В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ) - Страница 30

Рука Саске вцепилась в футон. Крепко. Почти отчаянно.

Ноги согнули в коленях, одну из них перебросили через тело брата, и Саске мог бедрами сжать талию Итачи, чье распахнутое и сбитое юкато на узких плечах приводило в почти сумасшедший восторг.

Рассыпанные темные волосы по плечам и холодным складкам хлопка, горячий и туманный взгляд обычно стеклянных темных глаз — Саске все больше и больше нравилось это, он уже и забыл, где они и кто, зачем он пришел сюда и что будет дальше.

Желание почувствовать себя с Итачи одним целым росло с каждой секундой все больше.

Саске готов был уже умолять, но только после того, как его будет умолять Итачи.

Итачи умолял. Тихо прошептал на ухо, своими волосами и дыханием щекоча и без того раздраженную от прикосновений кожу:

— Что же ты делаешь, Саске?

— Ничего.

— Ты больший убийца, чем я. Ты убиваешь меня.

Саске закрыл глаза.

Так и есть.

В ответ на очередное движение Итачи, он охнул и выгнулся, выпрямился на постели, отдавая свои запястья на растерзание рук старшего брата. Ему безумно нравилась его грубость, критичность, резкость в контрасте с ласковым взглядом; нравилось, как мокрые пальцы с болезненным ощущением вошли в него; ему хотелось снова и снова чувствовать боль, закрывать глаза и растворяться в ней, наслаждаться ей как высшим благом. Саске ощущал, как воздух холодит его обнаженное влажное тело, как брат шевелит пальцами внутри, принося новую волну боли и облегчения одновременно, продолжая дразнить Саске своими губами, отчего тот, все так же мирясь с обездвиженными руками, облизывал свой рот, в нетерпении закусывая губы.

Развратно, запретно, ужасно. Восхитительно.

Ради этого Саске готов был все отдать. Ради этого Итачи готов был все отдать, Саске был в этом уверен.

Он лежал на боку, откровенно двигаясь навстречу пальцам Итачи, а тот, навалившись сверху своим телом, вжимая брата в постель своим весом, обжигал горячим дыханием и губами обнаженное плечо Саске, отпустив одно из его запястьев, позволяя ему стискивать свои волосы, откидывать голову назад и, резко отпуская в приступе пряди старшего брата, шумно вдыхать воздух сквозь сжатые зубы. Итачи, разжигая щекотку и дрожь, едва касался губами лопаток, раз за разом обжигая их своих сбитым дыханием, плавя тело под собой, подчиняя и одновременно проигрывая, поддаваясь каждому идеальному изгибу. Он разбивал Саске, разбивался сам, но не мог остановиться, только сильнее прижимался к его лбу своим, почти захлебываясь в собственной эйфории, почти как ребенок, почти прося о помощи.

Глаза Итачи впервые в его жизни так живо горели. Безумно и маниакально.

Не в силах терпеть, он вынул пальцы.

Его младший брат был готов: напряжение внутри уже и без того болезненно сдавливало его твердый член. Саске устало привстал на локти, перевернулся на спину и поднял бедра, впиваясь своим жадным и любопытным взглядом в то, как Итачи садится между его ног. Поймав на себе тот самый заинтересованный взгляд, он остановился, ладонью откидывая Саске обратно на футон:

— Что смотришь?

— Хочу посмотреть, как ты это сделаешь, — прошептал Саске, но его глаза прикрыли рукой:

— Не стоит.

Толчок, нет, скорее мучительно медленное проникновение горячей плоти.

Настолько мучительно медленное, что оба судорожно задержали дыхание, стискивая зубы.

Саске приоткрыл рот, напрягаясь, вжимаясь в постель, и снова расслабился, едва ли не по-мальчишечьи всхлипывая; ему как никогда хотелось сжать свои ноги, чтобы больше не позволять проникать в себя и наслаждаться тем, что есть. Итачи, глубоко дыша и прижимаясь подбородком к плечу брата — запах его иссиня-черных волос и их прохлада сводили с ума, — входил все дальше, почти силой проталкивался вперед и окончательно теряя голову. Подхватив Саске под лопатки, он приподнял его, начиная двигаться. Младший брат не протестовал, только морщился от боли, неестественно сжимал бедра и, судорожно сминая одной рукой ткань юкато на плече брата, другой гладил себя внизу.

