Виктория Павловна. Дочь Виктории Павловны - Страница 147

— Соломона, — угрюмо возразил Экзакустодиан, — царь Давид родил от Вирсавии, грешной вдовы, которую он добыл в супружество через величайший из смертных грехов — коварством умертвив ее первого мужа… И не повелел ли Господь пророку Осии взять в жены блудницу Гомерь, дочь Дивлаимову? И родила ему Гомерь сына Изрееля, «град поражения», дочь Лорухаму, «непомилованную», сына Лоамми, что значит «не мой народ»…

— Да, вот, разве по силе этого лестного прецедента! — горько засмеялась Виктория Павловна.

Экзакустодиан смутился, но ничего не ответил.

— Слушайте, о, современный Осия! — продолжала она, — вы такой чудак, что мне как-то совсем не страшно и не стыдно предлагать вам самые щекотливые допросы… Как ни странно ваше увлечение мною, я, кажется, разбираюсь теперь в его происхождении и развитии… Но вчера вы дали мне понять, что это «было — было да прошло»…

— Прошло, — угрюмо подтверждающим звуком, не глядя на нее, следя глазами скучившиеся вокруг месяца облака, повторил Экзакустодиан.

Она подхватила с добродушною насмешкою:

— Так вот, поняв лестное начало нашего оригинального романа, хотелось бы мне постичь и его скоропостижный конец?

Экзакустодиан молчал, мрачный, с белыми лунными пятнами и резкими тенями на худом лице, сделавшимся похожим на те черно-белые рисунки-негативы, к которым, в святочных забавах, дети пристально приглядываются, чтобы потом на белой стене явился им призрак-позитив. Затем заговорил, избегая смотреть на собеседницу, но с достоинством и твердостью:

— Конец ли это, не знаю, ибо все еще боится тебя слабая плоть моя, яко лютейшего из соблазнов. Но Господь не оставил меня своею милостью: образумил меня и положил непроходимый предел моему стремлению к тебе, — удостоил явить, всемудрый и многомилостивый, что ошибся я: ты не та — еще не та суженая моя, которой ожидаю и уповаю…

— Несомненная истина, — улыбнулась Виктория Павловна. — Но как вы дошли до нее? что именно вам глаза на меня открыло?

Экзакустодиан отвел глаза от месяца и весь пощурился.

— То, что ты замуж вышла, — объяснил он просто и грустно.

И, видя, что Виктория Павловна смотрит на него с не совсем понимающим удивлением, быстро придвинулся, теперь сверкая глазами прямо ей в лицо, горящий болью и негодованием:

— Как же ты не понимаешь? Если бы Господь уготовал в тебе свою избранницу для меня, неужели Он допустил бы, чтобы я сам, своими руками, отдал тебя — благословил святым именем Его в супружество другому мужу?

Виктория Павловна отвернулась, не выдержав пламенного взгляда его, и, бледная, с закушенною губою, возразила:

— Об этом судить не умею и не берусь. Но, отче Экзакустодиан, вы ужасно мною говорите о моем браке и придаете ему непомерно большое значение… А, между тем, вы, который так много знаете обо мне, как же вы того-то не знаете, что брак мой — фиктивный?

Он усмехнулся с досадою, с презрением:

— Что это — фиктивный брак? Не знаю такого… не бывает…

И — в усмешке и голосе его зажглась ненависть, когда он, не дав ей возразить, продолжал едко, чеканно:

— Все-то вы комедии строите, комедии и маскарады, — вы, интеллигенты, образованные… С кем, дурачки? с кем? С Богом, всемогущим владыкою земли и тверди! Ах, вы, несчастные! Господа всеведущего обмануть и провести воображаете, Церковь зовете в союзницы ваших плутней!.. Ну, и что же? Удалась тебе плутня твоя? а? Обманула ты Бога? а? Вступила Церковь с тобою в компанию, чтобы произвести подлог брачный?..

И, опять не дав ей, потупленной, ответить, наклонился к уху ее и злобно зашептал:

— Фиктивный муж? — да? Одно звание да бумаги, а брака нет? да? А в Труворове что было? а? Несчастная! Да — хочешь ли, я назову тебе день и час, когда он — фиктивный-то муж твой — впервые спал с тобою? Каждый шаг твой там мне известен, каждая ночь сосчитана..

