Журнал "Полдень XXI век" 2005 №1 - Страница 34

Всем

Подобной выходки от своего мужа Юля не ожидала. Она никак не могла предположить, что Санек в своем незавидном положении способен на такое свинство.

А завидовать, действительно, было нечему. Дожив до тридцати одного года, он так и не встал, как говорится, «на ноги»: материально не окреп, стабильного заработка не обрел, нужными связями не оброс, высшего образования не получил. Правда, не ожирел и не постарел, не разучился шутить и, что немаловажно, не перестал нравиться женщинам. Причем самого разного возраста, от восемнадцати до пятидесяти. Все эти особенности делали его жизнь наполненной и свободной, но всячески препятствовали серьезному трудоустройству. Ему, угловатому и рассеянному, ужиться среди собранных и деловых было очень непросто. Потому и скакал он с работы на работу, еле уворачиваясь от пинков и затягивающих уздечек хладнокровных работодателей. И, наконец, доскакался до того, что попал в тупик, замкнувший его со всех четырех сторон. И все бы ничего, ведь не бывает худа без добра, если бы не Санькина семья из двух лиц, которым требовалось ежедневное питание, периодическое обновление одежды и обуви, лекарства, игрушки, книжки и многое другое. А все, что семье требовалось, полностью зависело от наличия в кармане Саньки мерзких бумажек с цифрами и водяными знаками. Здоровенным клещом, высасывающим из человека все человеческое, виделась ему необходимость зарабатывать деньги.

Так уж получилось, что Санек в один прекрасный день совсем расхотел и разучился работать. Впрочем, все к этому и шло. Сначала ему перестали нравиться однообразные будни офисной работы, потом надоела разъездная работа, потом более-менее свободная деятельность творческого сотрудника, а потом ему вообще надоел всякий труд. Скучно стало ходить ему на работу. И ведь не лентяй он был! Просто ему ничего не нравилось, точнее сказать перестало нравиться. Но Санек верил, что попадись ему путевое занятие, он бы, наверно, всю душу и силу в него вложил. Однако в тридцать с копейками он с удовольствием лишь читал, рассуждал и бренчал на электрической гитаре.

Раз или два в неделю он выступал со своим неприкаянным ансамблем в клубе. Как правило, бесплатно. Санькину музыку ценили лишь несколько друзей, малолетний сын и, по настроению, жена. Невзирая на то, что Санька находился уже не в том возрасте, когда музыканты начинают путь к признанию и славе, он все еще чего-то ждал, на что-то надеялся. Эта трогательно-трепетная верность мечте вызывала у его друзей жалость и сочувствие. Поэтому никто из них не решался высказать трезвое мнение насчет музыкальной деятельности Санька.

Упражняться на гитаре он мог часами, изводя жену и тратя киловатты электроэнергии. Но когда минул пятый или шестой месяц Санькиной безработицы, голос гитары вдруг затих, и инструмент был отправлен на шкаф. Юля сразу поняла — Санька занялся делом. Она не ошиблась. Санька действительно занялся делом. С жаром и азартом.

Он приступил к своей новой работе в тусклый октябрьский денек, когда Юля уехала к родителям, а Гришка ушел резвиться в детский сад. За увлекательной и интересной работой Санек не заметил, как пролетели часы и на улице стемнело.

— Чем это ты тут занимаешься? — прервал его занятие Юлин голос. Санек повернул голову и растерянно улыбнулся.

Юля вернулась с двумя кошелками, набитыми продуктами, которые были куплены на деньги ее мамы. Когда она перешагнула порог, в нос ей ударил резкий запах ацетона. В квартире было темно. Юра сидел за письменным столом спиной к двери и чем-то там увлеченно занимался, слегка вздрагивая локтями, будто писал. Гришка, отпустив край Юлиного плаща, кинулся к отцу.

— Пап! Вот это да! Что это такое?!

— Скоро увидишь, — загадочно ответил Санька.

— Ух ты! Пап, ну скажи, ну скажи, что это, а?!

— Всему свое время, сынок. Скоро узнаешь.

