Всемогущий атом (сборник) - Страница 37

— Это символично, — произнес Барретт, тем не менее почему-то тронутый этим известием.

Наступила долгая тишина.

— Была одна девушка, — сказал Барретт. — Давным-давно… Она исчезла… Ее арестовали в 1994 году, и больше никто не мог узнать, что с ней случилось. Может быть…

Ханн покачал головой.

— Мне очень жаль, — тихо произнес он. — Это было тридцать пять лет назад… Нам не попадался ни один заключенный, который провел в тюрьме больше шести-семи лет. Наиболее стойкое ядро оппозиции сослали в лагерь «Хауксбилль», а остальные… Маловероятно, что ее удастся разыскать.

— Да, — согласился Барретт. — Вы правы. Она, наверное, уже давным-давно умерла. Но я не мог не спросить… просто на всякий случай.

Он посмотрел на Квесаду, затем на Ханна. Мысли вихрем неслись у него в голове, он не мог припомнить, когда в последний раз был столь ошеломлен чем-нибудь. Ему будет стоить немало усилий, чтобы сохранить самообладание и не расклеиться. С некоторой дрожью в голосе он обратился к Ханну:

— Вы прибыли сюда, чтобы понаблюдать за лагерем «Хауксбилль», верно? Чтобы разобраться, как у нас обстоят дела? И сегодня вечером отправились туда, наверх, чтобы доложить о том, что вы здесь увидели? Мы, должно быть представляем для вас печальное зрелище, не так ли?

— Вы все здесь находились под чрезвычайным гнетом, — ответил Ханн. — Учитывая обстоятельства вашего заключения… быть изгнанным навечно в отдаленную эпоху…

Его перебил Квесада:

— Если сейчас у власти либеральное правительство и появилась возможность перемещаться во времени в обоих направлениях, то прав ли я, полагая, что узников лагеря «Хауксбилль» намереваются вернуть назад, туда, наверх?

— Разумеется, — кивнул Ханн. — Это будет сделано как можно быстрее и как только нам удастся решить чисто организационные вопросы. В этом-то и заключается цель моей разведки. Прежде всего выяснить, живы ли вы здесь, — ведь нам было неизвестно, выжил ли кто-нибудь из тех, кого послали в прошлое — и определить, в каком состоянии вы находитесь, насколько вы нуждаетесь в лечении. Вам, естественно, предоставят все новейшие достижения современной медицины. Мы пойдем на любые расходы…

Барретт едва обращал внимание на слова Ханна. Весь вечер он опасался чего-то вроде этого, с той самой минуты, когда Альтман сообщил ему, что Ханн затеял какую-то возню возле Молота. Но он не позволял себе поверить, что такое возможно на самом деле.

Он понял, что теперь рушится его монархия.

Он увидел себя, вернувшегося в мир, который будет непостижим для него

— хромой Рип Ван Винкль, очнувшийся через двадцать лет. И он осознал, что его уведут из места, которое стало его родным домом.

— Вы знаете, — устало произнес он, — многие из находящихся здесь вряд ли смогут перенести потрясение, вновь оказавшись на свободе. Мысль о том, что их снова бросят в самую гущу реального мира, может просто убить их. У нас здесь немало случаев очень серьезного расстройства психики. Вы в этом убедились воочию. Вы видели, что сотворил сегодня днем Вальдосто.

— Да, — ответил Ханн. — Я упомянул о таких случаях в своем докладе.

— Людей с больной психикой необходимо очень осторожно подготовить к известию, что они смогут вернуться туда, наверх. На это может уйти несколько лет, на лечение их психики. А может быть, для этого потребуется еще больший срок.

— Я не врач, — сказал Ханн. — С этими людьми будет сделано все, что врачи посчитают нужным сделать. Может быть, потребуется держать некоторых из них здесь еще неопределенное время. Я понимаю, каким потрясением даже для самых здоровых будет возвращение домой после того, как они провели все эти годы в полном убеждении, что обратно возврата нет.

— Более того, — продолжил Барретт. — Тут есть много всякой работы, которую нужно переделать. Я имею в виду научные исследования. Изучение географии и геологии этого мира. Да и вообще при перемещении во времени этот лагерь можно использовать в качестве базового. Не думаю, что лагерь надо закрывать, назовем его, скажем, станция «Хауксбилль».

— Никто об этом и не заикается. Мы как раз намерены сохранить станцию примерно для тех целей, что предлагаете и вы. Намечается грандиозная программа научных исследований, использующих возможности путешествий во времени, и подобная база в прошлом будет просто необходима. Но тюрьмы, лагеря здесь больше не будет. Об этом даже речи быть не может. Совершенно исключено.