Душно.

Итачи постанывал глухо и тихо, его горловые, почти воркующие стоны испепеляли кровь Саске.

Тот, закрыв глаза, представлял, как выглядят со стороны их тела, сплетенные вместе, двигающиеся как одно, но открыв веки, он остановил свой взгляд на лице Итачи, то напряженном, то расслабленном, но неизменно нежном; порывистые и резкие толчки брата, иногда мучительно медленные — тогда Итачи коротко вздыхал в губы брата своим севшим голосом, мягко прогибая спину, — ощущение глубокого и временами дразнящего проникновения его разгоряченного члена, несдержанный темп, сотрясающий тело, и хриплое дыхание, дрожащие веки в абсолютном наслаждении, пальцы, узким кольцом обхватывающие напряженный член младшего брата, заставляя толкаться в него, — Саске не понимал, что трогает искаженное в удовольствие лицо руками, сжимает его горячие пылающие щеки и давит пальцами на дрожащие губы, раскрывая их, упиваясь ощущением брата внутри себя, и, вцепившись руками в темные волосы, прижимает его лицо вплотную к себе.

Терпение, играющее на намерении для продления удовольствия отсрочить конец, кончилось.

Оттолкнув от себя брата и неуклюже свалившись с ним на бок, Саске, оперевшись на его плечи, поднялся чуть выше Итачи, и уже смотрел на него сверху вниз, видя, как на лице старшего брата разгорается знакомая туманная снисходительная улыбка.

Именно так смотреть. Сверху вниз.

Требовательные движения сведенными бедрами - Саске приподнялся, судорожно прохрипел, снова припал головой к брату, кладя свои руки ему на спину и целуя его губы, целуя, целуя.

«Черт побери!».

Итачи, откуда это в тебе? Откуда ты, из каких недр своей души взял свои страсть и желание?

Итачи позволял Саске всевозможные дерзости, а сам владел и еще раз владел, пока не дошел до исступления, когда толкнувшись резко вверх, глубже всего и быстрее всего, не замер, на секунду в неверии распахивая глаза шире и тихо выдыхая сквозь зубы воздух, вздрагивая в надежных руках Саске. Итачи чувствовал, как он сам пульсирует внутри брата, изливаясь в него и заполняя собой, как пришло резкое расслабление после неимоверного напряжения, как болезненно сжались и обмякли его ноги, а Саске обхватывает его руками и ногами, оплетает, не давая возможности отдышаться: Итачи уткнулся носом в его грудь, где часто-часто билось сердце младшего брата.

Тук-тук-тук-тук-тук.

Как стук барабана на обряде в храме.

Тук-тук-тук-тук-тук.

Но Саске еще не разрядился. Он резко толкнулся между сжатых ног брата, и еще раз, и еще, едва ли не возбуждая этим еще больше, достаточно для того, чтобы начать сначала, закусывая губы до крови и хватаясь за край юкато Итачи. Глаза закрылись, и оба застыли, сплетаясь в один комок.

Наступила тишина.

Звенящая тишина, в которой можно услышать, как трещит телега крестьянина, как соседские грязные дети в старых рваных одеждах где-то бегают, играя в шиноби. Можно расслышать, как в саду кто-то разговаривает, временами посмеиваясь; они начинали вспоминать, что они в своем доме, там, где куча гостей, будущая невеста, родители. Заметили, что они уже в темноте, что вокруг воцарился вечерний холодок; Саске натянул на себя край юкато брата, пытаясь сохранить тепло.

Теперь уже нет смысла отступать.

Нет смысла одеваться и снова выходить к родителям, в дом. В сад.

Они остались лежать обнаженными, вытерли животы и ноги — футон нельзя было уже спасти, — снова легли рядом, устало поджимая ноги к себе.

— Ожидаемое оправдало себя? — только и выдавил Саске.

— Полностью.

— Что дальше?

Итачи продолжал молча дышать в щеку брата. Другого ответа Саске не ожидал. Однако на сей раз молчание было красноречивее чего бы то ни было.

Сердце Саске билось непозволительно быстро, достаточно быстро для безумств, как и его недвусмысленный туманный взгляд, когда Саске устроился на бедрах Итачи.

Взгляд его холодных темных глаз сверху вниз — самое прекрасное, что могла создать природа.