К столу подошла Юля. Санька пристально посмотрел на нее снизу вверх, надеясь сразу и наверняка понять, что она думает о его занятии, но жена спрятала свое лицо за холодную непроницаемую маску.

— Ты ничего не понимаешь! — решительно заявил Санька.

— Да уж куда мне, — ответила Юля и быстро вышла из комнаты.

— Началось! — крикнул ей вслед Санек и громко выдохнул.

— А ничего и не кончалось! — донеслось из кухни.

Своим поступком Санька серьезно ранил Юлю, и она окончательно решила, что у ее мужа нет ни грамма совести. Эта выходка стала той самой последней каплей, в ее очень долго наполнявшейся чаше терпения. И тогда Юля поняла, что настал момент принимать решение. При этом никакие советчики, никакие подружки и тетушки не смогут ей подсказать, как следует поступить в данном случае.

В течении всего вечера Юля не произнесла ни слова. Санек тоже был нем, как рыба. И только Гришка, не сводящий своих круглых глаз с отцовского чудодействия, изредка нарушал тишину возгласами:

— Ух ты! Ничего себе!

«Ну, конечно, — думала Юля, натирая железной мочалкой совершенно чистую сковородку. — У какого мальчишки не вызовет восторг подобная забава?! Ведь он не понимает, что это пустяк и блажь. Блажь его самовлюбленного папочки, такого же ребенка, как он сам. Впрочем, это уже не просто блажь, а настоящая подлость. Вместо того чтобы дать денег на продукты, он…»

Не договорив про себя фразу, Юля кинула на пол щетку и бросилась в комнату, откуда доносились восторженные Гришкины реплики. Там она схватила недоделанную конструкцию и со всей силы шмякнула ее об пол. Мелкие и крупные детали брызгами разлетелись в разные стороны. Гришка тотчас, скривив рот, взвыл, а Санек, чуть посидев, опустился на четвереньки и начал невозмутимо собирать обломки.

— Ты — плохая, мама! Ты — плохая! Я пожалуюсь на тебя зайцу и медведю, — ревел Гришка.

— Да ладно тебе, сынок. Сейчас все починим, — успокаивал ребенка Санька и складывал пластмассовые куски в коробочку.

Потом Юля долго тряслась в ванне, захлебываясь слезами, накопленными за много лет. Она не смогла выстоять до конца и опять сдалась, потеряв последнюю возможность начать жизнь заново. Юля оказалась слабее своего слабого, но любимого мужа.

Когда Гришку уложили спать, Санька перешел со всем своим хозяйством на кухню и продолжил работу, которую решил закончить до утра. Юля села рядом.

«Жизнь против нас, — думала она, наблюдая за его манипуляциями. — Чтобы любить, нужен дом. Чтобы был дом, надо много работать и знакомиться с крепкими людьми. А для этого необходимо выглядеть так, какой тебя хотят видеть эти самые крепкие люди, то есть быть стройной и улыбаться во все оставшиеся тридцать зубов. Но я никогда не смогу быть такой. Мы с Санькой не захотели вскочить в свой вагон, и поезд пронесся мимо. Ту-ту!»

Юля закрыла глаза и представила, как она, Санька и Гришка стоят на глухом полустанке и машут руками мелькающим в вагонных окнах пассажирам. Странно, но эта воображаемая картина ее успокоила и как-то внутренне согрела.

Потом на кухню пришла свекровь и принялась жарить рыбу. Санька переместился в ванну, а Юля ушла в комнату и прилегла на кровать. Ей не хотелось спать, но свободных мест в квартире, кроме темной комнаты и туалета, больше не осталось. Поэтому она лежала с открытыми глазами и под сопение, всхлипывание и посмеивание Гришки думала о тесноте жизни. Юля с горечью в сердце призналась себе, что пространство становится все уже, а время летит все быстрее. И от этого нельзя ни убежать, ни спрятаться. Если когда-то давно один день ее жизни тянулся целое столетие, а расстояния и размеры окружающего мира имели фантастические размеры, то сейчас все стало крохотным, мелким и суетливым. А невидимый метроном, отбивающий дни в темпе неспешного полонеза, теперь замолотил в темпе бешеной тарантеллы.