Виктория Павловна, испуганная, резко отодвинулась от него, порывисто встала… Поднялся и он…

— Я не ожидала, что за мною шпионят так внимательно… — произнесла она, растерянная, дрожа голосом, задыхаясь, чувствуя, что новая неожиданность выбила ее из колеи, и изумление лишает ее обладания собою. — Но, если так, то вы должны знать и то, что это вышло случаем… только непроизвольным, диким, болезненным случаем, которого я стыжусь, который проклинаю…

— Знаю, — властно остановил ее Экзакустодиан: поскольку она растерялась, постольку он чувствовал, что забирает силу и овладевает ее смущенным воображением. — Все знаю, бедная сестра моя! И — как приходил художник, чаявший пробудить в тебе бурные страсти для себя, но ожививший их для другого… Как ты боролась с ним и самою собою, как победила соблазн и прогнала его… все известно мне, Виктория! И — подивись же теперь и умились милосердию Божию о тебе: на самом краю адской пропасти стояла ты — на границе непрощаемого греха, которым дьявол соблазнял тебя совершенно надругаться над принятым тобою таинством… И что же? Не чудесно ли Господь обратил зло в благо? Не очистил ли он скверну уже готового свершиться греха, обратив его в исполнение закона? Не нашла ли ты там, где искал поглотить тебя блуд, мирного и невозбранного супружеского объятия, за которое не в праве осудить тебя ни Бог, ни люди, ни ты сама, ибо…

— Только не я сама! — истерически вскрикнула Виктория Павловна, отталкивая его слова, как вещи, в воздухе, сжатыми вместе руками. — Мою совесть оставьте в покое! Ах, вы, всеведущий угадчик! да как же вы не понимаете, что именно вот этого законного греха моего я стыжусь и ненавижу больше всех, которые ранее свершила в жизни моей — порочной и темной? И стыд и срам свой полагаю здесь именно в том, что, по обществу, грех мой был самым жалким и грязным блудом, а две бумажки, полученные из церкви и участка, превратили его в защищенную со всех сторон семейную добродетель…

Экзакустодиан остановил ее слабым движением руки, почти пренебрежительным.

— Виктория! Прекрати! Ты не скажешь мне ничего нового…

— Да и вы мне тоже! — гневно вспыхнула она. — Все вы, почтенные господа в рясах, поете одну и ту же песню… изучила уж я ваши поповские софизмы! Довольно!.. Сама умею силлогизмами-то играть…

— В силлогизмах ли дело? — возразил все более и более спокойный и самоуверенный Экзакустодиан. — Позволь ответить тебе притчею. Некий ученый профессор доказывал пред аудиторией своей невозможность делать золото алхимическим путем. И, так как был он человек ученый и мудрый, то доказательство его было блистательно, логическое построение безупречно, и никто не дерзал ему возражать, подавленный силою его силлогизмов. Но между слушателями был некто из числа братьев Розового Креста. Он попросил позволения произвести опыт. Принесена была жаровня, расплавлен свинец, алхимик бросил в него щепотку таинственной эссенции, — и в тигле оказался, вместо свинца, слиток золота, который алхимик и поднес изумленному профессору, со словами — Domina, solve mi hunc syllogismum!.. Господин профессор, разрешите мне вот этот силлогизм…

Виктория Павловна пожала плечами:

— Мораль?

— Та, что мне не зачем тратить доказательства там, где факт говорит за себя… Как ты ни хитрила, как ты не увертывалась, но Церковь не дала себя обмануть — и ты уже не по бумажкам жена господина Пшенки, а по плоти, как велит закон Божеский и человеческий… Domina, solve mi hunc syllogismum.

— Разрешу, отец Экзакустодиан, — сдержанно, хотя все нервы в ней трепетали, — возразила Виктория Павловна. — Буду счастливее вашего профессора, разрешу скоро и просто. Ha днях мы с Феничкою уезжаем навсегда, или, по крайней мере, очень надолго за границу. Там от фиктивного брака моего — этого всемогущего таинства, которым все вы, ваши преподобия, стараетесь меня запугать, — останется только зеленая книжка заграничного паспорта на имя Виктории Пшенки… Вот вам! И тогда я в свою очередь попрошу вас: разрешите-ка вы мне мой силлогизм!..

— Никуда ты не уедешь, — холодно сказал Экзакустодиан.

— Да? — гневно рассмеялась Виктория Павловна, — вот это мило!.. Для прошлого и настоящего вы пророк недурный, но будущее угадываете плохо.