Военные приключения. Выпуск 4 - Страница 42

— Замполит — красавец мужчина, — сказали Дружинину в штабе. — К тому же в некотором роде он твой коллега, тоже из моряков-пограничников.

Последнее успокоило командира: сам когда-то начинавший службу на пограничных кораблях, он знал, какая это школа.

Лейтенант Алтунин был высок, строен, плечист.

Почти всю штормовую ночь он провел на боевых постах и в кубриках. Тральщик не крейсер, на нем внутренних переходов не так много, и Алтунину не раз приходилось выбираться на верхнюю палубу и сжиматься под ударами волн, цепляясь за штормовой леер. До своей каюты замполит добрался только под утро, переоделся в сухое и еще посидел у маленького столика, просматривая составленный накануне план политработы. Первым пунктом стояло: политзанятия на тему «Военно-политическая обстановка на Ближнем Востоке и задачи личного состава но повышению бдительности и боевой готовности».

Волна ударила в борт с такой силой, что тральщик завибрировал; графин, стоявший на полочке в глубоком гнезде, жалобно зазвенел. За иллюминатором была сплошная чернота. Пенные полосы серыми призраками возникали в свете судовых огней, наискось били по стеклу и исчезали.

Алтунин задраил иллюминатор глухой крышкой и принялся вытаскивать из глубоких ниш книжного шкафчика брошюры для завтрашних политзанятий. Полчаса он писал конспект, затем, не раздеваясь, прилег на койку, уперся ногами и головой в переборки, чтобы не елозить по одеялу. И подумал, что ему страшно повезло: как бы еще мог он попасть в Красное море, к берегам Египта и Аравии, в сказочный край из тысячи и одной ночи?!

Он задремал и вздрогнул, почувствовав тяжелый удар волны, обрушившейся на корабль. С треском разлетелся выскочивший из гнезда графин. Выскользнули из ниш и посыпались на пол книги, брошюры, конспекты. Алтунин вскочил с холодной дрожью в спине, подумал: произошло столкновение. Все переборки корабля мелко дрожали, и откуда-то из-за них доносился дробный грохот.

Торопливо застегиваясь, Алтунин вдруг понял, откуда этот грохот. Он был хорошо знаком, с ним всегда связывалось облегчающее чувство конца напряженности, конца похода: так грохочет в ключе отдаваемая якорь-цепь. Но поскольку в открытом океане якорь не отдают, значит, его сорвало и теперь он уходит в глубину, увлекая за собой цепь.

Алтунин выскочил в коридор, метнулся к двери, ведущей на верхнюю палубу, как положено, переждал, когда схлынет волна, и рванул ручки задраек. Корабль накренился, и дверь дернулась из рук. Он подался вслед за дверью, оглушенный ревом шторма. И тут неведомо откуда взявшаяся, совсем не соответствующая ритму волна хлестнула вдоль надстройки, ударила по двери, захлопнула ее со звуком выстрела, Алтунин отлетел к противоположной переборке, ударился головой о пиллерс…

Когда очнулся, увидел над собой бледную близкую луну. На нее наползала круглая тень, и он, присмотревшись, понял, что это светильник на подволоке, а тень — склонившаяся над ним голова командира корабля капитана 3 ранга Дружинина.

— Очнулся? — обрадованно заговорил командир. — Не тошнит? Тогда все обойдется. Руки, ноги целы, голова цела — можно не волноваться. Шишка, правда, здоровая, но шишки нашему брату бывают на пользу.

Алтунин слабо улыбнулся.

— Чего тебя на палубу понесло?

— Комиссар… должен быть… с людьми, — разделяя слова, ответил Алтунин.

В голове у него гудело, и он никак не мог понять, где источник этого гула — за бортом или в нем самом. И слова командира долго не мог осмыслить, смотрел на него вопросительно и молчал. Потом он подумал о качке, которая стала какой-то странной: под волну корабль шел стремительно, а выбирался из-под нее словно бы нехотя, принимая на себя тонны воды. Так могло быть в том случае, если якорь висит на глубине и действует как подводный парус.

— Якорь-цепь? — спросил Алтунин.

— Да. Сорвало со стопоров. Вытравилась вся до жвака-галса.

— Поднимать надо.

— Лебедка вышла из строя. — Дружинин помедлил, улыбнулся и не удержался от ехидной шутки, на которые был горазд в любых условиях: — Ты лежи. Это мы как-нибудь сами, без политобеспечения.

— Что будете делать?