— Прекрасно, — согласился Барретт, заерзал в поисках костыля, нашел его и, покачиваясь, с усилием поднялся. Квесада бросился к нему, чтобы поддержать, но Барретт резко оттолкнул его. — Давайте выйдем наружу, — предложил он.

Они покинули здание. На лагерь опустился густой серый туман, начал моросить дождь. Барретт оглядел хижины, разбросанные по обе стороны от главного здания, затем посмотрел в сторону океана, который едва виднелся в скудном свете Луны. Взглянул на запад, туда, где находилось далекое Внутреннее Море. Подумал о Чарли Нортоне и других участниках ежегодной экспедиции. «Для них это будет подлинным сюрпризом, — подумал Барретт, — когда они вернутся сюда через несколько недель и узнают, что каждый может спокойно отправиться домой».

Все это было очень необычно, и Барретт неожиданно ощутил, как потяжелели его веки, почувствовал, что накатившиеся на глаза слезы вот-вот польются совершенно открыто.

Он повернулся к Ханну и Квесаде и тихо вымолвил:

— Вы уловили все-таки, что я пытаюсь вам втолковать? Кто-то должен остаться здесь и облегчить участь больных, которые не смогут перенести потрясение. Кто-то же должен обеспечить дальнейшую работу этой станции. Кто-то должен давать необходимые пояснения тем новым людям, например ученым, которые придут сюда.

— Естественно, — сказал Ханн.

— Тот, кто это сделает… тот, кто останется здесь, когда уйдут другие… мне кажется, должен быть человеком, который хорошо знает лагерь. Кто-то, кто вполне мог бы отправиться туда, наверх, но идет на добровольную жертву и остается здесь. Вы улавливаете мою мысль? Нужен доброволец.

Теперь все улыбались, глядя на него. Барретт задумался, нет ли чего покровительственного в этих улыбках, не слишком ли он разоткровенничался. Да нет, черт с ними со всеми, подумал он. Втянул в легкие воздух кембрийской эпохи, пока грудная клетка не раздулась во всю ширь.

— Я намерен остаться здесь, — громко объявил он и яростно сверкнул глазами на собеседников, чтобы они не вздумали возражать. Но он знал, что они не посмеют этого сделать. В лагере «Хауксбилль» он был Властелином и совсем не думал слагать с себя полномочий.

— Я буду этим добровольцем, — повторил он. — Я буду тем, кто останется здесь.

Они продолжали улыбаться ему. Барретт не смог выдержать их улыбок и отвернулся от них.

С вершины холма он гордо озирал свои владения.

Теперь Мюллер знал лабиринт очень хорошо. Он знал, где его могут подстерегать ловушки и миражи, западни и страшные ямы. Он жил здесь уже девять лет — достаточно долго для того, чтобы примириться с лабиринтом, если не с ситуацией, вынудившей его поселиться здесь.

И все-таки он ходил очень осторожно. Несколько раз он убеждался в том, что знает лабиринт, не настолько, чтобы позволить себе расслабиться. Совсем недавно он был как никогда близок к смерти, и только благодаря счастливой случайности успел вовремя отскочить от невидимого источника энергии, излучение которого внезапно ударило из стены струей слепящего пламени. Эту энергетическую ловушку, как и подобные ей, он обозначил на своей карте, но, путешествуя по лабиринту, громадному, как большой город, он никогда не был уверен, что не столкнется с чем-то новым, пока ему неизвестным.

Небо темнело. На сочную послеполуденную зелень наползал черный сумрак ночи. Мюллер вышел на охоту. На мгновение он остановился, чтобы взглянуть на созвездия. В этом замерзшем мире он сам дал им названия, соответствующие его мрачным мыслям. Так появились Стилет, Хребет Мрака, Стрела, Обезьяна, Леопард. Во лбу Обезьяны слабо мерцала маленькая звездочка — Солнце. Правда, в этом он не был твердо уверен, так как уничтожил контейнер с картами сразу же после посадки на эту планету, однако ему почему-то казалось, что он не ошибается. Временами Мюллер ловил себя на мысли, что Солнца не может быть видно на небе мира, отстоящего от Земли на девяносто световых лет, но бывали минуты, когда он вовсе не сомневался, что видит его. Созвездие, расположенное чуть выше Обезьяны, он назвал Весами. Конечно, эти Весы висели неровно.