следующего Рождества. Сахарный Кремль – символическая плоть России. Поедая ее в течение года, правители и верноподданные приобщаются к новому Божеству – Государству российскому. Миф о сладкой русской жизни, воплощенный в сахаре, реально сладок. Тут отступать от веры – все равно что противиться языку своему, щекам, слюне, железкам и вкусовым рецепторам. Очерки нравов сорокинского общества вполне и постмодернистки литературны. Это такие «Записки охотника» в очередной пореформенной России – жанровые и бытовые сценки масштабных драм в мелочах с постоянным отсылом к русской прозе прошлого века – городской, деревенской, производственной. Например, животный роман мастера цеха по производству сахарных Кремлей с работницей, по коровьи равнодушной в момент употребления ее на пыльном складе. Угрюмый флирт скотницы с механизатором в замерзшей и забытой деревне. Трапеза бомжей на пепелище спаленной опричниками усадьбы. Герои божатся, цитируют не к месту Государя, томятся в очередях, перебирают мелкие свои заботы, пьют, принимают наркотики, поучают друг друга, слушают и верят предсказаниям блаженного, доносят друг на друга, как добропорядочные подданные и тут же пересказывают скабрезные анекдотцы про государыню … Все та же Россия все той же одной идеи и одного убеждения: «Жила бы страна родная, и нету других забот». Прочность и непоколебимость этого мира и порядка иллюзорны, как крепость карамельной кремлевской цитадели. Современное средневековье с изнанки представляет из себя жуткий хаос, мешанину в головах, укладе и быте. Чем выше уровень формализованного, идеологизированного и репрессивного порядка с лицевой стороны, тем выше степень энтропии в низах и на обороте. Фантастическая реальность Сорокина малофантастична и ощутимо реальна. Почти на ощупь. И очень скоро почувствуешь за нагромождением всех этих нелепостей, гротеска и абсурдистских гипербол некую тайную и сладкую авторскую идею. В первую очередь явленную в этом босховом сочетании несочетаемого, в жутковатых реалиях нового быта и языка с прямым продолжением корней первого романа. Дома из ветхого советского фонда, в которых квартиры – как избы с сенями, иконами, печами. Соседство древенерусско-деревенского уклада с современными компьютерными и даже какими-то фантастическими будущими технологиями вроде голограмм, выступающих из мобильников-дальнеговорух и живородящих шуб. И тут же порты, рубахи, высокие стрелецкие шапки, сафьяновые сапожки на меху. И этот жуткий, вымороченный язык повествования и общения. Этот старославянский суржик с перепевами из монологов гайдаевско-булгаковсокого «Ивана Васильевича» и русских народных сказок с понатыканными кругом архаизмами, со сказовым ритмом, с вывороченным звукоподражательно на древнерусский лад слащавыми фразами: «Но Марфушеньке спать уже не хочется. Глянула она на окно замерзшее, солнцем озаренное, и вспомнила сразу, какое воскресенье сегодня, запрыгала на месте, в ладоши хлопнула». Проза эта, как и прежняя, раздражает, тянет, соблазняет навесить на нее ярлычок «антиутопии». А кричащее, скоморошье, кривляющееся сходство с тысячелетьем за окном объяснить тем самым, зачем и пишутся все антиутопии начиная со свифтовского путешественника Гулливера, – желанием автора сочинить политический памфлет, карикатуру на современное общество. Что в отсутствие всякого интереса как к политике, так и к политической литературе есть не более чем «осетрина с душком» – продукт опоздавший, просроченный, неинтересный, ненужный и для здоровья вредный. И лучше его на вкус не пробовать, отмазавшись от автора, застрявшего со своими газетными потугами во вчерашнем дне, когда еще была иллюзия выбора и в цене были иллюзионисты – гадатели на политических картах. На самом деле обе книжки Сорокина ни с сиюминутным памфлетизмом, ни с «антиутопией» – шаманством о том, что будет, если в России вновь победит идея всеобщего счастья из-под палки (плети, дыбы, огня), – ничего общего не имеют. Это не о том, что будет в России «если…». Это о том, чем, по мнению автора, Россия была, есть и будет. Владимир Сорокин предпринял попытку вывести на свет в образах и сюжетах то самое коллективное отечественное подсознательное, по которому, какие бы политические конструкции в этой стране ни предлагались, всегда получается примерно одно и тоже. Потому что в этом вот коллективном архетипе сосуществуют рядышком и вперемежку и опричники, и тайноприказные, и государи, и генсеки, и крепостничество, и «совок», и «суверенная демократия». Что чисто внешне и оформилось в это дикое общество в портах, рубахах, сапожках, с мобилами, меринами механическими и живыми, запряженными в телеги, постоянной божбой на вывороченном языке и пыткой ближнего своего. И, судя по тому, что героев «Дня опричника» и в большей степени «Сахарного Кремля» можно представить себе вот так же точно живущими и при Иване Грозном, и при Петре, и при Екатерине, и при Брежневе, и при Путине с Медведевым, попытка оказалась удачной, замысел верен и воплощение достойное автора. Да токмо оно удовольствия большого не доставляет, ибо зело грустное зрелище есть.