Я - твое поражение (СИ) - Страница 24

Вот что делает с человеком оскопление, - думал я, провожая взглядом их покачивающиеся от спеси фигуры. Они же похожи на откормленных животных, готовых к закланию.

Но послы обращались с евнухами подчёркнуто вежливо, те были их первыми советниками и, как я подозревал, хранителями государственных тайн. Среди их бесполой клики нашлись и совсем молодые, видимо, подвергнутые операции недавно, не успевшие заплыть жировыми складками, но даже они, погружённые в придворные интриги, уже были испорчены. Я стал свидетелем, как два таких мальчика расцарапали друг другу лица из-за потерянной их господином заколки. Ни один из евнухов не желал уступать права преподнести драгоценность лично. Будучи наблюдателем, я не вмешивался в их ссоры, удерживая и своих царедворцев от необдуманных действий.

В первый вечер, будучи облечённым твоим доверием, я постарался выглядеть скромнее, чем при первой встрече. Только резные фибулы напоминали о моём придворном наряде. Скромно опустив глаза, занял место на низенькой скамеечке справа от трона. Ты, согласно традиции, вошёл последним в длинном одеянии македонских царей, с золотой диадемой правителя на светлой кудрявой макушке. Ты впервые надел корону, и она тебе так шла, что я не выдержал и залюбовался, нарушая правила приёма. Поймав мой восхищенный взгляд, ты сказал мне глазами: «Я рад, но давай соблюдать традицию».

Один из персов, предводитель по имени Рахман, передал послание своего царя. Спустившись с возвышения, именно я перехватил свёрнутый трубочкой документ и, почтительно наклонив голову, подал тебе. Хитрые персы ждали, какие эмоции отразятся на лице сына Филиппа по прочтении документа и обманулись в своих ожиданиях: твои черты остались неподвижны, только величественная улыбка и внимательный взгляд обласкали по очереди всех гостей и, отложив дерзкое послание, ты милостиво протянул им руку.

— Мои персидские друзья! — громко начал, заранее заготовленную речь, я сидел, изящно опираясь о подножье трона, выставив немного вперёд левую ногу, показывая маленькую гибкую ступню в золотой сандалии. Клянусь Асклепием, но персы не отрываясь смотрели на неё, а не на говорившего царевича. Каждый из них гадал, кем мы приходимся друг другу и делали неправильные выводы.

— Они решили, что ты хилиарх, типа самый главный, ну и заодно евнух. — Феликс, взятый с сестрой во дворец, теперь устраивали как могли быт изгнанника.

— Евнух? С чего бы? Разве я похож на дворцовых приживалок?

— Они дикари, Гефестион, и взгляды на любовь у них низменные.

Друг, поначалу не веривший в моё возвышение, со дня на день ждал, что нас вот-вот вышвырнут из дворца, войдя в общение со служанками Олимпиады, временами впадал в отчаянье и таскал потихоньку ворованные вещицы за город, в тайник. Гестии доставалось больше всех. К дворцовому источнику её подпускали в последнюю очередь, после того, как слуги других царедворцев уже наполнили кувшины, показывали на девушку пальцами, сводя сплетни о её немоте, смеялись над одеждой. И все же новые друзья не оставляли меня, а вскоре и я стал в них сильно нуждаться. Вечерами, после дневных тренировок в строю или усталый от кавалерийских атак, я едва доползал до второго этажа, туда, где располагались мои комнаты, и попадал на Елисейские поля. Милая Гестия, добыв всеми правдами и неправдами горячую воду, наполняла для меня ванну, Феликс, вылив на ладони миндальное масло, массировал затёкшие мышцы, на ухо пересказывая дворцовые сплетни, если чувствовал мою грусть, то наигрывал на флейте простые городские песенки.

Спустя несколько дней, я заметил, как у него появилось на пальце золотое колечко. «Обычный подарок за ночь любви», — решил я и не предал этому значения, решив не вмешиваться в сердечные дела друга, но когда нашёл одного из евнухов Рахмана, прячущегося за занавесям в моей комнате, то рассвирепел.

— Предатель! Как ты мог провести перса ко мне! Если узнают, что я тайно встречаюсь хоть с одним их них, моя голова будет красоваться на пике! Ты этого хочешь?

Испугавшись не менее самого евнуха, Феликс упал на колени, схватившись за мой плащ.

— Прости, Гефестион, я не подумал! Я же никогда не служил во дворце, а он подарил мне два ожерелья только за то, чтобы увидеть тебя обнажённым.

— Но зачем, Феликс?!

— Они говорили, что у царя Дария есть любовник примерно твоих лет, прекрасный, как сам Адонис, я же побился о заклад, что возлюбленный македонского царя превосходит всех персидских юношей красотой и благородством! Они выбрали самого, по их мнению, авторитетного знатока мужской красоты… ну, а остальное ты знаешь.