— Доложил командиру отряда. Но сроки, сроки, можно ли задерживаться? Думаю, придется отдать жвака-галс.

— Хотите подарить океану якорь?.. Лишаете людей возможности поверить в себя…

— О чем ты говоришь?

— О вымбовках.

Это не требовало объяснений. У вымбовок одно назначение, ими пользуются, когда нужно вращать шпиль, вручную выбирать якорь-цепь.

— В такой-то шторм? — удивился Дружинин. — Ты лежи… — В голосе командира уже слышалось раздражение. — Якорь — дело командирское, не замполитовское.

Командир быстро вышел. Некоторое время возле Алтунина сидел корабельный фельдшер старшина 2-й статьи Куприянов, потом ушел, решив, что замполит заснул. А он лежал и маялся. Его все-таки немного поташнивало, и он боялся, что это от сотрясения мозга. Но это могло быть и от качки. Такой шторм кого хочешь умотает. Он прислушивался к себе и в то же время думал о странном перекосе в сознании иных командиров-воспитателей, перекосе, который он про себя называл «болезнью мирного времени». Выражалась эта болезнь в растущей робости перед возможными опасностями, в боязни, как бы чего не вышло. Ушибется матрос или, не дай бог, упадет за борт — с командира голову снимут. По может ли моряк бояться шторма? Прятаться в трюме только потому, что по палубе гуляют волны? Надо обеспечить безопасность, но надо выходить на палубу. Пехоту обкатывают танками. И матроса надо «обкатывать». Штормовой волной. Чтобы мужал, укреплял веру в самого себя…

Коридор был пуст. Шатаясь то ли от качки, то ли от навалившейся слабости, Алтунин прошел по коридору. У трапа запнулся, чуть не упал, торопливо оглянулся, боясь, что кто-либо увидит его таким. По трапу поднимался с трудом, подтягиваясь на руках.

В рубке было светло. Сначала Алтунин подумал, что уже утро, но свет был неровный, колеблющийся. Он подошел к иллюминатору, возле которого стоял Дружинин, увидел из-за его плеча стальной бок волны, нависшей над бортом, блестящую в свете прожектора палубу и шестерых матросов, приросших к вымбовкам у шпиля. В следующее мгновение волна накрыла бак и схлынула, исчезла в темноте. Шестеро матросов все так же медленно ходили вокруг шпиля, словно и не было никаких волн.

— Спасибо, Сергей Иваныч! — сказал Алтунин.

— За что спасибо? — спросил Дружинин, даже не обернувшись, словно заранее знал, что замполит встанет.

— За вымбовки.

— Думаешь, твоя идея? Остаться без якоря в самом начале похода? Позорище. Из-за нас отряд совершил поворот «все вдруг». Время теряем, а ты говоришь…

— Тогда за урок спасибо, за педагогику. После вымбовок эти ребята будут кандидатами в круглые отличники. Переборов такое, они преодолеют все.

Дружинин ничего не ответил, прижавшись лбом к стеклу, старался разглядеть что-то на баке. Внизу все тем же медленным хороводом ходили матросы, и было в этом их размеренном движении нечто упрямо непреклонное, уверенное. Позванивала рында на баке. Сквозь шум волн слышалось погромыхивание выбираемой якорь-цепи.

— Кто там, не разберу? — спросил Алтунин.

— Боцман, машинист и твои «четверо Володей» из второго кубрика.

— Жаль.

— Что жаль?

— Володя Войханский — редактор стенгазеты. Как же он о себе писать будет?

— Было бы о чем, а желающие написать найдутся. — Дружинин обернулся, добавил строго: — Идите-ка вы, Николай Иваныч, отдыхать. А то как бы не пришлось докладывать командиру отряда о вашем конфузе.

Спустившись в свою каюту, Алтунин лег и попытался уснуть. Но не спалось. Он прислушивался к шторму, ловя в переполняющих каюту шумах глухое постукивание якорной цепи, и думал о главном боцмане мичмане Зубанове, машинисте Дронове и о «четверых Володях», шагавших сейчас вокруг шпиля и, по сути дела, спасавших честь корабля. Потому что потерять якорь не только накладно, но еще и стыдно для моряка.

«Четырьмя Володями» Алтунин окрестил их незадолго до этого похода, когда вступал в должность замполита. Знакомясь с кораблем, он спустился во второй кубрик и увидел четырех улыбающихся ребят. Попросил их представиться полностью, с именем и отчеством.