Я - твое поражение (СИ) - Страница 29
— Не позорь меня перед македонцами, Александр! Все и так считают, что я пользуюсь особым твоим расположением!
— Так и есть, филэ, так оно и есть.
Не желая препираться, ты вышел упругим шагом из палатки, наказав телохранителям никуда меня не выпускать.
— Великолепно!
От злости я уселся за твой стол, на котором ещё лежали нераспечатанные письма и принялся их читать, не сильно вникая в смысл. Несколько посланий было от матери. Движимый ревнивым любопытством, я развернул первое из них. Олимпиада упрекала тебя в мягкотелости, по отношению к врагам семьи, в нежелании видеть серьёзную опасность, грозившую не только твоей будущности, как царя, но и жизни. Проведя почти полгода во дворце, я смог составить некоторое мнение о царице Олимпиаде. Она была необыкновенно горда, самонадеянна и, как следствие, по-женски сварлива. Ни одна служанка не избежала её злобных коготков, пощёчин и обвинений в несуществующих проступках. Не раз и не два я видел синяки на лицах девушек, проплешины от выдранных волос, царапины на лицах. Если кого-то хотели наказать, то пугали отсылкой к «эпирский ведьме». Именно так называли твою мать между собой слуги. Я держал в руках её письма, предназначенные только тебе, вчитываясь в неровные прыгающие строки. В ворохе придворных сплетен и жалоб на изменника Антипатра, искал полезные мне сведения.
« …не доверяй никому. Особенно тем, кто был никем, а сейчас занимает высокое место возле тебя. Помни: за львом всегда следуют гиены. Ничего, если они будут драться за остатки твоих трапез, если будут тявкать и ползать на брюхе перед тобой. О мой божественный сын, позволь им это! Хуже, если один из щенков слишком близко подойдёт к величественному льву и попытается обмануть его доверие. Я говорю о Гефестионе. Его шакалья природа известна многим, и то, что ты допускаешь его на ложе и делишься тайнами, о которых мне неведомо, позорит наш род, мой Александр. Как мать, я хочу тебя предостеречь! Шлюхам место на улице…»
За палаткой раздались шаги, я быстро отбросил письмо в ворох иной корреспонденции. Прислушиваясь к шорохам, сел, сцепив пальцы в замок. Стараясь унять участившееся от незаслуженных оскорблений дыхание. Несомненно, Олимпиада сделает всё, чтобы разлучить нас, и здесь я должен быть начеку, я должен знать всё, что она замышляет против меня! Как этого добиться? Ответ прост, если я, как утверждает эпирская ведьма, шакал, то пусть будет готова к уловкам хитрого зверя. Я буду вилять хвостом и ластиться, заставлю врага поверить в мою слабость, и когда бдительность его будет усыплена, разорву ему горло!
Приняв решение, я успокоился, возвращаясь к тайным посланиям, больше не возмущался, эмоции оставили меня, поглощая информацию, запоминал каждый знак, каждый факт, который может пригодиться в дальнейшем. Через два часа со всеми письмами было покончено. Ты можешь упрекнуть меня в подлости, но я любил и собирался драться за свою любовь всеми доступными средствами. Думая о тебе, возжёг лавровые листья и смолу кедра. По палатке поплыл благовонный дым. Опустившись перед походным алтарем с фигурками Зевса и Диониса, погрузился в сосредоточенную молитву.
Представляя, как ты сейчас сражаешься на стене крепости, возносил горячие просьбы к самому подножию Олимпа. Одновременно ужасаясь от мысли, что тебя могут убить.
— Не смей рисковать собой! — отчаянно шептал я в дурмане курящейся смолы. — Ты нужен мне! Только мне! Вернись, Александр!
И ты пришёл, просто пришёл и тяжело сел на раскладной стульчик, коих было во множестве в палатке. Панцирь, с несколькими свежими вмятинами, лицо в грязи и только глаза: смеющиеся, торжествующие. В радостном томлении, я подполз к тебе и обнял ноги.
— Александр, никогда, слышишь, никогда не ходи в бой без меня! Я рехнусь от неизвестности!
Ты обнял за плечи, прижал к себе, вздохнув, устало снял шлем. Отложив его в сторону, чтобы не мешал целоваться, когда горячими прикосновениями губ, принялся успокаивать меня. Обвив потную шею руками, я возвращал ласки, не смущаясь грязью и кровью.
— Александр, позволь снять твои доспехи.