— О Феликс, поистине, если мне и ждать беды, так от самих близких! Уж лучше бы ты был, как Гестия, немой! Олимпиада и так интригует против меня, любой мой жест, неосторожное слово, и я погиб! Вот что, выведи его незаметно, так, чтобы никто не видел и молчи о произошедшем.

Исполнив мой приказ, Феликс не удержался и шепнул на ухо, переодевая для ночи.

— Евнух доложил, что вы одинаково прекрасны.

Смеясь, я рассказывал тебе о произошедшем, а ты нахмурился.

— Мне не нравится это, филэ. И притом, никакой перс не может сравниться с тобой, я не приемлю даже возможности вашего соперничества!

Дабы почтить послов развлечениям, пока Антипар и совет решали какой ответ дать Дарию, мы решили устроить охоту. В рощу за дворцом привезли с десяток отловленных на юге страны львов в больших деревянных клетках. Приземистые, с косматыми гривами звери песчаного окраса скалили зубы и ревели, когда их, подгоняя пиками, заставили покинуть узкие убежища. Ты, верхом на Буцефале, без доспехов, в одном коротком хитоне, выехал, держа в руке два острых дротика. Я, с коротким, немного кривым мечом, предназначенным для переламывания звериных костей и критской секирой за плечами, следовал немного поодаль. Воспоминания о недавнем происшествии не давало покоя. Меня по-прежнему воспринимали только как постельную усладу царевича. Полидевк уже стал предводителем фаланги, сейчас готовился к походу на мятежных варваров, а я в роскошных одеждах исходил диферамбами перед нашими давними врагами персами и даже поучаствовал в их тайном споре! Моя мужественность с каждым днём умалялась, и недалеко тот день, когда я буду царапаться, как те вздорные искалеченные мальчишки.

— Гефестион!

С другого конца сада показались загонщики, криками и трещотками выгоняя на нас зверя. Десяток молодых царедворцев бросились вперёд, обгоняя друг друга, гиканьем и криками подбадривая дрожащих от страха лошадей. Ты скакал во главе маленького отряда и первым метнул тяжёлое копье, целясь в морду огромного льва. Звериный рык и последовавшими за ним жалобный вой сказали всё без слов. Ты попал, с одного удара сразив царя леса и грабителя дорог. Персы, в отличие от македонцев, предпочитали метать стрелы с далёкого расстояния, пронзая гордого зверя, но, не добивая, оставляли издыхать от потери крови. Засев в золочённой колеснице, с окошечком и бронированными стенками, посылали стрелы с бронзовыми наконечниками. Мне удалось зацепить одного из хищников. Дротик, нацеленный прямо в сердце, отклонился, отброшенный могучей лапой, и остриё только чиркнуло по шкуре, вызвав обильное кровотечение. Зверь в ярости совершил невероятное: сжавшись, вдруг одним прыжком рванулся навстречу, вцепился моему коню в глотку, мощным движением челюстей перекусывая ему шею. Я рухнул вместе с лошадью, но успел выхватить меч, разъярённый гибелью коня, кинулся на льва, погружая клинок ему под лопатку. Умирая, зверь успел зацепить меня когтями, взрезав кожу на плече, глубоко, почти до кости. Заорав от боли, я выронил меч. Кровь хлынула, привлекая к себе внимание мечущихся в загоне зверей. Зажимая рану, я побежал к деревьям и налетел на ещё одного льва. Утыканный стрелами, тот метался, не находя спасения. Мой хитон, разорванный на плече, мотался, как тряпка, рука, потеряв чувствительность, бездействовала, другой я зажимал рану. Что я мог противопоставить разъярённой махине, ослепшей от боли и страха? Дотянувшись, левой рукой выхватил из-за плеч секиру. Двуручная критская секира даже для здорового человека была слишком тяжела, она прыгала в окровавленных ладонях, когда, отчаянно заорав, я рывком поднял её над головой, вкладывая в удар последние силы. И упал на мёртвого зверя, перерубив ему позвоночник. Где-то вдали слышался рёв животных, крики людей, лай гончих и свистки загонщиков, а я лежал, вцепившись в сражённого льва, истекая кровью, мешая её со звериной, понимая, что следующая схватка будет для меня последней. Не желая погибать в позорном бессилии, вытащил длинный придворный кинжал, приподнявшись над львиной тушей, ждал нападения. Это была львица, молодая, неопытная, напуганная, наверное, даже более меня, она метнулась жёлтой лентой, стремясь вырваться из кольца охотников и ударила меня плечом. Покатившись по земле, я сумел дважды пронзить ей живот. Она распахнула пасть, готовая вцепиться мне в грудь, но вдруг, громко завизжав, осела, тяжело заваливаясь на бок. Над нами стоял один из персидских послов, в руках его дымился горячей кровью топор, которым тот перерубил зверя надвое.