В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 31

Ничто другое в этом мире.

В жалком, пустом и никчемном мире.

***

Полупрозрачные бумажные фонари, покачиваясь на легком ветру, светились как маленькие луны и солнца в темном саду, привлекая к себе мотыльков и мошек, безнадежно бившихся о тонкую рисовую бумагу, тем самым еще больше начиная раскачивать светильники.

Звон миниатюрных пиал. Изуми, с затаенным беспокойством оглядываясь вокруг, рассматривала сад, рукой, словно чтобы успокоить себя, гладила мягкую траву, потом смотрела на тех, кто сидел с ней в чайном домике; особенно в этот вечер ей нравилась Микото с ее высокой прической, тонким, но многослойным желтом кимоно с огромными цветами сакуры. Ее бледное выбеленное пудрой лицо, яркие на его фоне алые губы и как всегда кроткая и милая гостеприимная улыбка. Только ее взгляд, обращенный временами к Фугаку, вспыхивал внутренним беспокойством.

Изуми со скучающим взглядом теребила в руках сухой цветок, взятый ею из большой плетеной корзины, пахнущей поздним летом и травами. Один лепесток упал вниз, на холодный каменный пол. Изуми нагнулась, чтобы поднять его, но ветер, все еще хоть довольно слабый, поднял сухой лепесток, опуская его чуть подальше в густую траву.

— Где же ваш сын, Фугаку-сан? — поинтересовался один из гостей. Изуми подняла на него выжидательный и настороженный взгляд: это был отец.

— Или собирается, или идет уже сюда, а может его вызвал Хокаге. Вы знаете, Хокаге совершенно беспардонно относятся к нашим клановым порядкам, — убедительно учтиво ответил Фугаку, скрещивая на груди руки. Хоть он и выглядел спокойно и уверенно, внутри него кипела и клокотала бешеная злость на сына, что он едва сдерживался, чтобы унять вздрагивающие губы. Но, все же попытавшись улыбнуться, он повернулся к Микото:

— Жена, может, ты поторопишь Итачи?

— Может, мне сходить за Итачи-саном? — тонкий голос Изуми раздался тихо, но уверенно.

Общество серьезных и уважаемых людей смущало ее и стесняло, бывали моменты, когда она не знала, куда деться от посторонних взглядов; сбежать от них в дом и перевести дух казалось Изуми хорошей идеей, пусть даже если придется найти Итачи, встречи с которым она и трепетно ждала, и необъяснимо боялась — она восхищалась его силой, но она же ее и пугала.

Фугаку, посмотрев на родителей Изуми и жену и не увидев в их глазах отрицательного настроя, сухо кивнул девушке:

— Он может быть в доме. Его комната ближе к южной части, по коридору налево, предпоследние седзи.

— Да, Фугаку-сан, — Изуми, простучав деревянными сандалиями по каменному полу, уже зашуршала ими в траве. Медленно и чинно пройдя несколько метров и скрывшись за зарослями ветвистых кустарников, она, подхватывая полы кимоно, побежала через прохладный сад напрямик к дому, грозно темневшему впереди. Трава была влажной и леденящей, ноги скользили в деревянной обуви, Изуми чуть не упала, пока, наконец, не схватилась за перила входа в дом со стороны сада. Обернулась — чайного домика не было видно, только доносились голоса мужчин, снова о чем-то спорящих и что-то обсуждающих.

Переведя дух, собрав все мысли и решительность и оставив на пороге сандали, Изуми осторожно пошла по деревянному настилу, сухому и шершавому. Некоторые доски тихо скрипели под ногами, но это доставляло очарование тому, что видела Изуми на своем пути. Дом главной семьи Учиха всегда славился своей красотой и безупречностью.

Изуми зашла в проем открытых седзи, ныряя в пустеющий темный дом. Оглядевшись вокруг, она увидела, что стоит у очага, на кухне, откуда ведет одна-единственная ширма в комнаты.

Темнота и гробовая тишина пустого дома пугали, и Изуми не могла понять, почему. Слишком пусто или тихо? Темно или холодно?

Мертво? Безжизненно?

Коридор казался длинным. Комната Итачи должна была быть в самом конце. Изуми шла медленно, прислушиваясь к тому, как бьется ее сердце. Ей уже не было так страшно, она хотела одного — пересилить себя и сделать то, за чем ее послали.

