Я - твое поражение (СИ) - Страница 112

С блеском.

Затворившись с Багоем, ты лицемерно не препятствовал моим зверствам, для вида - самоустранился. И на все слёзные прошения, неизменно отвечал:

– Гефестион о вас позаботится!

И да проклянут меня боги, я здорово проредил ряды македонцев, выжег в голове каждого любой намёк на непослушание. Накануне похода их верность не должна была вызывать сомнений. Но, даже этого показалось мало, и я отдал приказ, вырезать семьи изменников, в первую очередь конечно самого Пармениона, находящегося тогда на почётной должности и отдыхавшего от славных дел. Я бы добрался и до Антигона, как писала мне в посланиях твоя мать, умоляя под шумок, раздавить гадину; лишь нежелание потакать глупой женщине остановила карающий меч.

Лагерь заливался кровью, стонал и рыдал. В день казни Филоты и Никанора, самолично бросил первое копье, к неудовольствию промахнулся и острие дротика вонзилось неподалёку от столбов к которому были привязаны казнимые. Сделав вид, что так и было задумано, передал свершение убийства другим, величественно наблюдая как корчатся в смертных муках мои враги. Заметив, как шевелятся ставшие черными, от прилития крови губы Филоты, сделал знак прекратить казнь. Любил, знаешь ли побеседовать с обречённым.

- Проклинаю, - донеслось и я рассмеялся. Выслушивав за всю жизнь столько проклятий, научился не относиться серьёзно к пустым бредням. – Ты ответишь за все. Нет, не мне, и не богам, вечности. Ты будешь скитаться по мирам до тех пор, пока не встретишь …

Больше Филота ничего не сказал. Поникнув головой, умер.

- Жаль, - резюмировал я и отошёл к другим пленникам, в тот вечер впервые за три года, напился.

========== 27. Аминта ==========

Накануне похода я получил письмо из дома. Нетерпеливо разорвав на колене пергамент, по подчерку определил, что оно написано отцом. Видимо, благородный Аминтор стал слеповат, и потому строчки кое-где заезжали за поля. Не веря собственным глазам, жадно принялся читать. Очень скупо в кратких фразах отец обрисовал события, прошедшие за двадцать лет моего изгнания. Смерть матери и одной из сестёр, разорение семьи, последующее её восстановление на деньги, присылаемые мною. Не благодарил, как ни пытался, я не нашёл ни одного признательного слова. Зато про погибших братьев отец писал с заметной теплотой, вспоминая из храбрость, видимо, моё отступничество навсегда вырвало Гефестиона из сердца отца. В конце небольшая приписка сообщала, что послание мне передаст некий Аминта. Подняв глаза, я внимательно изучил стоящего напротив юношу. Что-то неуловимо родное было в его синих глазах.

— Аминта? Сын Полидевка?

Племянник скромно потупил глаза и едва заметно кивнул.

— О боги, неужели! Какой же ты стал! Взрослый! Я помню тебя мальчиком нескольких пядей роста! — обрадованный встречей, крикнул, чтобы, нам принесли лучших яств. Обнимая племянника за плечи, принялся расспрашивать о его жизни.

Впервые за столько лет я встретил человека близкого по крови, сына любимого брата, и провёл с ним всю ночь и утро, посылая подальше всех: от высших полководцев до нищих просителей. Тамаз дважды заглядывал и понимающе ретировался, а я всё никак не мог насытиться обществом Аминты, пребывая в радостных воспоминаниях наших с Полидевком детских лет. Узнав, что Аминта, согласно твоему распоряжению, направлен в лёгкую конницу, первым же приказом перевёл его в царские телохранители с назначением самого высокого содержания за всю историю.

— И если со мной что-то произойдёт, ты в ответе за семью. Поэтому, будь добр, береги себя.

Скромный юноша смущённо улыбался, принимая бурные изъявления родственных чувств, я же совсем ошалел от радости. Строил паны его возвышения, вспоминал доблестного Полидевка, не хуже отца хвалил его, не переставая. Весь вечер мы сидели вместе. Не желая и на мгновение отпускать от себя Аминту, я приказал Феликсу, чтобы тот позаботился о палатке племянника, проверил, всё ли есть у него для похода, а если нет, то восполнил самым наилучшим способом. В восторженных заботах дошёл до того, что припёрся к тебе просить об особых привилегиях для Аминты. Занятый предстоящим выдвижением армии, ты нашёл несколько минут для меня: минуту для выслушивания и пять — на поцелуй. Как же давно мы с тобой не целовались, наверное, года два-три, но в тот день я был готов на всё и потому послушно подставил губы, видя блеск твоих глаз.

— Клянусь Зевсом, — горько заметил , — я бы отдал все сокровища мира, лишь бы у тебя было, по крайней мере, с сотню племянников.

Не зная, как повежливее вывернуться из крепких объятий, я ещё некоторое время не отстранялся, легко поглаживая твой затылок, смотря глаза в глаза.