— Не время отдыхать, Гефестион! Я забежал ненадолго, чтобы забрать тебя и вместе отпраздновать нашу победу.
— Твою победу, любимый!
— Нет, филэ, нашу. Ты так горячо молился за меня, что боги вняли и даровали победу. Собирайся, мы отпразднуем её вместе!
Знал бы ты, чем я на самом деле занимался, но… улыбнувшись, только смущённо потупил взгляд и согласился с откровенной ложью.
Крепость располагалась между двух скал, застрявшая в каменной расщелине. Вздыбленная над долиной, точно морда неукротимого жеребца, каменная цитадель казалась неприступной. Мы прошли по незаметной узкой тропинке, вьющейся между серых валунов, и попали на утоптанную воинами дорогу, здесь пересели на коней, чтобы верхом въехать в покорённую крепость. Везде, куда проникал взгляд, ясно обозначились плоды твоего триумфа. Я уже встречался с фракийцами, но, чтобы в таком количестве и мёртвыми… Бородатые лица покойников неподвижно глазели в небо, над ними кружили погребальные птицы, выбирая наиболее лакомую жертву.
— Я распорядился подобрать всех наших, погибших при штурме. Сегодня вечером мы соорудим им знатный костёр из жилищ этих варваров.
Очнувшись от дум, заметил, что ты мне что-то упорно втолковываешь.
— Да?.. Конечно! Почтить их память?..
Невдалеке шла потасовка: около десятка солдат пытались связать пленника в высокой шапке из шкуры рыси и лохматой накидке на плечах.
— Кто это?
— Крисид, их предводитель. Зять царя. Он сражался с потрясающей доблестью и заслужил моё милосердие. Мы возьмём его в Пеллу.
— Ты принял мудрое решение Александр, он станет доказательством твоей победы и залогом смирения своих соотечественников.
Промолчав, ты проехал вперёд, а я в последний раз оглянулся на пленника. С петлёй на шее, тот по-прежнему никому не давал поставить себя на колени, огрызался, ворча как дикий зверь.
Он уже тогда понравился мне!
Через разбитые ворота, навстречу всадникам вывели связанных женщин и детей. Дикарки шли, опустив головы, у многих на руках и теле зияли глубокие раны. Одежды, некогда целомудренно скрывающие груди и стопы, были разодраны почти до пола. Я ожидал, что, увидев нас, несчастные бросятся униженно умолять о снисхождении, но нет. Они прошли мимо, так, словно и не видели предводителя войска, неторопливо шагающего по главной улице.
— Дикари, — задумчиво отметил ты, — им неведомо моё милосердие. Двух моих послов с предложением о сдаче крепости они скинули со скалы Гермеса - вон оттуда!
С западного крыла стены скалы как бы расходились, открывая отвесный выступ, за ним находилась пропасть, казавшаяся бездонной.
— Они верят, что сброшенные с того уступа люди попадают прямиком в Тартар, минуя суд блаженных духов. Печально, не так ли?
— Пожалуй.
Мы расположились в одном из уцелевших домов, рядом с единственным в цитадели колодцем. Обрадованные возможностью свободно пограбить, наши македонцы бросились рьяно разорять останки жилищ. Не смущаясь воплями и короткими драками с беспомощными стариками и старухами, теми, кто не подлежал продаже на невольничьем рынке, солдаты, утратив человеческий облик, повсюду чинили страшные беззакония. Матерей насиловали рядом с новорождёнными младенцами, раненых и больных, без церемоний, попросту забивали палками, камнями, ударом головы о косяк дома. Крепость Бурных врат захлебнулась кровью своих защитников и только в одном доме сохранялась тишина, горел ровный огонек, поднимающийся из глиняной масляной лампы.
Упёршись ладонями в изголовье старой кровати, знававший не одно поколение медов, ты, самозабвенно закатив глаза, загонял в меня истосковавшийся без дела член, стонал и вскрикивал от полноты ощущений, шептал милые прозвища. Вокруг умирали люди, а нам не было до них дела. Поглощённые эросом, мы заботились только друг о друге, о том, чтобы доставить любимому наивысшее наслаждение. Достойное только его! На твоём бедре виднелся след от ножа — глубокая алая полоса. От резких движений, покрывающая её корочка отлетела, и несколько капель пролилось на шкуры, заменяющие нам покрывала, чем я не замедлил воспользоваться, попробовав твою кровь на вкус.