Мысль о том, что придется какое-то время остаться наедине с Итачи, пугала Изуми. Она понимала, что ей нечего бояться, что с этим человеком придется разделить свою жизнь, в конце концов, она любила его или думала, что любила, восхищалась, впрочем, как и все, но прекрасно понимая равнодушие Итачи к ней, Изуми боялась навязываться, боялась принудить этого человека к нежеланному браку.

Но седзи были все ближе, уверенность постепенно возвращалась. Вспоминая черты лица Итачи, рисуя себе их в приукрашенном виде, Изуми цеплялась за свою уверенность и четкое осознание того, что все будет хорошо.

С замиранием сердца останавливаясь у предпоследних, едва приоткрытых седзи, Изуми села на пол, поправляя складки кимоно. Потом, прикусывая губу и соображая, что следует сделать и сказать, она прильнула глазом к щелке, так и не решившись потревожить покой хозяина дома.

Еще когда Изуми подходила, то заметила, что свет у Итачи не горит. Но по шорохам из комнаты все же казалось, что он не спит, а скорее собирается.

Глаз оглядывал кусочек комнаты, открывшийся перед его взглядом. Как только Изуми решилась постучаться, а зрачки начали яснее воспринимать предметы в темноте, рука так и застыла, не в силах опуститься на тонкую перегородку.

Изуми видела чью-то обнаженную спину и выступающий на ней позвоночник. Этот человек, чьей головы не было видно, и нельзя было определить, кто это, полусидел на чьих-то бедрах, оперевшись локтями на тело под собой, чьи руки покоилась на обнаженной пояснице первого незнакомца. До ушей долетали звуки шепота, но что именно говорили, понять было невозможно.

Изуми остолбенела, отодвигаясь назад. Женщина?

Несмотря на колючее чувство внутри — злость или обида, — девушка не ушла. Ей казалось жизненно важным увидеть, с кем мог быть Итачи, кто мог быть лучше той, которую ему прочили в жены. Если она и правда красавица, то Изуми готова была уступить ей.

Она снова прильнула к щелки, начиная усиленно вслушиваться, пока, наконец, не разобрала слова:

— Я серьезно говорю.

— Мне тоже не до шуток, Саске. Сейчас встанем.

«Саске-сан?».

Глаз снова прильнул к щели; тело, как будто парализованное и ужасом, и любопытством, и неверием, отказывалось повиноваться хозяйке. Сейчас, когда первый человек распрямился, Изуми узнала в нем младшего сына Фугаку, сидящего обнаженным на своем старшем брате. Руки Итачи покоились на его пояснице, он с братом опять начал перешептываться, а потом Саске сполз на футон рядом с Итачи, и, кажется, они обнялись, опять тихо разговаривая.

Тихий смешок младшего из братьев.

Изуми — щеки ее против воли запылали, хоть лицо и побледнело — отшатнулась от седзи, отяжелевшим сознанием понимая, что не может встать и уйти. Сердце ее почти не колотилось, страх быть пойманной на месте преступления не мог привести ее в чувство. У Изуми не было слез, не было слов. Пальцы одеревенели, в них учащенно забился пульс девичьего сердца.

Ревность?

Ревность была бы к женщине, сопернице, здесь только холодное непонимание, неверие, страх, отвращение.

Изуми могла бы понять все, но только не то, что видела. Это было сильнее, чем ревность. Это были обида и кипящая злость.

Она, наконец, поднялась с пола, неслышно как мышь скользнула в распахнутые седзи в сад, желая вдохнуть прохладу и совладать с собой.

Изуми не помнила, как дошла до веранды, как одела свои сандалии; все так же отрешенно смотря на мир, погруженная в свои мысли подошла к чайному домику, из которого начали выходить люди. Мать, улыбающаяся Фугаку. Микото, красиво наряженная и несущая широкий фарфоровый поднос.

Она, Изуми, стоящая посреди всего этого безумия.

— Изуми, ты одна? — отец коснулся ее плеча. Изуми, чья обида взяла все же верх над всеми остальными чувствами, промолчала. Гости остановились.

— Изуми-тян, что с тобой? Где Итачи, что-то случилось? Ты чего-то испугалась? — Микото, отдав поднос Фугаку, осторожно коснулась щеки так нравящейся ей, как будущая жена сына, девушке. Но в глазах Изуми она ничего не прочитала.