— Прости, я…

— Нет, не говори, не могу слышать! Ты врёшь! Всем и себе, ты любишь меня, любишь…

Я заметил крохотные слезинки, показавшиеся в уголках глаз, и, не желая вызывать ещё большие эмоции у могущественного царя, примиряюще кивнул. Руки, державшие талию, ослабли, ты смог улыбнуться в ответ. Со стороны эта улыбка вышла жалкой, какой-то жалобной, я бы сказал. О если бы я мог действительно полюбить тебя снова, я бы тотчас бросился на шею, покрывая мужественные черты горячими поцелуями, но нет, опустив взгляд, тихо удалился.

У нашего Аквилеха, лучшего кузнеца и оружейника, мы нашли то, что искали: лёгкий, но одновременно прочнейший панцирь, доспехи, сверкавшие на солнце искусной полировкой, я самолично выбрал щит Аминте, очень похожий на твой, с головой бога Пана и орнаментом из танцующих нимф и сатиров. Проверив крепления из сыромятной кожи, клёпки и застёжки, остался доволен. На радостях, приказал Феликсу заплатить вдовое, от того, что просил мастер за свою работу.

— Отныне все враги, коих ты встретишь, будут разбегаться, повергаясь в панический ужас только приметив твой щит! Я велю жрецам освятить твой меч, а колдунам наложить заклятия неуязвимости на тело!

— Дядя, — Аминта пытался слабо протестовать, — умоляю тебя, достаточно. Мне немного не по себе от такой роскоши! Мои друзья не имеют и толики даров, коими ты осыпаешь меня.

— Будь горд! Ты единственный племянник Гефестиона, потому забудь про них, я познакомлю тебя с новыми, очень нужными людьми.

— Могу я спросить об одном обстоятельстве?

— О чём угодно, слушаю!

— Тот перс…

— Тамаз?!

— Да, кажется его так зовут, он твой… ваш…

— Слуга, друг, иногда любовник, чтобы ты ещё хотел знать?

— Мне говорили, что только связь с Александром, нашим государём…

— Удерживает меня у трона? Насмешил! Так сплетничают в Македонии?! Увы, я тебя разочарую! У нашего царя есть законная жена и немалый гарем, а ещё евнух, кстати, стоящий всех девок, обихоженных Александром.

— Выходит ты… вы?..

— Стоп! Я понял! Отец предупредил о моём моральном облике, и ты боишься измазаться об развратного Гефестиона? Принимая моё золото, ты всё время думал, какой я гадкий?!

— Нет, дядя, это не так!

— Убирайся! Бери все подарки, которые я приготовил, и иди к себе! Я обязуюсь оплатить все твои долги и, сверх того, содержать, как своего родственника, но с одним условием: ты более не приблизишься к этой палатке.

Разочарованный в племяннике, запахнул плащ, и отвернулся. Тамаз сказал, что я был неправ и зря обидел юношу. Я посоветовал ему не лезть в чужие дела, тем более, и без Аминты забот было предостаточно. Не забывай, мы вот-вот должны были сняться с лагеря и потому, выбросив из головы неблагодарного, окунулся в обычную деловую рутину.

Как и говорил ранее, не хочу вспоминать то, о чём напишут историки, расхваливая твои победы, и без меня хватит краснобаев, возвышавших твой полководческий талант до небес, потому постараюсь вспомнить те малые эпизоды, неизвестные хроникёрам и имеющие отношения только ко мне и к моей семье. Несколько недель я намеренно не пересекался с Аминтой. Тот высказал себя крайне смышленым парнем и вскоре дослужился до личного царского телохранителя. К моему неудовольствию, он продолжал водить дружбу со всякой швалью из Македонии, время от времени устраивая шумные посиделки, швыряя моё золото на подарки недостойным. Я делал вид, будто бы одобряю расточительство Аминты, имея неисчерпаемый поток средств в виде взяток и щедрых подношений от просителей, старался прослыть добродушным дядюшкой. Ты также включился в нашу игру и, время от времени, одаривал Аминту отличным арабским жеребцом, туникой, расшитой рубинами, или красивой невольницей. Статеры и таланты делали своё дело. Племянник, почувствовав власть денег, тратил их без удержу, убаюканный лестью окружавших его «друзей». К тому времени мы уже пересекли равнины, вышли к двум великим рекам, Инду и Гидаспу. Обе форсировали на лёгких судёнышках, построенных по моему проекту, конница, чтобы не задерживать передвижение армии, переправлялась вплавь на мешках, набитых соломой. Не хотел, но припомню только один эпизод, случившийся с нами именно на Гидаспе, когда ты разделил армию на две части, и с меньшим количеством солдат ночью пошёл вброд, не разведав местности и, как следствие, попал в весьма затруднительное положение. Да-да, я вспоминаю о том, как приняв остров посередине реки за противоположный берег, ты высадился на нём, поджидая противника. Я же был более благоразумен и, дождавшись раннего утра, отвёл свою часть армии выше по течению. Выслав нескольких верных соглядатаев, перешёл Гидасп без приключений и ударил в спину юному Пору, решив исход той кровопролитной битвы. Не подоспей мы вовремя, там бы и закончился наш поход, но разве об этом напишут историки? Конечно, нет! Поэтому в очередной раз отдав тебе лавры победителя, я скромно сидел рядом, пока ты праздновал очередную победу, подсчитывал убытки и восстанавливал боеспособность наших рядов. В тех сражениях мы впервые столкнулись с ужасным орудием местных индейцев.